Колин указал на него.
– Это мой прадед. Он серьезно болел и умер, по словам Софии, вскоре после свадьбы. Она показывала этот альбом мне, когда я был маленьким – хотя в то время я не очень-то обратил на это внимание. Есть еще несколько постановочных фотографий счастливой пары с семьями в церкви, но остальные – не постановочные, из вестибюля дома. Смотрятся, мне кажется, как и большинство фотографий из альбома дебютантки моей бабушки. Церемонно одетые люди развлекаются. Трудно поверить, что скоро война.
Он медленно перевернул страницу. Он был прав: улыбающиеся красивые люди выглядели так, словно в мире нет никаких проблем. Словно на Польшу не должны были вот-вот напасть, а Гитлер не угрожал Великобритании.
– А разве не все англичане так делают? Не обращают внимания на очевидное, чтобы не показаться грубыми? – спросила я, протягивая руку, чтобы перевернуть страницу.
– Я бы не сказал, что это исключительно британская черта, – проговорил он мне на ухо так близко, что я с трудом удержалась, чтобы не повернуться к нему.
– А где отсутствующие фотографии, как думаешь? – спросила я, указав на пустующие места между снимками, словно некоторые из них вынули из альбома в случайном порядке.
– Я думал, он сразу был составлен. – Колин поднял альбом и потряс его. – Ничего.
Я медленно кивнула, а затем склонилась, чтобы повнимательнее рассмотреть лица.
– Я надеялась, что найду больше фотографий с Евой, но тут нет ни одной. Интересно, почему.
Мой телефон, лежавший на выступе за нашими спинами, зазвенел, заставив нас обоих обернуться.
Я прочитала сообщение.
Его зовут Колин, верно?
Это была снова тетя Кэсси. Я потянулась к телефону, но Колин оказался быстрее.
– Как мне ответить? – спросил он.
– Никак не отвечай. Иначе ее не остановишь.
Повернувшись ко мне спиной, он принялся набивать текст, уклоняясь от моих попыток схватить телефон. Послышался свист отправляемого сообщения, и Колин с довольной ухмылкой вернул мне телефон.
Я с тревогой посмотрела на экран.
Да. Он пытался поцеловать меня вчера вечером. Я тоже хотела поцеловать его, но вместо этого оттолкнула, потому что мне нравится быть загадочной.
Мой телефон тут же принялся звонить, и я отправила быстрое сообщение:
Я вам перезвоню.
Подняв глаза на Колина, я сказала:
– Она ни за что не поверит, что это написала я.
Он скрестил руки на груди.
– Серьезно? Кто еще пишет полными предложениями?
Я хотела спросить его, откуда он это знает, но не стала. Я встала и двинулась к двери.
– Ты даже спорить со мной не будешь? – спросил он, двигаясь за мной следом.
– Нет. – Я пошла по коридору, который показался мне знакомым.
– Потому что ты знаешь, что я прав.
– Я не хочу это обсуждать.
Я подошла к двери, которая, как я решила, приведет меня обратно на кухню.
– Мэдисон, остановись.
Я дернула за дверную ручку.
– Я же сказала, что не хочу ничего обсуждать.
– Отлично. Но это гардеробная. Кухня – вторая дверь справа.
Я отпустила ручку и пошла в сторону кухни со всем достоинством, на которое была способна.
Арабелла присоединилась к своей тете за столом и копалась в черной коробке.
– Доброе утро, – сказала я, скользнув на стул рядом с ней. – Есть что-нибудь интересное?
– Сплошной хлам, если честно. Железнодорожные билеты, приглашения и тому подобное. По-моему, это остатки, не пригодившиеся в альбоме Софии. И ничего от Евы с обратным адресом.
– А что насчет Грэма? – спросил Колин. – Он точно должен был писать сестре.
Арабелла покачала головой.
– Пока ничего. Хотя это не означает, что он не писал. Если же писал во время войны, письма могли жестко цензурировать, и София могла решить, что они не стоят того, чтобы их хранить. Есть несколько писем от Уильяма до его гибели. К сожалению, не особенно содержательно. По большей части о том, что он чуть не получил обморожение на больших высотах.
Я снова повернулась к обрезанным фотографиям и постучала пальцами по одной, на которой Прешес с Софией в милых весенних шляпках стояли, держась за руки перед оранжереей в Кью-Гарденз.
– Ты случайно не захватила папку с фотографиями, которые я распечатывала у Колина? – спросила я Арабеллу. – Мне нужно еще раз взглянуть на них.
Арабелла задумчиво пожевала нижнюю губу.
– Кажется, захватила. Она должна быть в одной из сумок, которые я привезла. Сейчас посмотрю.
В ряду колокольчиков, висящих на стене, зазвенел небольшой колокольчик.
Пенелопа поднялась.
– Это Прешес – она до сих пор уверена, что у нас целый дом прислуги. Она, наверное, хочет, чтобы ей помогли одеться и принесли завтрак. Скоро вернусь.
Она извинилась и вышла из комнаты вместе с Арабеллой. Я придвинула альбом к себе и начала листать страницы, изобилующие реликвиями 1939 года. На первой расположилась засушенная орхидея, все еще сплетенная в букет для корсажа, рядом – приглашение на бал дебютанток в Бленхеймский дворец. Страницы наполняли приглашения, программы скачек, танцевальные карты, железнодорожные билеты и фотографии Софии: на состязаниях по гребле, на скачках, отдыхающей на лужайках перед замками в компании прекрасных молодых людей.
