Оливетт Браун не обращала на это внимания. Она была слишком занята, давая руководящие указания по оформлению сцены. Наконец всех рассадили за большой круглый стол, внести который распорядилась миссис Браун, почти в полной темноте, — так она распорядилась. Каждый молча держал за руку соседа. Сеанс начался.
Поначалу слышались и еле сдерживаемые смешки девушек, и ехидный шепоток Мариуса, но затем все умолкли, и воцарилась почти осязаемая тишина. Когда глаза привыкли к слабому освещению, все увидели, что Оливетт Браун сидит напряженно-прямо, вперив взгляд поверх их голов в темную глубину комнаты.
Так они сидели очень долго, так долго и так неподвижно, что поневоле начали напрягать слух. Вокруг стола все гудело от напряжения.
Внезапно мать Расти откинулась в кресле и застонала. После тишины звук этот был страшен, и у всех сидевших вокруг стола сжались руки.
Стон утих. Теперь она сидела молча, ссутулившись, с открытыми глазами. В слабом свете лицо ее казалось белой маской.
А потом она заговорила каким-то безжизненно-призрачным голосом, совсем непохожим на обычный ее голос, резкий и гнусавый.
— Я нахожусь в большом куполообразном пространстве, темном и не темном, ярком и не ярком, обволакивающем меня в бесконечно тянущемся во все стороны… Это как во сне, только четче, много четче…
И она продолжала в том же духе, описывая и не описывая, так что все с некоторым неуютом ощутили то, что она «видит», не получив ни малейшего представления о форме, цвете или размерах.
Вдруг она произнесла:
— Он подходит, он… Вижу его серое мерцание… Он подходит ближе… ближе. — Ее безжизненные интонации стали резче, она повысила голос. — Кто-то, кого я знаю. Узнаю, я узнаю… Смерть. Он мертв, это призрак… Я знаю его, знаю… Ближе… Кто он? Кто ты, кто ты? — Она издала вопль, от которого у всех душа ушла в пятки. — Джон! Это Джон… — И она упала вперед, на стол, с отвратительным звуком ударившись лбом.
Сеанс лопнул. Эллери рванулся к выключателю и достиг его одновременно с сержантом Девоу. Когда он обернулся, доктор Дарк пристраивал миссис Браун обратно в кресло, а Расти отчаянно трепала мать по восковым щекам.
— Не понимаю, зачем я ей это позволила. Она после этого всегда такая подавленная. Видит Бог, я ни во что это не верю, но она, похоже, сама себя гипнотизирует. Мама! Мама!
— Позвольте мне, — сказал доктор Дарк. — Артур, придвинь сюда это кресло. Нужно ее уложить, чтобы ноги были выше головы. Она в обмороке, только и всего. Хотя шишка на лбу останется… Пожалуйста, кто-нибудь, откройте окна пошире. Нам понадобится много свежего воздуха.
Пока доктор приводил в чувство миссис Браун, Эллери подошел к Джону, который одиноко стоял в уголочке со странным выражением лица.
— Джон, этот ее вопль под конец тебя, наверное, здорово расстроил. Встретиться с собственным призраком при жизни, каково?
Джон спокойно ответил:
— Интересно. Интересней, чем ты думаешь.
— Как это понимать?
Джон с улыбкой покачал головой. Он внимательно смотрел на мать Расти.
В то мгновение, когда она открыла глаза, Джон шагнул вперед.
— Мама Браун, как вы узнали?
— Что? — слабым голосом спросила она. — Ох, Джон. У меня голова болит. Что произошло?
— Ты, мама, впала в транс, — сказала Расти, — и говорила, что видишь кого-то, кто к тебе приближается — призрак или что-то, вроде мертвец, а потом ты назвала его Джоном и упала в обморок.
— Да? — сказала мать. — Джон — мертвец? Глупости какие! — Она потрогала голову. — Не помню. Никогда ничего потом не помню.
— Как вы узнали? — повторил Джон.
— Перестань говорить загадками, — сердито сказала Расти. — Что мать узнала?
— Это знает только еще один человек, — сказал Джон миссис Браун. — Кстати, не из присутствующих. Поэтому я еще раз спрашиваю вас, мама Браун: как вы узнали?
Она посмотрела на него туманным взором.
— Хоть бы голова прошла. Я ничего не понимаю, что вы говорите.
— Прекрати, Джон, — резко сказал Крейг. — Миссис Браун не в том состоянии, чтобы приставать к ней.
— Правильно, Артур, — сказал Джон, не переставая улыбаться. — Извините, мама Браун. Не хотите ли пойти наверх отдохнуть? Кстати, неплохо бы всем нам пойти — освежиться или прилечь на часок-другой. Сегодня ведь мы полночи спать не будем.
Уловив удивленные взгляды собравшихся, Джон ухмыльнулся.
— Зачем ждать рассвета? В час колдунов я, в полную противоположность Золушке, превращаюсь в принца, помните? Поэтому сразу же после полуночи, как только мне исполнится двадцать пять, я намерен просить мистера Пейна официально зачитать завещание моего отца, по которому я сменю тыкву на королевскую карету. А потом мистер Гардинер сочетает нас с Расти браком — в счастии и несчастии, в радости и в горе.
— У тебя получается так романтично, — Расти фыркнула.
Он поцеловал ее.
— И наконец, я раскрою ту великую тайну, которую обещал раскрыть.
