Я не привожу здесь самой речи г. Криспи, речи очень замечательной во всех отношениях, ни даже извлечений из нее или ее разбора. Г. Криспи сообщает очень интересные, но мелочные по большей части факты в подтверждение всего того, что говорю здесь я о Сицилии. Президент совета министров[142] не присутствовал в заседании, в котором речь эта была сказана, и г. Криспи в начале изъявил по этому поводу свое сожаление, так как он считал долгом своим высказать ему лично чувства своих соотечественников к председаемому им кабинету. В заключении своем оратор обращается к депутатам, приглашая их при предстоящем вотировании вспомнить то жалкое положение, в которое поставлена Сицилия настоящим кабинетом; что другими словами значит просто вотировать против барона Риказоли и его сотоварищей. Большинство депутатов, как вы знаете, не поддалось на приглашение г. Криспи. В словах и в тоне этого последнего слышно более раздражения и негодования лично против состава кабинета, нежели может быть в соотечественниках оратора, мало знакомых с личностями, составляющими центральное правительство. Дело в том, что в г. Криспи не молчит оскорбленное чувство личного доверия. Не так давно еще он выступал перед сицилианцами защитником и приверженцем того самого министерства, которого теперь он стал ревностным противником и даже личным врагом.
С своей стороны я спешу уведомить вас, что г. Криспи не может быть считаем вполне отголоском своих избирателей. Правда, и они недовольны министерством и выбрали г. Криспи своим представителем, потому что знали, что он не подаст своего голоса в его пользу. Но личной вражды в них ни к министерству, ни к министру – нет. Наконец они восстают против него главным образом не за вред, причиняемый прямо им его управлением; они и теперь еще готовы многим пожертвовать для достижения той цели, которой они отдались один раз с такой полной горячностью и энтузиазмом.
Соглашаясь на немедленное и полное присоединение Сицилии к королевству, сицилианцы вовсе не ждали от этого каких-либо выгод. Они слишком хорошо понимали, что страна их представляет такие особенности, которым только совершенно особенная и отдельная администрация могла удовлетворить. Но они решились пожертвовать частными выгодами благу Италии, надеясь может быть, что центральное правительство пощадит эти их особенности, и постарается сделать им более легкой их жертву. Теперь они разочаровываются в этих надеждах, но благородный порыв их еще не прошел.
Очень небольшая партия пустила было в ход эгоистическую мысль: «Министерство не думает вести вас в Рим и в Венецию, а потому подумаем о себе». Партия эта может со временем усилиться и, если возьмет верх, довести Сицилию до отделения ее от Италии; но пока она вовсе не пользуется популярностью. Пока еще сицилианцы, во что бы то ни стало, не хотят оставить программу Гарибальди.
К сожалению, прежние владетели острова вовсе не так легко отказываются от помыслов о своем возвращении в этот дорогой им, и ненавидящий их край. Рассчитывать на содействие самих жителей было бы безумством со стороны Бурбонов и их приверженцев, а потому они и не отваживаются здесь на предприятия такого рода, которые имеют успех в провинциях материка. В Сицилии они приняли совершенно другую систему действий, в выборе которой показали такое знание местных условий края, какого не достает итальянскому правительству.
Я говорил уже о влиянии монахов и духовенства на народонаселение Сицилии. При том настроении, которым отличались сицилианские духовные, влияние это не могло быть вредным для народного дела. Но монашеская одежда слишком хорошо покрывает то, что может под нею укрыться. Известно положительно, что французские пароходы «Messageries Imp riales» ввозили неоднократно в портовые города Сицилии очень значительные грузы монахов всевозможных орденов, отправлявшихся туда из Рима. Известно также и то, что святые отцы эти попадали в Сицилию не проездом по пути ко святым местам, но что они очень надолго утверждалась на этом острове, откуда отправлялись иногда на Мальту, где в настоящее время главный центр реакционерной деятельности; а оттуда они почти всегда возвращаются опять в Сицилию. Эти смиренные странники находят братский прием в некоторых иезуитских братствах, которых главное убежище после их двукратного изгнания из Сицилии – община Кальтанизетты[143]. Это святое братство пользуется большой ненавистью со стороны сицилианцев с самого времени появления своего на острове, и вполне заслуживало эту ненависть своей ревностной и деятельной приверженностью к врагам Сицилии. Иезуиты были главной опорой бурбонского правительства в Сицилии. По занятии ее Гарибальди, один из первых декретов диктатора был об изгнании этого ордена из пределов управляемых им провинций. Декрет этот был признан и итальянским правительством; тем не менее иезуиты остаются пока в Сицилии, в Кальтанизетте по преимуществу, и даже не заботятся скрывать своего там присутствия. Они были зачинщиками многих стычек и кровавых катастроф, которые не могли не дойти до сведения министра внутренних дел. Интересно бы знать, чем г. Мингетти объяснит незаконное пребывание этого братства в Сицилии? Как оправдает он свою излишнюю в этом случае воздержность?
