Мои пальцы застыли возле экрана телефона – я не знала, как отвечать. Наконец, я напечатала:
Вроде того. Больше, чем я думала.
На экране появился улыбающийся эмодзи. Я ответила:
???
У меня с твоим дядей Сэмом было точно так же. Оказалось, что я помнила о нем гораздо больше, чем думала. А затем я вышла за него замуж.
Я уставилась на экран, думая, как на это отвечать.
Я ни за кого замуж не собираюсь, так что выброси эту мысль, откуда взяла.
Конечно. Набери меня попозже. Хотя мне нравится переписываться с тобой.
Почему?
Потому что ты печатаешь полными предложениями. И назови уже его имя!
Я отправила ей эмодзи с закатывающимися глазами, затем отключилась от переписки и продолжила поиски кухни. Открывая очередную дверь, я представила себе запах кофе, но оказалось, что это чулан для метел. Открывая вторую дверь справа, я задалась вопросом, может ли недостаток кофеина в крови привести к галлюцинациям. Но дверь все же привела меня на кухню.
Солнечный свет струился сквозь высокие окна над раковиной, напомнив мне о доме. Я могла нарисовать у себя в голове, как мама стоит возле нашей кухонной раковины, намывает бесконечное количество контейнеров для мороженого, чтоб каждый мог выбрать свой любимый цвет. Она всегда надевала розовые резиновые перчатки для защиты рук. В последний мой приезд домой я обнаружила коробку с ними в дальнем углу под раковиной. Они, должно быть, переехали вместе с остальными вещами в новый дом после того, как папа женился на Сьюзан. Резина уже, наверное, рассыпалась, но, казалось, никому не хватало духу выбросить их.
– Доброе утро.
Я подпрыгнула от звука голоса Пенелопы. Она сидела за кухонным столом с чашкой дымящегося кофе и шляпной коробкой, наполненной изрезанными фотографиями вперемешку с газетными вырезками. Рядом лежала черная прямоугольная коробка и пухлый альбом в кожаном переплете, которого я раньше не видела.
– Извини, не хотела напугать.
Она внимательно взглянула на меня.
– Тебе, наверное, не помешает немного кофе. – Она показала на кофейник, стоящий на кухонном столе у раковины. – Прошу, угощайся.
– Спасибо. Мне показалось, что запах мне почудился.
Я взяла кружку из серванта.
– Я люблю чай, – сказала Пенелопа, – но с утра мне всегда сначала требуется кофе. Эту привычку я привезла из своей первой поездки в Атланту.
Поставив кружку на стол, я села.
– Вы ездили туда из-за брата Колина?
Она кивнула.
– Значит, он рассказал тебе? Обычно он ничего не рассказывает.
– Я увидела фотографию Джереми в коляске в аэропорту Атланты и спросила его. Он сказал только, что это его брат-близнец и что он умер от лейкемии, когда обоим было по девять.
Пенелопа сделала глоток из своей кружки, перебирая ненакрашенным ногтем фотографии на столе.
– Джереми поставили диагноз, когда ему и Колину было по четыре года. С тех пор Колин страдает от вины выжившего, которая, мне кажется, особенно тяжела, когда речь идет о брате-близнеце.
– Мне очень жаль. Не могу представить ничего более страшного, чем потерять ребенка.
Ее ясные голубые глаза остановились на мне.
– Наверное, это почти как потерять мать, будучи ребенком. – Она сочувственно улыбнулась. – Колин рассказал мне. Надеюсь, ты не против.
Я покачала головой.
– Нет. Все в порядке. Я просто никогда не любила рассказывать об этом одноклассникам. Не хотела, чтобы меня знали, как девочку, у которой умерла мама.
Пенелопа откинулась на стуле, обхватив ладонями кружку.
– Колин делал так же. – Она глубоко вдохнула. – Хотела бы я вести себя иначе. Я имею в виду, в отношении Колина. Мы уже были в возрасте, и я знала, что у меня больше не будет детей, поэтому стала чрезмерно опекать сына. Уверена, именно поэтому он сейчас такой осторожный. Не из-за того, что боится причинить боль себе. Он беспокоится, что́ будет с нами, если с ним что-то случится. – Она посмотрела в кружку. – Мне кажется, именно из-за этого он так восхищается тобой, Мэдди. Из-за того, что ты не отгораживаешься. Из-за того, что ты не боишься, как тебя воспринимают люди. Даже твои веселые розыгрыши. Они всегда смешили его – особенно когда ты поставила музыкальную заставку из «Телепузиков» на его ноутбуке перед презентацией «ПауэрПойнт». Он решил, что это действительно гениально, хоть и сделал вид, что все совсем наоборот.
– Я не могу поставить себе в заслугу чувство юмора – вините в этом мою тетю Кэсси. Да, на самом деле, всю мою семью – дам вам как-нибудь послушать мои рингтоны. Но беспокойство Колина по поводу того, что может произойти, если с ним что-нибудь случится… – Я хотела сказать «смехотворно», но остановилась. – Я все думала, почему он всегда так осторожен. Можно подумать, его шансы на выживание изменятся, если постоянно волноваться о них. Тетя Кэсси говорит, что волнение сродни сидению в кресле-качалке. Ты вроде бы чем-то занят, но оно тебя ни к чему не приводит.
– Прекрасно подмечено.
