В «Бистро де Порто» на той же улице она погружалась в транс работы, протирая столы, подавая еду, а вечером возвращалась к себе и переодевалась. Выйдя снова наружу, она часами слонялась по улицам, но было слишком холодно, чтобы фотографировать. Ей не хотелось вытаскивать руки из карманов. Вечером она прошла мимо клуба «Электролит», подсознательно надеясь снова встретить Микаэлу, но у входа никого не оказалось. Она побыла в любимом книжном магазине, читая историю Нью-Йорка на французском, затем направилась домой в сгущающихся сумерках. Таких морозов, как в Монреале, ей еще не приходилось испытывать. Она надевала под куртку по три свитера, но они были тонкие, а стиснутые руки в перчатках казались ледышками. Она зашла в круглосуточное кафе в районе Сантр-Сюд почитать газету, избегая одиночества в своем съемном жилище. И она уже выходила во тьму, когда зазвонил ее мобильник, номер которого знали только Микаэла и ее работодатель.
– Я хочу с тобой где-нибудь встретиться, – сказала Микаэла.
– Зачем?
– Встретимся на платформе западного направления в метро «Площадь Искусств». Я расскажу тебе то, что ты хочешь знать.
– Ты и раньше это говорила. Я тебе не верю.
– Плевать, – сказала Микаэла. – Встречаемся там.
Спустя два часа Лилия ехала в аэропорт на такси, уставившись пустым взглядом в проплывающую мимо ночь. Она вылетала из Монреаля в Рим в три часа ночи. Рим она выбрала потому, что, когда она приехала в аэропорт, этот рейс оказался ближайшим, к тому же она знала язык. В аэропортовском банкомате она сняла со счета свои сбережения и заплатила за билет наличными. Всю ночь она смотрела в иллюминатор на нескончаемую трансатлантическую тьму и время от времени плакала, и в утреннем свете вышла из такси на Пьяцца дель Пополо.
Потом она стояла на мосту через Тибр и выпустила из рук три списка: список имен – десять страниц, – начинающийся и оканчивающийся на «Лилия»; список мест – девять страниц, – начинающийся и оканчивающийся провинцией Квебек; список покороче – слова, фразы, – все принадлежавшие Илаю. Ей пришлось поспешно ретироваться, так как с западного берега реки к ней приближался полицейский с вполне определенными намерениями, очевидно, заметив, что она мусорит, бросая в Тибр клочки бумаги. Так что ей не довелось полюбоваться, как уплывают обрывки ее былой жизни, как того хотелось.
Лилия быстро зашагала по бульвару вдоль реки, заложив руки в карманы, под утренним светом. Городом, о котором она думала больше всего в тот миг, был не Монреаль, или Нью-Йорк, или даже Чикаго, а Сан-Диего, стоявший ближе всего к ее истокам, такое раннее ее подобие, что она вспоминала о себе в третьем лице: Лилия, юная и неустойчивая, часто просыпалась от кошмарного сна из-за аварии в горах и могла расплакаться в моменты смятения и тревоги. Шестнадцатилетняя Лилия, которая не догадывалась о своей предыстории, все еще потрясенная аварией, пережитой месяц или два назад, страстная и вечно опаздывающая, прибыла в Сан-Диего одна, после наступления темноты. Отец и Клара попрощались с ней в Нью-Мексико и обеспечили деньгами, добились обещания звонить, писать и навестить их в скором времени.
Сан-Диего – первый город, куда она прибыла самостоятельно. Они были в ужасе и знали, что ей не помешать, а она была в восторге от одиночного путешествия. Она прижалась лбом к автобусному окну и смотрела на проплывающий мимо пейзаж в тревоге и приятном возбуждении, совершенно свободная. В те дни она была на взводе, всегда готовая расплакаться, и жизнь казалась насыщенной почти невыносимым напряжением. Из автобуса, по пути в Сан-Диего, она увидела дохлую кошку, недавно задавленную на обочине, и безудержно разрыдалась.
На автобусной станции в Сан-Диего она стояла перед длинной вереницей таксофонов, околдованная их свечением, безуспешно пытаясь вспомнить какой-то номер. У нее был путеводитель, из которого она надеялась почерпнуть сведения о молодежных хостелах Калифорнии, и ближайший въезд в Сан-Диего находился в нескольких милях от автостанции, но она все равно отправилась туда. Она не торопясь шагала по безумным вечерним улицам, излучавшим дневной зной. Из медленно двигающихся автомобилей с затемненными стеклами долбила танцевальная музыка. Чемодан превращал ее в приезжую, поэтому она выбросила его мимоходом в мусорный контейнер. И после этого продолжала свой путь налегке, ощущая бесконечную анонимность, менее настороженная и менее бдительная, заложив руки в карманы, иногда насвистывая обрывки долетавших мелодий. Она прошла мимо евангелической церкви и присела отдохнуть на ступеньки в головокружительных сумерках. Церковь и ее душу распирало от музыки. И снова в путь, мимо бакалейной лавки, в дверях которой торчали два маленьких мальчика, и один из них высказался о ней по-испански, а она ответила на его языке, и тому сразу стало неловко, а она продолжала шагать в темноте. В те дни она носила в карманах списки (языки, имена), и пачки бумаг превосходно умещались в ее правой руке.