— Ей-богу, об этом-то я и позабыл, — сказал Крейг, а Эллери подумал: «Ей-богу, и я тоже». — Джон, и что же ты такое прячешь в рукаве?
— Узнаешь после брачной церемонии, Артур, как и все прочие. Так соберемся здесь за четверть часа до полуночи?
Эллери оставался в гостиной, пока остальные не разошлись. Он прошелся по ней, заглядывая во все углы.
— Ищете двенадцатую коробочку, мистер Куин? — Это был сержант Девоу, он заглянул из холла.
— Что-то вроде того, сержант. Похоже, все напрочь про нее забыли.
— Только не я. Весь вечер подкарауливаю. — Сержант покачал головой. — Здесь ее нет.
— Опять у кого-нибудь в спальне, я полагаю.
Но прошло десять минут, а они все так и ждали, когда кто-то сбежит по ступенькам с коробкой.
— Допустим, что это все. — Сержант Девоу криво улыбнулся. — Но только если он остановится на одиннадцати, тут будет что-то не так.
Эллери не улыбнулся в ответ.
— Она, сержант, появится до полуночи — и этого я очень опасаюсь.
Он взял свой экземпляр книги Джона и пошел наверх.
Девятнадцать предметов в одиннадцати коробках за одиннадцать вечеров.
Эллери безостановочно курсировал по комнате и остервенело курил.
Сегодня будет еще одна коробка, и ряд из двенадцати будет завершен. Это означает как минимум еще один предмет. Следовательно, минимум двадцать предметов.
Здесь разгадка? Число 20? 20…
Он вернулся к маленькому письменному столу, где лежал его список из девятнадцати предметов. Вол… Дом… Верблюд… Но он покачал головой. Он уже сотню раз обращался к этому списку в поисках общего знаменателя. Чем дольше он искал, тем больше убеждался в том, что какая-то связь существует. И тем менее постижимой она казалась.
20…
Это число дразнило его. Было в этом числе что-то такое, давно позабытое… Знал когда-то… Где-то читал… «Двадцать вопросов» — игра такая! Нет, пет. А если рассмотреть ряд из двадцати предметов через игру в вопросы-ответы? Нет, так можно определить сами предметы, но это не то 20…
И тут он вспомнил.
Числа группируются по пять; по пальцам на руках и на ногах. Три основных шкалы в пятеричном счислении — это, следовательно, по пять, по десять и по двадцать. Группировка предметов по двадцать сохранилась в английском понятии «score» и во французском — «quatre-vingt», что означает «восемьдесят», а буквально «четыре по двадцать». В тропических странах двадцатеричное счисление было когда-то в большом ходу, поскольку в жарком климате люди ходили босые, и перед ними всегда были пальцы не только на руках, но и на ногах. Некоторые мексиканские аборигены до сих пор считают до «человека целиком», после чего начинают счет заново. Одно из подразумеваемых доказательств того, что гренландцы — выходцы из тропиков, — это наличие у них двадцатеричной системы счисления.
20… и 12. Системы счета?
Эллери уныло уставился на свой список. Все это было очень правильно, очень интересно, но не имело абсолютно никакого значения. Он ни в малейшей степени не понимал, как это можно применить к предметам, полученным Джоном.
Он вытряхнул из трубки пепел и удрученно опустился в кресло. Ощущая колоссальную умственную усталость, он взял подарочное издание книги стихов Джона и раскрыл его.
ДЖОН СЕБАСТИАН
ПИЩА ЛЮБВИ
Находит пищу в музыке любовь, —
Играйте же, играйте, музыканты…
«ДВЕНАДЦАТАЯ НОЧЬ»
«ЭЙ-БИ-СИ ПРЕСС»
НЬЮ-ЙОРК, 1930
И тут же выпрямился в пароксизме радости, как если бы ему вдруг даровали откровение свыше.
Он случайно открыл книгу на титульном листе. Там-то оно и было — там-то оно и было, и стрелой промчалось со страницы сквозь глаза к какой-то забытой кладовочке в мозгу, отпирая ее со скоростью света.
Эллери жадно копался в памяти, процеживал, расчленял — и наконец перед ним раскрылась истина в ее прекрасной простоте. Он ощутил какое-то унижение. Почему же он не понял всего давным-давно? Ведь тут не было ничего эзотерического, ничего фантастического.
«Вот в чем моя беда, — подумал он. — Всегда жертвую очевидным в пользу малопонятного».
Ведь все было так ясно. Вол, дом, верблюд, дверь… Все двадцать. Да, «двадцать» — то самое число. Относительно этого интуитивно он был прав с самого начала.
За размышлениями ему вдруг пришло в голову, что еще предстоит отыскать последний, еще не полученный, двадцатый предмет. Он в уме пробежался по воображаемому списку.
И сердце у него сжалось, и он похолодел.
Двадцатый подарок, двадцатый предмет — это ведь будет…
Он выронил подаренную книгу, безумно посмотрел по сторонам и вылетел из спальни.
Сержант Девоу околачивался на площадке.
— Что случилось, мистер Куин?
— В спальню Джона!
Сержанту, несмотря на его массивность, удалось добежать до дверей комнаты Джона одновременно с Эллери. Девоу с размаху ткнул в дверь плечом, и она с треском раскрылась.
Во всем коридоре стали открываться двери. Из них выбегали люди.