До нас донесся звук голоса, и мы обе обернулись: в дверном проеме стоял заметно раздраженный Колин. Я не знала, сколько он услышал, но предположила, что немало. Он резкими движениями налил чайник, затем поставил его на плиту.
– Все так, – сказала Пенелопа, снова поворачиваясь к столу. – Мне кажется, нам всем стоит этого придерживаться. Беспокойство о вещах, которые могут произойти или не произойти, напоминает мне езду на лошади с сильно натянутыми поводьями. Наездник сможет полюбоваться живописными видами, но испытать радость от галопа не сможет.
Говоря это, она по-доброму смотрела на меня. В ее глазах застыло выражение человека, пытающегося объяснить что-то сложное человеку, разговаривающему на другом языке. Колин подождал, пока чайник закипит, уселся за стол напротив меня с чашкой и стал смотреть мне в глаза, потягивая чай.
Я невольно вспомнила наш поцелуй и то, как оттолкнула его, и как всю ночь жалела, что поступила так. Смутившись, я принялась изучать вещи, разложенные на столе.
– Что это?
– Это принесла Арабелла прошлым вечером. Вырезки и фото из шляпной коробки, которые, полагаю, ты уже видела. Альбом и коробка – с чердака; я забыла их в прошлый раз, когда собирала вещи вам с Арабеллой. Это альбом Софии для газетных вырезок с ее бала дебютанток в тридцать девятом, а в коробке – другие материалы. Еще я нашла там кожаный саквояж. Он слишком большой для меня, чтобы принести его сюда, но я уверена, что он принадлежит Софии. Его туда, наверное, положили при ее жизни – не помню, чтобы видела его в комнатах, когда мы делали косметический ремонт. Можешь спустить его вниз, если думаешь, что он может пригодиться.
Я рассеянно кивнула, изучая фотографии из шляпной коробки, в очередной раз размышляя, почему края так аккуратно обрезаны.
– Есть у вас какие-нибудь предположения, почему они все обрезаны?
Пенелопа покачала головой.
– Я надеялась, что у тебя найдется какая-нибудь версия на этот счет.
– Нет, к сожалению. Вы случайно не находили пропавшие половинки? Они бы помогли нам понять, почему их отрезали.
– Нет, не находила, – сказала Пенелопа. – И не понимаю, зачем Софии было нужно оставлять эти. У нас уже так много фотографий Прешес. Ты ее не спрашивала? Она может знать что-нибудь.
– Пока нет, но спрошу. Она сказала, что вы нашли свадебный альбом Софии и Дэвида. Можно взглянуть на него?
– Конечно. Он в библиотеке на подоконнике. Колин, отведешь Мэдди? Мне кажется, она выпила недостаточно кофе, чтобы найти ее самостоятельно.
Она улыбнулась, и блеск ее глаз напомнил мне Колина.
Колин поднялся.
– Разве что для того, чтобы защитить эти стены от разрушения, после того как Мэдди начнет поворачивать не туда и биться о них. Дом будет мне благодарен.
– Очень смешно, – произнесла я, вставая.
Огонь в камине не горел, и, несмотря на теплую погоду, в комнате было достаточно прохладно. Я полюбовалась высокими книжными шкафами и тщательно отполированными панелями в льющемся из окна дневном свете.
Колин сел на подоконник и раскрыл альбом на коленях, не оставив мне иного выбора, кроме как сесть рядом с ним. Он открыл первую фотографию, которую я уже видела, – София и Дэвид со всей свадебной свитой. Разве что на этой Прешес, сияя улыбкой, смотрела прямо в камеру, а не в сторону. Я наклонилась ближе.
– Я знаю, что это старое фото, но посмотри на ее улыбку. То, как ее глаза сочетаются с радостью на ее лице. Она выглядит… – Я попыталась подобрать другое слово, прежде чем вставить подвернувшееся, – …другой.
Колин тоже склонился над альбомом. Его бедро тесно прижалось к моему. Я сказала себе, что вспышка жара, пробежавшая по моей ноге, была всего лишь благодарностью за то, что он поделился со мной своим теплом в холодной комнате.
– Я понял, о чем ты. За все время, что знаю бабушку, я никогда не видел, чтобы она улыбалась так, всем лицом. – Он прищурился, придвинувшись еще ближе. – Конечно, она с тех пор пережила войну, что могло бы объяснить такую особенность.
– Это точно.
Я указала на ровный край фото, который аккуратно рассекал стоящую рядом с Прешес женщину пополам. У нее были такие же блестящие, как и у Прешес, белокурые волосы; их плечи находились на одной высоте, указывая на то, что у них одинаково статные фигуры; на высоких каблуках, обе они были чуть выше невесты.
Я постучала пальцем по лицу Прешес, гадая, что же еще, помимо улыбки, меня беспокоило.
– Что там?
Я покачала головой.
– Не знаю. Оно придет – обычно приходит, когда я не думаю об этом. Но здесь что-то не так с челюстью. – Я остановилась, перевернула страницу. – Не беспокойся, докопаюсь. Я всегда докапываюсь.
Мы посмотрели на следующую страницу. На фото – жених с невестой и две пожилые пары, видимо, родители. Один из мужчин тяжело опирался на трость, на его лице отражалось страдание, словно ему потребовались все его силы, чтобы подняться с кровати.