– Но что будет, когда ты его найдешь? Ты будешь довольна? Перестанешь глотать таблетки и развлекать гостей на мальчишниках в VIP-зале по выходным? Какую проблему решит эта информация?
– Тогда я смогу спать, – сказала она, закрывая глаза. – Не повышай голос, пожалуйста.
– Извини.
– Побудешь со мной еще минутку?
– Конечно.
Он оставался с ней до тех пор, пока ее дыхание не замедлилось. Затем встал и нашел на ощупь вешалку. Под ней на детском матрасе лежало скомканное лоскутное одеяло с барашками. Он вытянул одеяло и укутал ее, задул свечу и вышел из комнаты в кромешной тьме.
32
В штате Нью-Мексико, в небольшом городке, который скорее напоминал стоянку грузовиков, в припаркованной машине сидел детектив в помятой федоре. Его интересовала пара, выходящая из ресторана «Утренняя звезда»: мужчина, которого он преследовал несколько лет, и официантка. Согласно запискам Кристофера, мужчине в тот год исполнилось сорок семь. Он выглядел добропорядочно и несколько устало, его каштановые волосы отросли ниже ушей. Женщина была моложе, с прямыми рыжими волосами и в старомодной сине-белой униформе официантки. Она держала квадратную белую коробку. Детектив вспомнил, что завтра шестнадцатый день рождения Лилии и решил, что Клара несет торт по случаю этого события.
Они задержались, выйдя из ресторана. Мужчина привлек к себе официантку, и они мимолетно поцеловались в теплом предзакатном свете. Детектив медленно опустил лоб на руль и оставался в этом положении, закрыв глаза. Он следил за ними пять лет, но уже не помнил зачем. Беспомощный наблюдатель: все знают, что Икар упал в море. Но лишь в одной книге он вычитал, что, возможно, при этом были очевидцы: пастух со стадом на склоне горы неподалеку от океана взглянул на небо и как раз в этот миг узрел внушающий трепет, непостижимый взлет – поначалу неуклюжее хлопанье крыльев сына и отца, пролетавших, словно Дух Божий, над волнами; фигурка, победоносно уменьшаясь, приближалась к Солнцу, и вот Икар так далеко, что пастух его не видит, а только догадывается, где он, по направлению тревожного взгляда отца. А затем вопль с неба, с неизмеримой высоты, ощущение незримого краха над головой и низвержение дребезги воска и перьев, страшное падение в море; отец летит вниз, чтобы схватить свое дитя, но слишком поздно. Клубы перьев поднялись после того, как Икар врезался в морскую гладь. И отец отчаянно выписывает круги в измолотом крылами воздухе. Все это видит пастух, опираясь на посох неподалеку, пока его овцы разбредаются, как облака. Охваченный благоговейным страхом, потрясенный, он, возможно, уже мысленно слагает повествование, чтобы поделиться вечером с женой. Но он спокоен, осознавая свое случайное, неловкое присутствие при событии мирового исторического значения. Его единственная роль в происходящем – смотреть и запоминать. Не всем отведены роли в величайших драмах; кому-то суждено запечатлевать их в памяти.
А может, иначе: память слишком ненадежная штука, чтобы доверять повествование только одному герою. Кто-то должен наблюдать за последовательностью действий для достоверности. Если больше никто не помнит твой рассказ, как же ты докажешь, что все было на самом деле? «Быть свидетелем, – с прискорбием говорил себе мужчина в машине на парковке, – это немаловажно». (Пара удалялась от него к Клариному дому.) Он в одиночку осилил тысячи миль пути, и единственное, в чем он был уверен, это то, что ему больше не хотелось их ловить. Он хотел лишь наблюдать за их бегством. Кристофер поднял голову с руля, потер лицо и решил поговорить с Кларой.
В паре тысяч миль к северу, в другой стране, Микаэла сидела в одиночестве в своей комнате. Она лихорадочно курила, глядя в окно. Ей только что исполнилось шестнадцать, и она отметила это тем, что бросила школу. Пока Микаэла дожидалась отца, которого не видела целый год, по выходным она начала наведываться с рулеткой в старый город. Она была готова на что угодно, лишь бы пройтись по проволоке без страховочной сетки. У нее были свои соображения насчет переулков и канатов.
33
По утрам Клара, позевывая, спускалась в халате по скрипучим ступенькам. На кухне она ненадолго останавливалась у распахнутой задней двери. Она жила на окраине, и все задние дворы по ее стороне улицы выходили на пустыню – кактусы и сухие травы, сине-серая полынь до самых расплывчатых очертаний гор вдалеке. Рухнувшая ограда из ветхого штакетника очерчивала прямоугольный участок за домом, но лужайка была захвачена пустыней еще лет двадцать назад.