Соединенными усилиями этих святых отцов и кочующих монахов испанских и римских, в Сицилии мало-помалу стала образовываться очень хитрая и запутанная сеть тайных заговоров и реакционерных попыток, существование которой стало ясно министерству только после кровавых происшествий в Кастелламаре близ Палермо[144].
Эти монахи и священники не выказывают никакой преданности к Бурбонам, не пропагандируют ни явно, ни тайно в их пользу – это бы значило раскрыть перед народом тайные свои цели и стремления, а следовательно загубить и все предприятие, за которое взялись они, конечно, не из-за мученического венца. Они гораздо умнее принялись за дело и – странно сказать – нашли очень сильную опору в управлении наместника и в центральном правительстве. Они понимают очень хорошо, что Сицилию возвратить к старому можно только силой, и потому стараются ослабить силы этого края, для того чтобы в случай какой-либо реакционерной попытки, иметь дело исключительно с регулярной армией, а министерство, конечно в других видах, делает то же самое. Эти бескорыстные деятели реакции с одной стороны хотят напугать министерство и заставить его обратить еще больше внимания на подавление в Сицилии того, что им может помешать при исполнении их патриотических замыслов; а с другой стороны они силятся возбудить борьбу партий в народе, восстановить его окончательно против туринского правительства, заставить его сделать какую-нибудь отчаянную сепаратистскую попытку, и тогда уже захватить его врасплох.
Чтобы достигнуть своей цели, они как нельзя лучше подделываются под наклонности и требования народа и разыгрывают перед ним очень длинные комедии с переодеваниями и другими театральными эффектами, в виде пролога к приготовляемой ими трагедии. На маленьких площадках и в загородных садиках Мессины и Палермо не раз видел монахов, собиравших вокруг себя целые кучки любопытных слушателей; эти почтенные отшельники говорили своим слушателям очень трогательные речи, показывали красные гарибальдийские рубашки, носимые ими под рясой, и прочее.
Сицилианцы держатся крепко. Каждый месяц почти появляются здесь новые патриотические общества и комитеты, стремящиеся больше всего к тому, чтобы выяснить самым низшим классам народа его настоящее положение, чтобы поддержать в нем его преданность Италии. Трудами патриотического палермского комитета, в Английском саду этого города поставлен мраморный памятник Гарибальди[145]. Открытие его было очень торжественно, но обошлось очень мирно, безо всяких кровавых случайностей, которых обыкновенно следует ожидать при подобных обстоятельствах. Торжество это было несколькими днями позже реакционерной попытки в палермском Кастелламаре, но воспоминание о столь недавнем кровавом событии не помутило всеобщего праздника.
Известиями о кровавых событиях палермского Кастелламаре полны все журналы. Между тем этот факт не представляет особенной важности. Бурбонские высадки в Сицилии начались со времени наместничества делла Ровере – что показывает, что правление предшественников его, не меньше, как и его собственное, приготовило Сицилию к этим нападениям. Я с своей стороны готов совершенно освободить генерала делла Ровере и его предшественников ото всякого обвинения на этот счет: сицилианское наместничество было и с самого начала своего пустой формой, а октябрьскими декретами у него отняты были последние остатки жизни и значения. Вина генерала делла Ровере, что он смотрел и не видел, что делалось вокруг него, или видел, но не понимал. Генерал делла Ровере не находил реакционеров в Сицилии, и принимал за народный костюм маскарадное платье.
Теперь генерал делла Ровере уехал из Сицилии; наместничество этого острова существует только по наружности, так что его гораздо удобнее можно считать вовсе не существующим. Желания министерства достигнуты. А лучше ли пошли от этого дела? Кастелламарская высадка не ответ ли на это?
Заключу словами г. Криспи: «Там, в самой средине Средиземного моря кроется тайна судеб Италии».
[Гарибальдиец]
Сиена, 20 (8) января 1862 г.[146]
Чезаре Бальбо
Восемнадцатый век на поприще политической литературы в Италии обозначает собой рубеж или перелом, весьма интересный и назидательный во многих отношениях. Мы обратим внимание только на одну особенно выдающуюся черту его: а именно, с концом XVIII столетия политическая мысль в Италии утрачивает свою самобытность, которую мы пытались обрисовать в предыдущих очерках[147]