– Поразительно, что все эти развлечения проходили прямо перед объявлением войны.
Колин приблизился и встал за моей спиной.
– Придает новый смысл фразе «Ешь, пей и веселись, ведь завтра мы можем умереть», правда?
– Посмотри на это, – проговорила я, указывая на вырезку из «Байстендера». В подрубрике под названием «Женщины в форме» напечатали фотографию добровольца Красного Креста, который показывал женщинам, как надевать противогазы. Она была датирована июнем 1939 года. – Некоторые люди все же готовились.
– Кто-то же должен был это делать, – проговорил Колин, копаясь в черной коробке. – Похоже, тут некоторые вещи, которые выпали из альбома или не попали туда.
Мне на глаза попался спичечный коробок из «Кафе де Пари».
– Это не тот клуб, который разбомбили во время Блица? Я читала где-то об этом. Бомба пролетела через вентиляционную шахту и погубила множество людей.
– Насколько помню, тогда убило бэнд-лидера, – сказал Колин. Он взял в руки пожелтевшее меню из ресторана отеля «Савой». – Интересно, откуда она взяла это. – Он повертел его в руках. – Во время войны «Савой» был рассадником интриг. Сосланные главы европейских государств жили бок о бок со шпионами, тайными агентами МИ-5 и сторонниками нацистов. – Он передал мне меню. – А еще у них было роскошное бомбоубежище под зданием, известное своими первоклассными удобствами. По всей видимости, в «Савое» были уверены, что их постояльцы не согласились бы спать на одних койках с обычными лондонцами на грязных станциях подземки.
– И почему, интересно? – проговорила я, перевернув меню. Прежде чем положить его на место, я обратила внимание на изображение женщины с веером на обложке.
– Я нашла папку, – сообщила Арабелла. Она вошла в комнату и хлопнула ею по столу передо мной. – Кто-нибудь хочет бобов с тостом?
– Мне только кофе, будь добра, – сказала я, открывая папку. Это были непостановочные снимки Прешес, которые я сделала, когда мы беседовали в ее квартире. У нее было лицо, которое отлично смотрелось с любого ракурса, под любым светом. Даже почти в столетнем возрасте ее черты не расплылись, словно резец времени заострил линии щек и носа вместо того, чтобы размягчить их.
– Хорошие фотографии, – сказал Колин из-за моего плеча. – Особенно вот эта. – Он указал на фото, где Прешес сидела в передней гостиной, глядя на стекло, по которому барабанил дождь. В тот момент она рассказывала мне, что всегда представляла Еву и Грэма вместе в доме у моря.
– Спасибо. Мне она тоже нравится. Мне кажется, у нее есть собственная история.
Я почувствовала, как он кивнул, но не оторвала взгляда от фотографии. Что-то в ней притягивало меня, будоражило чувство узнавания, какой-то фрагмент информации, который тем сильнее ускользал от меня, чем больше я пыталась дотянуться до него.
– Да, и тетя Пенелопа просила вас выйти на террасу, – сказала Арабелла. – Прешес решила пропустить завтрак, а вместо этого попить кофе на свежем воздухе. Она попросила тебя захватить блокнот.
Я встретилась взглядом с Колином, а затем поднялась.
– Пойду возьму его.
Я двинулась к двери, но затем обернулась, схватила меню и вылетела из комнаты.
– Поверни направо, затем – налево, – прокричал мне вслед Колин, когда я в очередной раз попыталась войти в гардеробную.
Когда я наконец добралась до террасы, Колин уже расположился возле Прешес, которая сидела под зонтом, скрывающим ее от яркого утреннего солнца. Рядом в фарфоровой чашке, которую я запомнила еще с прошлого визита, стоял нетронутый кофе, от которого поднимался, растворяясь в воздухе, легкий парок. Сверкающая роса покрывала листья и цветы; все выглядело таким волшебным, что легко было поверить в сказку.
– Доброе утро, – сказала я, подходя ближе.
Колин бросил на меня встревоженный взгляд, и, наклонившись, чтобы поцеловать Прешес в щеку, я поняла почему. Ее кожа даже под макияжем выглядела бледной, а персиковая помада – ослепительно-пестрой на фоне абсолютной белизны. Ее золотистые волосы лежали блеклыми прядями, напоминая неотполированную медь. Она повернулась ко мне: ее голубые глаза потускнели и слезились, а улыбка выглядела вымученной.
– Доброе утро, Мэдди. – Она заметила меню, которое я положила на стол. – Где ты это нашла?
– В альбоме Софии. А еще мы нашли шляпную коробку, полную фотографий. Пенелопа сказала, что они принадлежали Софии. На всех фотографиях, похоже, что-то или кого-то отрезали, но мы так и не нашли пропавшие половинки. Вы что-нибудь знаете о них?
Прешес издала изможденный, поднявшийся из самой глубины вздох.
– Нет. – Она положила пальцы на меню. – София любила свои фотографии. И свои сувениры. Но с другой стороны, она жила замечательной жизнью, которую хочется вспоминать. – Ее глаза встретились с моими. В них появилась настороженность, которой я раньше не замечала. – Мэдди, ты когда-нибудь боялась того, что твое прошлое – самая важная часть твоей жизни?