Она отошла от двери, чтобы сварить кофе. Лилия наблюдала за ней из-за кухонного стола; ей нравилось сидеть здесь по утрам, читать в теплом свете кухни, но главным образом чтобы пить кофе с Кларой, которая, отмерив на глазок, насыпала кофейные зерна в старинную чугунную кофемолку, привинченную к стене, а затем крутила железную рукоятку до тех пор, пока аромат молотого кофе не заволакивал комнату. Изредка, когда Лилия просыпалась позже Клары, ее будил именно этот звук. Клара проворно доставала из шкафчиков чашки и кофейник, кипятила воду на плите. Она пользовалась полотняными фильтрами в исцарапанной пластмассовой воронке песочного цвета. Наполняла кипятком прозрачный стеклянный кофейник до горловины, а затем наливала кофе в самую большую кружку в доме. Стоя у стола, отпивала черный кофе, затем наливала вторую чашку Лилии, с молоком. Потом только она ставила кружки на стол и садилась на ближайший к задней двери стул. Затем она выглядывала на живописно одичалую лужайку за домом и небо над головой; только потом она говорила Лилии доброе утро и заводила первую беседу за день. До этого она дружелюбно улыбалась, но до первой чашки кофе ее одиночество было почти непроницаемо.
В своем дневнике Лилия записала: «Вот как, оказывается, живется в доме». Клара никогда не путешествовала и пребывала в невозмутимом спокойствии. Она годами одиноко жила в пустыне, наслаждаясь независимостью, хотя теперь ее лицо светлело, когда в комнату входил отец Лилии.
С Кларой он переставал походить на беглеца, и Лилия уже достаточно повзрослела, чтобы распознавать это состояние как счастье, но ей опять хотелось уехать. Ей было почти шестнадцать, и ее распирало от нетерпения. Уже несколько месяцев она носила одно имя – Алессандра, красивое, но чужое. Она любила отца, обожала Клару, но ее отчаянно тянуло в путь-дорогу. Она часами гуляла по улицам этого запыленного форпоста, бродила по пустыне за домом, бесконечно читала и переводила книги с четырех языков, бодрствовала по ночам, и ей казалось, что она запечатана в тихом доме. С недавних пор она начала подумывать о том, чтобы путешествовать самостоятельно. Но в тот момент на кухне было прохладно и приятно, ей было радостно там находиться. Клара стояла спиной к столу, глядя в окно над раковиной, попивая кофе за минуту до того, как принесла чашку Лилии. Она поставила чашку на стол перед собой, неожиданно поцеловала Лилию в лоб и улыбнулась, обходя стол, чтобы сесть на любимый стул.
– С днем рождения, – сказала она. – Вечером принесу торт.
Вечером отец и Клара распевали:
– С днем рожденья тебя, – при этом отец обнимал Клару за плечи, а та торжественно извлекла из квадратной белой коробки белоснежный торт, на котором розовой глазурью было выведено «16 – это сладко!». Потом они втроем вылезли из окна спальни Лилии, чтобы полюбоваться с крыши звездами.
– Трудно представить местность, где было бы так тихо, – сказал отец. Где-то вдалеке временами лаяла собака, но от этого окружающая тишина становилась еще глубже. Лилия заслонила белой ладонью звезды, и ей померещилось, что она уплывает в космос.
– Поэтому я здесь и живу, – сказала Клара.
– Ты не собираешься уезжать? – спросила Лилия.
Клара помолчала.
– Нет. То есть я не зарекаюсь, но вряд ли. Я уезжала пару раз, и мне не понравилось. Все было такое… шумное, – сказала она. – Кричащее во всех смыслах. Люди неласковые. Никто не знал, как меня зовут. Мне не понравилось. Разъезды мне не по душе.
Они прожили в Стиллспелле пять месяцев и на следующий день собирались уезжать. Всего на четыре дня – в путешествие в честь дня рождения, как в старые добрые времена. А затем хотели вернуться в Стиллспелл навсегда. «Навсегда» – самое умопомрачительное слово в языке. Подумать только, что останешься на одном месте навсегда; это все равно, что стоять на границе чужой страны, заглядывая поверх ограды и пытаясь представить, какова жизнь на той стороне, что, откровенно говоря, невозможно. Они уехали утром. Отцовская машина выехала с подъездной дорожки Клары с чемоданами на заднем сиденье. Клара махала им рукой с крыльца. Лилия махала ей в ответ, пока они не скрылись из виду. Машина свернула за обветшалые витрины магазинов в конце улицы, и Лилия откинулась на сиденье с чувством вновь обретенного ритма жизни, с осадком угрызений совести.
– Куда держим путь, моя лилия?
– В пустыню на день-два. Потом в горы.
– Отличный план. – Он кивнул на карту, сложенную на приборной доске. – Курс?
Лилия взяла карту, расчерченную красными линиями за девять лет в гостиничных номерах по всему континенту, вылинявшую под ветровым стеклом.
– Затрудняюсь сказать, – ответила она.
– Разве не ты у нас штурман?
– Я, но посмотри, как выгорела карта…
Он взглянул и рассмеялся.
– Надо ее повесить в доме, – сказал он, – и купить новую для дороги.
Клара собиралась заходить в дом, когда заметила приближение голубого автомобиля с иностранными номерами, который въехал на ее дорожку, как только машина отца Лилии исчезла из виду. Клара испытала смутный страх. Сосед все подравнивал и подравнивал общую живую изгородь.
Мужчина, возникший из машины, был высокий и сутулый; он держал шляпу перед помятым костюмом. Он улыбнулся, приближаясь, но она не стала улыбаться в ответ.
– Клара Уильямс?
Она кивнула и взглянула на соседа, который перехватил ее взгляд поверх изгороди и быстро отвел глаза.
– Меня зовут Кристофер Грейдон. Я частный детектив. Могу я задать вам несколько вопросов.