– Забыть о похищении? – спросила журналистка.
– Нет. Мне хотелось бы забыть о ней.
(Микаэла год спустя в другой стране несколько раз перематывала пленку назад, чтобы убедиться, что все правильно расслышала: «Нет… забыть о ней».)
Лилия присела на корточки у тумбочки между кроватями, достала из верхнего ящика гостиничную Библию и, раскрыв на Шестьдесят девятом псалме, пошарила в ящике в поисках ручки. Она торопливо написала поверх текста на всю страницу: «Я не исчезла. Перестаньте меня искать. Я хочу быть со своим отцом. Отстаньте от меня». Она надписала свое имя дрожащей рукой, потому что в мире все еще были люди, которым хотелось ее разыскать: она так давно оставляла свои послания в гостиничных Библиях, но все напрасно. С таким же успехом можно было выбрасывать бутылки с записками в океан, но бутылки уносило далеко от берегов. Невидимые силы замышляли козни против нее, а теперь еще ее фотография засветилась на миллионах экранов. Она оставила открытую Библию на постели и подошла к чемодану, в котором увесистым грузом в кармашке лежал кошель с мелочью. Прихватив деньги, она выскользнула из номера.
Снаружи стоячий воздух был пронизан светом. Ночью на террасе мотеля не было теней из-за длинной вереницы оголенных лампочек – по одной над каждой запертой синей дверью. Лилия оставила дверь в номер приоткрытой. Это был условный сигнал тревоги, означавший, что она ждет в машине. С террасы мотеля она обозревала окрестности: длинный приземистый мотель и широко раскинувшийся, сияющий типовой ресторан, а посередине бензоколонка; здания расположились Г-образно, охватывая большую автостоянку. Сбоку припаркованы несколько грузовиков; на некотором расстоянии от них, по ту сторону шоссе и зарослей кустарника, – россыпь огоньков городка Леонард. На стоянке – пара светофоров в облаке кишащей мошкары. В тени ресторана на той стороне парковки, как на краю света, она увидела таксофон.
Лилия ступала по террасе как можно тише; спустилась по лестнице, ощущая тяжесть каждого шага. Лестничные пролеты были огорожены и ослепительно освещены, и на каждом шагу она ожидала, что вот-вот замаячит полисмен в темном мундире со значком: «Вы Лилия Грейс Альберт? Мы только что арестовали вашего отца. Пройдемте с нами, пожалуйста». Но она спускалась по лестнице очень тихо, стискивая кошелек, пытаясь быть невидимкой. Ей пришлось выйти из теней мотеля и бежать через всю залитую светом парковку, чтобы добраться до телефона-автомата. Добежав, она ввалилась в будку, запыхавшись, уверенная в том, что все пропало, и понадобилось несколько учащенных ударов сердца, чтобы осознать, что никто ее не видел, а если и видел, то не придал значения. Тяжелая рука не сдавила ее плечо, шаги не загрохотали по автостоянке, сирены не разорвали сухой воздух пустыни. Здесь были припаркованы всего три-четыре машины, и маячили несколько фигур в ярко освещенных окнах ресторана, где над стойкой бара сиял телевизор. Она не могла разглядеть, был ли среди них ее отец. За занавешенными гостиничными окнами мельтешили тени – привидения в голубом мерцании десятков экранов. Она повернулась к мотелю спиной и сняла трубку. И странное дело, она знала, какой номер нужно набрать, как только подняла руку. Последовала тишина, затем записанный голос запросил три доллара и семьдесят пять центов, заставив ее встрепенуться. Она стала шарить в кошельке и опускать в щель четвертаки, пятицентовики и десятицентовики, пока голос робота не сказал ей: «Спасибо». Монеты мягко звякнули, и она снова обернулась, чтобы понаблюдать за парковкой, за темными очертаниями бензоколонки и непрестанно снующими в окнах ресторана официантками. Стальная оплетка телефонного шнура холодила руку. Откуда-то задул ветер, и перекати-поле завертелись на мертвенном песке и асфальте по ту сторону освещенной парковки, а она стояла неподвижно, сердце колотилось. Лилия прислушивалась к гудкам вызова. Щелчок. Затем другой. Клацанье переключателей по всему континенту. Паутина проводов, шумящее море помех и неразбериха.
После второго звонка кто-то поднял трубку. Набирая номер, она в точности знала, что собирается сказать: «Я не пропала. Я не хочу, чтобы меня нашли. Скажи им, чтобы перестали меня разыскивать. Я хочу остаться со своим отцом. Я никогда не вернусь и не хочу, чтобы меня кто-то нашел». То же, что она настрочила в десятке вариаций на гостиничных Библиях по всем Соединенным Штатам. Но трубку взяла не ее мать.
– Oui?[8] – Голос Саймона звучал неотчетливо. Провода нашептывали статические шумы помех, словно мысли. «Саймон остается у меня по выходным». Лилия поняла, что сегодня суббота. И что она не может исторгнуть из горла ни единого звука.
Она оцепенела на мгновение в темноте телефонной будки, прижимая трубку к лицу.
– Кто это? – спросил он по-французски.