В свой первый день в Риме она отправилась в интернет-кафе и вышла с домашним телефонным номером в Квебеке. В мотеле она долго просидела с клочком бумаги, а затем заказала безумно дорогой междугородний звонок. После второго гудка трубку взял мужчина.
– Саймон, – сказала она.
– Кто говорит? – спросил он по-французски.
– C’est moi[24].
– Лилия?
– Я просто хочу тебя поблагодарить, – сказала она.
Саймон помолчал, прежде чем заговорить.
– Не благодари, – сказал он наконец. – Это все, что я мог сделать.
Спустя час она повесила трубку и вышла в город, вернулась к Тибру и прогулялась по тому же мосту, не застав ни своих списков, ни полицейского. И долго стояла, глядя на воду. Спустя десять лет она стояла на том же месте со своим мужем-итальянцем в день седьмой годовщины их свадьбы; он хохотал от того, как она изображала полицейского.
– Было страшно, – настаивала она. – Я думала, меня арестуют и депортируют на месте.
– Я знаю, – сказал он, все еще хохоча. – Ты это мне рассказываешь каждый год, любовь моя, когда это ты чего-нибудь боялась в жизни?
Однажды на шоссе в американских горах, однажды на платформе в Монреале. Короче, редко, но жуткие воспоминания остались. Не то чтобы она была несчастлива; просто в мыслях она уносилась к неприятным мгновениям: когда она шла одна по бульварам под дождем. Илай как-то рассказывал ей, что есть один центрально-австралийский язык, в котором слово nyimpe, в его искаженном произношении, означает «запах дождя». (Трудно уже вспомнить его лицо; волосы темные, а глаза карие или голубые?) Или же иногда, когда она просыпалась зимой и одеяла сползали на пол, одного только ощущения холода было достаточно, чтобы воскресить в памяти улицы Монреаля; блуждание по скованному льдом городу с Микаэлой, споры, озноб, рассказы по очереди о памяти и происшествиях. Лилия никогда не доверяла Микаэле, но у них было некое родство; она разделяла подозрения Лилии, что в конце концов окружающий мир окажется либо миражом, либо изощренным розыгрышем. Или когда на станции метро в конце дня она дожидалась поезда, который отвезет ее с работы в Ватикане, где она занималась переводами, домой, где она жила с мужем в нескольких милях оттуда, Лилию поражало мощное воспоминание, от которого у нее захватывало дух. Она могла закрыть глаза и видеть, как Микаэла спускается по ступенькам станции «Площадь Искусств». Еще совсем недавно Микаэла плакала, но сейчас она подошла к Лилии с улыбкой, стиснув красную пачку сигарет. В тот момент, когда Лилия увидела ее, она встала со скамейки и повторила: «Скажи, что случилось», – но Микаэла подошла, улыбаясь, и слегка чмокнула Лилию в губы, прежде чем та договорила. Ее губы замерзли на открытом воздухе.
– Послушай, – сказала Микаэла, положив руки на плечи Лилии, и прошептала ей всю историю на ухо. Это была старая история о разбитом окне и сугробе, которая уместилась в несколько предложений, и когда она рассказала, Лилия осела на скамью, уставясь на нее в ошеломленном молчании. Через несколько минут мимо нее промчится Илай, выкрикивая имя Микаэлы. Через несколько минут ночь обрушится грохотом и катастрофой, но сейчас Микаэла стояла рядом с ней и смотрела на нее, и Лилия никогда не видела ее такой тихой, спокойной. Голос Микаэлы звучал мягко:
– Теперь вспомнила?
Лилия кивнула. Да. Я все вспомнила.
– Я решила, – сказала Микаэла. Лилию поразило выражение лица, которого она никогда не видела; в глазах Микаэлы стояли слезы, но лицо сияло. – Сегодня вечером я уезжаю.
Лилия сглотнула слюну и обрела дар речи.
– Похоже, ты счастлива.
– Да.
– Куда ты уезжаешь?
– Далеко-далеко, – сказала Микаэла с улыбкой, собираясь уходить, и зашагала по платформе навстречу своему поезду.