Пенелопа кивнула и улыбнулась.
– Огромное тебе спасибо, Гиацинт. Ты ответила на многие вопросы.
– Я так рада. Если еще могу что-то сделать, говори. Если хочешь, я могу начать искать записи о месте захоронения.
– Да, пожалуйста. – Голос Джеймса прервался, и он остановился, чтобы прочистить горло. – Спасибо тебе за помощь.
Гиацинт собрала свои вещи, попрощалась и вышла, пройдя мимо вошедшей в комнату ожидания медсестру.
– Мисс Дюбо проснулась и снова спрашивает Мэдди. – Медсестра доброжелательно посмотрела на меня, когда я поднялась с места. Затем обратилась к Пенелопе и Джеймсу: – Я обязательно предупрежу вас, если будут какие-то изменения.
– Спасибо. – Телефон Пенелопы зазвонил. – Арабелла уже едет.
Она одарила нас озабоченной улыбкой. Я попыталась улыбнуться в ответ, но не смогла. Достав из рюкзака дельфина из слоновой кости, я вышла вслед за медсестрой.
Прешес лежала в оформленной в голубых и кремовых тонах палате. Помещение было обставлено со вкусом: телевизор с плоским экраном напротив единственной кровати, собственная ванная комната. Из большого окна на бело-серый линолеум падал приторно-желтый свет, освещая большую композицию из роз, которые, как мне показалось, доставили из сада Пенелопы.
Я ощутила легкий запах отбеливателя и дезинфицирующего средства, а увидев бледное лицо Прешес и ее тусклые волосы на подушке, подумала, что ее, наверное, по ошибке тоже отбелили вместе с простынями и полом.
Ее высокая фигура казалась крошечной под покрывалом, словно Вселенная уже начала уменьшать ее, подготавливая к следующему шагу. Трубочка капельницы, прикрепленная лейкопластырем, змеилась от запястья. Ее худые руки и тонкая, как пергамент, кожа казались хрупкими, словно воздушный змей, и на мгновение я вспомнила маму. Вспомнила, как она выглядела на медицинской кровати, которую отец поставил в гостиной, чтобы она могла провести Рождественскую ночь рядом со своими детьми. Наверное, поэтому я ненавидела Рождество, а не больницы. Моя ненависть к больницам появилась позже.
Я наклонилась поцеловать ее, уловив знакомые духи. Потом положила дельфина ей на ладонь и сжала ее пальцы вокруг фигурки.
Прешес не нужно было смотреть, чтобы понять, что это. Ее голос оставался сильным, хотя и слабел время от времени, а вот завораживающие глаза совсем не изменились.
– Спасибо, Мэдди. – Она нахмурилась. – А где твой блокнот? Мне так много нужно сказать тебе.
Я чуть было не улыбнулась, но комок в горле помешал мне это сделать.
– Я не взяла его, но у меня есть телефон, на который все можно записать, если вы, конечно, не против. – Я села на кресло возле кровати и включила диктофон, глядя, как на экране телефона пляшут огоньки, словно отмеряя собой остаток жизни. Если бы только такое устройство существовало.
– Хорошо. – Прешес перебирала простыню, видимо, ожидая, когда я заговорю.
– Мы нашли Грэма. И мне кажется, Еву тоже. – Я посмотрела на нее, ища подтверждения. – Но вы и так знали, где она, правда?
Она ответила мягкой улыбкой:
– Да.
Я нахмурилась, все еще пытаясь сложить разрозненные кусочки воедино.
– Так что же случилось с настоящей Прешес Дюбо?
Ее грудь поднималась и опускалась от частого дыхания, словно она была медиумом, вызывающим умершего.
– Она погибла, когда в нашу квартиру попала бомба во время авианалета. Она погибла в ту же ночь, что и Грэм. – Она замолчала. – В ту же ночь, когда родился их сын.
– Джеймс?
Прешес кивнула.
– Дэвид устроил так, чтобы Прешес похоронили анонимно на Лондонском кладбище. Он подумал использовать имя Евы, но не был уверен, что я готова попрощаться навсегда. А Алекс… – Она помолчала. – Дэвид проследил, чтобы его тело никто никогда не нашел.
Лицо Прешес на мгновение осветила мрачная улыбка.
Часть истории, касающаяся Алекса, я не понимала вообще, но надеялась, что у нее будет время рассказать ее мне. И у меня были более срочные вопросы.
– А потом вы отдали Джеймса Софии и Дэвиду, чтобы они растили его, как собственного сына.
– Да. – Она смотрела мимо меня, и мне казалось, что в ее глазах отражались самолеты в ночном небе, пламя, вырывающееся из горящих окон.
– София выходила меня, а потом Дэвид помог мне перебраться во Францию. Мне нужно было уехать из Англии. Нужно было, чтобы люди поверили, что я умерла, на случай, если они вздумают искать меня.
– Они?
Она улыбнулась краешком губ, и улыбка сделала ее моложе.
– Злодеи. Я же работала с ними. Потому что думала, что у меня нет выбора. И это не оправдание. Это просто правда о том, кем я была, до того как узнала, насколько отважной и сильной могу быть.
Я отвернулась, не в силах смотреть на нее, вспоминая, почему она не хотела никому говорить о своих подвигах во Франции. Потому что ни один героический поступок не совершается лишь ради самого акта героизма. Это всегда расплата, всегда покаяние. Всегда исправление.
– И вы поэтому поехали во Францию? Чтобы искупить свои грехи?
– Не только. Еще для того, чтобы умереть. – Ее губы задрожали. – Но знаешь, правду говорят: только хорошие умирают молодыми.
