Перед тем как услышать сигнал, он прокашлялся.
– Микаэла, – сказал он довольно громко, – это Илай Джекобс. Я в Монреале. Завтра я приду в клуб. Я… я сделаю, как ты сказала, белый флаг и все такое. Только я… я… надеюсь, она там. Надеюсь, она там. – Он старался говорить с металлом в голосе, а получилось нервно. Он быстро, взволнованно, повесил трубку и постоял в телефонной будке, закрыв глаза. Опыт Бруклина здесь ему не пригодится.
Он заставил себя покинуть станцию и выйти на холодный вечерний воздух. Почти безлюдная улица напоминала все города средней величины сразу – неприветливые площади, дерзкие изломы стекла и бетона. Напротив приземистая зеркальная башня без названия отражала огни и небосвод. Мимо пробежали несколько разношерстных коробчатых авто, и он не сразу распознал в них таксомоторы. Они не были желтыми. И вообще не имели отличительных признаков – разнокалиберные реликты былой эскадры – серые «Тойоты Терцелы», старые голубые «Валианты», угловатые красные «Форды» с неисправными глушителями и квадратные универсалы с заржавленными крыльями, но у всех на крыше красовался знак «такси». Одна или две машины притормозили рядом с ним; он не стал в них садиться. Его беспокоила их разномастность. Он хотел было обратиться за советом к Женевьеве, но передумал.
Сквозь золотистые сполохи уличного освещения, ныряя из света в тень и обратно, к нему приближалась пара. Причудливо жестикулируя, мужчина рассказывал девушке что-то замысловатое, а та заливалась серебристым смехом.
– Excusez-moi[12], – смущенно сказал Илай, когда они поравнялись с ним. Они умолкли и участливо улыбнулись, глядя на него. Он задумался на секундочку, но на этом его школьные познания французского иссякли. – Я ищу гостиницу, – сказал он, признавая языковое поражение. – Где-нибудь поблизости? Что бы вы посоветовали?
Но он провалил тест на идентификацию: воздух, разделявший их, внезапно заледенел. Улыбка девушки ссохлась до усмешки. Мужчина что-то сказал, но Илай разобрал только «anglais» и «américain»[13]. Его слова снова вызвали у девушки смех, но сухой и язвительный. Они оставили его на тротуаре и зашагали прочь. Когда они вышли за пределы слышимости, мужчина вернулся к своему рассказу, девушка заливалась серебристым смехом. Говорила же ему Женевьева несколько дней, а может, недель тому назад, которые казались вечностью: «Тебе не хочется узнать, как живется в городе с обреченным языком»? Моргая в растерянности, он глазел на сияющий тротуар, а мимо проносились, как заводные, не поддающиеся опознанию такси, без конца, как на закольцованной пленке с незначительными отличиями («Форд», «Тойота», «Тойота», «Шевроле»), и его осенило, что Томас был прав, приезд сюда – большая ошибка, и что он уже зашел слишком далеко, чтобы возвращаться.
Когда он повернул к железнодорожному вокзалу, при нем оказалась гостиница «Королева Елизавета» – она возвышалась прямо у него за спиной. Факт ее существования вызвал у него еще большую ненависть к той праздно шатающейся парочке; он еще видел, как они фланируют вдалеке рука об руку. Вестибюль гостиницы соответствовал его воображаемым представлениям о русских гранд-отелях 1960-х годов или около того: красные ковры, люстры в золоте и хрустале, двубортные костюмы на бизнесменах, перезрелые дамы с монументальными прическами и крошечными сумочками, стоически ожидающие кого-то на декорированных диванах среди колонн. Номер оказался теплым, пропахшим сигаретным дымом и разговорами, которых он не понимал.
Утром он долго стоял под душем. Потом вытащил из кармана куртки сложенный конверт, набрал номер Микаэлы и сразу же попал на автоответчик. Он бросил трубку и отправился к стойке регистрации. При дневном свете вестибюль производил менее приятное впечатление. Администратор деликатно отговорил его от посещения клуба «Электролит», предложив взамен несколько изысканных ресторанов и джаз-клубов поблизости. Носильщик, который, очевидно, решил, что перед ним очередной американский турист, охочий до секса, отвел его в сторонку и сказал, что клуб «Электролит» находится недалеко от перекрестка улиц Сен-Катрин и Макгилл, но заметил, что, насколько ему известно, это дискотека, дансинг, где выступают танцовщицы, а если Илай хочет посмотреть на, гм-гм, danseuses nues[14], то ему, пожалуй (навязчивое подмигивание), за этим не надо далеко идти; достаточно добраться до улицы Сен-Катрин, услужливо посоветовал носильщик, а там в любом квартале найдется пара-тройка стрип-клубов, отсюда и до окраины города. В любом направлении.
– Нет, я ищу девушку, – сказал Илай.
– Ясное дело, – ответил носильщик.
– Нет, не любую, а особенную девушку. Я разыскиваю особенную девушку.
– Как и все мы, – сказал носильщик. – Послушайте, ступайте в клуб «Электролит», если вам хочется, и в паре кварталов на восток от улицы Сен-Катрин ближе к ночи вы найдете всех девушек, которые покупаются за деньги. Но не заходите слишком далеко на восток, а то там, рядом с улицей Визитасьон, девушки превращаются в трансвеститов.