Ветер крепчал. Перекати-поле размером с кролика носилось по парковке, отрываясь от земли, и она смотрела, как оно исчезает из виду. Она поймала себя на том, что смотрит на огни парковки, как они слегка покачиваются на ветру в ореоле крылатой живности, порхающей вокруг. По ту сторону парковки она заметила отца, шагающего по верхней террасе к покинутой комнате. Он толкнул дверь, и мерцание телевизора померкло. Она не могла ни говорить, ни повесить трубку.
– Кто это? – Он был в возрасте ломки голоса, который звучал с перепадами в две октавы.
– Саймон, – сказала она наконец. – C’est Lilia[9].
– Где ты? – прошептал он.
– В разъездах, – сказала она.
– Лилия, – зашептал он. – Лилия, не останавливайся. Не возвращайся домой.
Отец выходил из номера, залитый светом, впопыхах поспешая по террасе второго этажа, набросив куртки на плечо, неся в каждой руке по чемодану.
– Не останавливайся, – шептал брат. – Держись подальше, даже если придется туго, где бы ты ни была…
Отец скрылся в подъезде почти бегом, и в этот момент она поняла, что тоже может бежать. Она вышла из оцепенения, бросила трубку болтаться на шнуре и понеслась через парковку, до того как отец выбежал из лестничного проема. В те дни они колесили по Аризоне в красном кабриолете. Она перелезла через дверцу и свернулась калачиком на пассажирском кресле, переводя дыхание, за мгновение до того, как отец вынырнул из подъезда и чемоданы улеглись на заднее сиденье. Спустя секунду отец был рядом с ней; он дал задний ход и выехал с парковки. Машина, рыская, выскочила на шоссе, и Лилия смотрела на огни фонарей, проплывающие мимо в иссиня-черном небе.
Он долго отмалчивался, нервно выстукивая на руле ритмы вальса. Другая рука покоилась на плече Лилии, внушая уверенность.
– Ты посмотрела передачу и направилась прямиком к машине, – сказал он. – Это хорошо. Я горжусь тобой. Ты поступила правильно.
– Я не могу ее вспомнить.
– Ну, ты была маленькая.
– Я помню номер своего телефона, – сказала она.
– Номер твоего телефона? Неужели?
– Я помню номер своего телефона с семилетнего возраста, а ее не помню.
– Память – странная штука.
– Ты ничего не хочешь мне рассказать?
Он выдержал паузу.
– Пожалуйста.
– Ты встречаешь в баре молодую красивую разведенную женщину, – сказал он наконец. – Ей двадцать шесть, у нее двухлетний сынишка, она прекрасна, полна жизни, ей захотелось провести медовый месяц в Африке, а потом вдруг затмение, и ты под покровом ночи увозишь своего ребенка. Она – в прошлом, детка. Ты же не хочешь жить в прошлом, а мне не хочется об этом говорить.
– Что у нее за акцент?
– Что?
– Моя мама, – сказала она, – во время интервью говорила с акцентом.
– Она родом из Квебека, – сказал он после долгого молчания. – Удивляюсь, как ты уловила. Ее английский безупречен.
– Какой язык был у меня первым?
– Что?
– Английский или французский?
– Мы жили близ Монреаля, – сказал отец. – Севернее американской границы. Мы с твоей мамой говорили и по-английски, и по-французски. Ты всегда знала оба языка.
– Но какой был первый?
– Не было первого, – сказал он. – У тебя нет первого языка.
– Как может не быть первого языка?
– Просто ты всегда знала оба. Твоя мама француженка, я – англичанин. Так уж получилось. Но что толку жить прошлым, моя ласточка. Мне расхотелось об этом говорить. – А потом он повторил: – Просто удивительно, что ты уловила ее акцент.
Она не могла говорить, подавленная своей изменой. Уличные фонари встречались все реже, на большем отдалении друг от друга, а потом и вовсе сошли на нет, уступив место звездам, до обидного близким в сухом ночном воздухе. Ей понадобилось несколько недель, чтобы понять, что Саймон не проговорился. В противном случае, догадалась Лилия, ее поймали бы в ту же ночь.
18
Саймон никому ничего не сказал; он всегда доподлинно знал, почему сбежала его сестра.
Он положил трубку, набрал *69[10], и записал на ладони номер. Но прежде чем это сделать, он долго оставался на линии, слушая треск помех и ветер пустыни.
19
Толстый конверт с распечатками телефонных звонков на квартиру матери Лилии ложился на стол Кристофера раз в месяц, и спустя пару лет после того, как он взялся за это расследование, он научился пробегать глазами по страницам, зная многие номера наизусть. Зубной врач, психиатр, дом ее первого мужа, в котором ее сын жил большую часть времени, друзья сына из Сен-Жана, когда он приезжал к ней на выходные. И тут он похолодел, увидев входящий звонок с иностранного номера. Продолжительность разговора – чуть больше часа. Он набрал номер и слушал бесконечные гудки. Никто не отвечал. Он записал на нижних полях «Автомат?», и в течение часа его подозрения подтвердились.
– Всего неделю, – сказал он жене в тот вечер. Они сидели по разные стороны кровати, формально, как любовники на тихом исходе свидания в номере мотеля.
– Неделю, – повторила она равнодушно. Он никогда раньше не оставлял ее одну.