Ее южный акцент всегда оставался неизменным, никогда не отклоняясь от образа, который она изображала на протяжении почти восьмидесяти лет. Я откинулась в кресле.
– А что вы делали во Франции?
– Я нашла кому продать свои драгоценности и меха, а деньги отдала движению Сопротивления, чтобы заслужить их доверие. А потом делала единственное, что умела – работала моделью у нескольких дизайнеров и общалась с Коко Шанель. К тому времени она уже продала все свои магазины, но мы подружились. Меня приглашали на ее званые вечера, где я слушала ее пьяных друзей-нацистов, которые говорили то, что не должны были говорить. Никто и не подозревал, что я из Сопротивления. – Ее щеки дрогнули в улыбке, больше подходившей скелету. – У меня даже был оперативный псевдоним.
– Оперативный псевдоним?
– Лафлер. Они называли меня Лафлер. Я позаимствовала это имя у очень отважной и доблестной женщины, которую знала совсем недолго. Она была для меня источником вдохновения, причиной, по которой я так усердно работала. Кроме того, мне нравилась моя роль, и я довольно хорошо с ней справлялась, видимо, потому, что не боялась смерти. По сути, я приближала ее как могла. Но та работа почти примирила меня с тем, кем я была до этого.
– Потому что жизнь – это перевоплощение. Вы так говорили.
– Потому что это правда. Я решила, что раз уж до сих пор дышу, то мне нужно жить.
– Но когда война закончилась, почему вы не вернулись в Англию?
– Я хотела. Я планировала поселиться со своей матерью в Борнмуте. Когда я уезжала, София и Дэвид обещали присматривать за ней и сообщить ей, что я в безопасности. Что я вернусь, когда смогу.
Я выпрямилась в кресле, ощутив, что еще один кусочек головоломки встал на свое место.
– К. Нэш?
– Это было не ее настоящее имя. Я придумала его, когда она перебралась на побережье, пытаясь скрыться от моего отца. – Она улыбнулась про себя и, раскрыв ладонь, посмотрела на дельфина из слоновой кости. – Грэм любил архитектора Джона Нэша – именно поэтому я и взяла эту фамилию. Я мечтала о том, как после войны он ко мне вернется. Как он построит нам дом у моря.
Я не стала спрашивать ее, что случилось, потому что уже знала. Я видела фотографии полностью разрушенных домов. И Грэм тоже погиб.
– Почему вы так долго не возвращались?
– В Лондоне было слишком много Грэма и моих воспоминаний о нем. Мое прошлое стало призраком, который преследовал меня. Мне кажется, ты знаешь, каково это, да, Мэдди?
Горе – как призрак. Я отвела взгляд, а затем ответила вопросом на вопрос:
– Это София попросила вас вернуться в Англию?
Она кивнула.
– Да. Чтобы быть ближе к сыну Грэма. Она знала, что Джеймс поможет мне исцелиться. И оказалась права.
Я понимающе кивнула.
– Поэтому она вынула все фотографии Прешес из свадебного альбома и отрезала вас на фотографиях, где вы обе стоите вместе. Так никто бы не заподозрил, что вы – ненастоящая Прешес.
– Мы были так похожи, Прешес и я. Конечно, я была натуральной блондинкой, а она – натуральной брюнеткой.
Я чуть не рассмеялась над этим маленьким проблеском тщеславия.
– А София не хотела, чтобы кто-то сравнивал фотографии вас и Прешес.
– Но она их не выбросила. Милая София. Прешес ведь была и ее подругой. Она не хотела окончательно избавляться от них. И не ожидала, что эти фотографии когда-нибудь найдут. Или вообще когда-нибудь будут искать.
– Значит, вы никогда не хотели снова стать Евой? Люди, которые искали вас, наверняка исчезли после войны, или им уже было все равно, живы вы или нет.
Она медленно покачала головой.
– Возможно. Но Ева умерла с Грэмом. И за все эти годы я перевоплотилась в Прешес Дюбо. И эта новая личность меня вполне устраивала.
Я кивнула. Слова и кусочки истории опали, словно развязанный узел.
– Почему вы попросили меня найти Еву? Вы не боялись, что я раскрою ваш секрет?
Ее взгляд прояснился.
– Пришло время. Я в долгу перед Прешес, перед ее сыном и внуком. Они должны знать, кем она была. Должны знать, что в конце концов она оказалась отважной. И я хотела, чтобы именно ты открыла эту правду.
– Почему? Потому что я – родственница?
– Отчасти. Но отчасти и потому, что тебе, милая Мэдди, нужно было научиться отпускать собственных призраков.
Я откинулась в кресле, ощущая, как давит на грудь бремя тайн, все еще способных ранить меня.
– Так чью же историю мне рассказывать? Вашу или Прешес? Моя статья должна говорить о гораздо большем, чем просто о моде во времена кризиса. Я не могу писать историю одежды без описания жизней невероятных женщин, носивших ее.
Она сжала мою руку, дельфин из слоновой кости впился мне в ладонь.
– Мне это неважно, Мэдди. Меня здесь уже не будет. Концовку придется написать тебе. – Она убрала руку, оставив дельфина у меня в ладони. – Я хочу, чтобы ты его взяла. Чтобы он напоминал тебе: даже в самые мрачные дни нашей жизни нас всегда ждут красота и любовь. – Она внимательно посмотрела на меня своими удивительными голубыми глазами. – Твоя история все еще не написана. Мне были даны годы, которых были лишены твои мама и бабушка, поэтому я могу поделиться всей их мудростью с тобой, прежде чем умру.