Илай поблагодарил его и двинулся на поиски адреса на конверте. Было только за полдень, а небо стало гнетущим и темным. Пошел снег, и тротуар стал скользким. Он шагал медленно, не особенно стремясь прибыть в пункт назначения, и прошел полквартала мимо клуба, пока догадался о своем промахе и повернул обратно.
Клуб «Электролит» оказался узким четырехэтажным зданием из того же грязновато-серого камня, что и все дома в округе. Вдоль одной стороны вытянулся узкий переулок. Неоновые огни высвечивали силуэт обнаженного ангела над входом, но в окнах было темно. Он постоял на тротуаре, потянул на себя ручку двери, и на миг ему захотелось рухнуть на колени: вывеска на двери, каким-то чудом двуязычная, уведомляла, что клуб перешел на зимнее время работы и до мая будет открыт только по вечерам в четверг, пятницу и субботу.
То был третий понедельник декабря, полдень. Он растерянно побрел обратно по улице в теплое кафе и посидел наедине с остатками своих мыслей.
Спустя несколько дней перед заходом солнца Илай прогулялся к реке. В тринадцати часах езды по железной дороге на юг, в Нью-Йорке, царила багровая осень, а здесь зима была в самом разгаре. С тех пор как он приехал, уже дважды шел снег, и с каждым часом становилось холоднее. На холме над городом белым электрическим светом горел крест. Илай, глядя в окно отеля «Королева Елизавета», думал, что это один из самых тоскливых видов, какие доводилось видеть. Он целыми днями слонялся по обледенелым улицам в поисках Лилии, останавливаясь в местах, которые, как он думал, могли ее привлечь, сидел в кофейнях, где, как ему казалось, она могла бы задержаться, читал англоязычную прессу в поисках полезных советов о городе, в котором он очутился, стараясь не говорить по-английски в общественных местах, кроме как заказывая кофе. Рабочий день заканчивался рано, но ему удалось обнаружить два кафе в миле одно от другого, которые работали всю ночь, впуская леденящие сквозняки всякий раз, когда открывалась дверь. Они представлялись ему маяками в ночном океане, и он попеременно курсировал между ними. Во все комнаты из окон просачивался холодный воздух.
Илай где-то вычитал, что в порту стоит круизный лайнер. Он не особенно стремился на него посмотреть, но, возможно, Лилия захотела бы его пофотографировать, и на четвертый день своего пребывания он подумал, что путь туда, а потом в гостиницу займет несколько часов, а ему отчаянно хотелось себя чем-нибудь отвлечь. Теоретически в этот вечер должен был открыться клуб «Электролит», а он еще не решил, что ей скажет, когда встретит. Он медленно шагал по старому городу на юг, в сторону гавани, как вдруг в переулке он краем глаза засек движение: на перилах пожарной лестницы стояла девушка. Она идеально держала равновесие на высоте двух этажей над булыжной мостовой, держась одной рукой за лестницу над головой. Придя на мгновение в замешательство, он принял ее за самоубийцу. Но в тот момент, когда он хотел было окликнуть ее, он заметил канат, туго натянутый между зданиями, со знанием дела закрепленный через головокружительный пролет между двумя пожарными выходами. Он принял бы канат за бельевую веревку, если бы не девушка. Он видел, как ее худое тело слилось воедино с канатом; на ней балетные туфли; она полна дерзкой решимости. И он понял, что у нее на уме. Он вошел в переулок и прижался к кирпичной стене, глядя вверх.
Ему захотелось окликнуть ее, может, остановить, но – поздно; его осенило, что любые резкие звуки или движения помешают ей сосредоточиться и могут оказаться смертельными. Время его выхода на эту сцену было безупречным. Стоя внизу, он чувствовал, как у него на лбу проступает холодный пот. Она непринужденно отняла руку от лестницы. Илай на секунду зажмурился, затем посмотрел на улицу; по той стороне проходил мужчина, глядя на свое отражение в длинной пустой витрине офисного здания. Илаю захотелось окликнуть его, призвав на помощь школьные знания французского: «Помогите мне, aidez-moi, s’il vous plaît, пожалуйста». Но что мог бы сделать другой человек в этот миг, кроме как отвлечь ее, вызвав смертельное падение? Она была недосягаема. Он заставил себя смотреть на нее.
С уверенностью мастера она сделала первый шаг по канату. Он закрыл глаза, чтобы не видеть неизбежного: потерю равновесия, невыносимое пошатывание, кошмарное бескрылое падение. Такое наверняка не пережить. Канат без страховочной сетки и булыжная мостовая внизу; его воображение уже рисовало заговор каната с брусчаткой и коварный зов гравитации, лужу крови, натекшую из белого эпицентра расколотой черепной коробки. В карманах пальцы сжались в кулаки. Ему хотелось кричать. Но никто, как написал однажды Зед из Африки, не должен умирать без свидетелей. Илай открыл глаза.
Как в замедленной съемке, она сделала второй безукоризненный шаг, потом еще. Ее непроницаемое лицо было абсолютно невозмутимым. Этот страх, сговор страшных обстоятельств: вопреки ужасу созерцания ее последних мгновений на земле он начал замечать ее внешность. В этом ракурсе, в этом свете толком ничего не было видно – лишь красное платье и платина волос; она сияла в сумрачной вышине, как знамение, фантом, бескрылый ангел. Сколько поэзии в ее уравновешенности и плавности движений. Она медитировала, внушая ужас, испытывая нервы на разрыв. Он затаил дыхание.