— Что это такое, Господи? — воскликнула я.
Эмерсон покачал головой, но не в знак отрицания, а будучи не в силах поверить своим глазам.
— Это стрела или её часть.
— Здесь нет наконечника, — возразила я.
— Вот наконечник, или остриё, как его ещё называют лучники. — Ноготь Эмерсона щёлкнул по круглому камню. — Он прикреплён к куску дерева, а тот, в свою очередь — к древку. Как гриб на ножке. Он затуплён, потому что такая стрела используется, чтобы оглушить, а не убивать.
— Ясно. — Я наклонилась, чтобы рассмотреть поближе, отметив изысканность украшения. — Это что-то напоминает мне, но я не могу вспомнить, где видела подобное.
— Не помнишь? Тогда я освежу твою память. — Глаза Эмерсона не отрывались от сломанной стрелы. — Охотничьи сцены в фиванских гробницах — вот где ты видела такую стрелу. Она абсолютно идентична оружию, с которым древнеегипетская знать охотилась на птиц в болотах. Идентична, Пибоди. Если не считать того, что ей всего несколько лет…
Призрак лучника из Куша
Я улеглась, а Эмерсон ещё долго молча сидел в свете лампы, снова и снова вертя в руках сломанную стрелу со всепоглощающей зачарованностью знатока, исследующего редчайшие драгоценности. Он сбросил свой халат; тени подчёркивали широкие полосы мышц груди и рук, выступающие скулы и интеллектуальный лоб, а также углубляли ямочку (или расселину, как он сам предпочитает называть это место) на мужественном подбородке. Это зрелище воистину вызывало сильнейшие ощущения, и, хотя мне и приходилось в силу обстоятельств подавлять их, но они оставили неизгладимый след в моём сердце.
Конечно же, я знала, о чём он думал, пусть даже и отказался обсуждать этот вопрос. С одной стороны, он боялся, что я напомню ему о неосторожной шутке насчёт ранения Реджи «призраком одного из лучников Куша»; здесь, перед нашими глазами, лежал фрагмент стрелы, которую, вероятно, выпустил один из тех самых лучников. Быть может, луком и не пользовались в этой местности в течение тысячелетий — я была готова поверить Эмерсону на слово; но одно из древних названий Куша переводилось, как «Земля лука», а войско лучников Куша было составной частью армии позднего древнеегипетского царства[79].
Наконец, мне удалось заснуть, а проснулась я в одиночестве. Вокруг царила неестественная тишина. Никто не выкрикивал приказы, никакого немелодичного пения, которым мужчины облегчали свой труд… И тут я вспомнила, что сегодня — день отдыха, и все покинули лагерь. Тем не менее, было странно, что Эмерсон умудрился не разбудить меня, и ещё более странно — что Рамзесу удалось выйти из палатки без малейшего шума. Ужасные предчувствия охватили меня, и я поспешила подняться.
На первый взгляд эти предчувствия не оправдались. Эмерсон сидел на стуле перед палаткой и спокойно пил чай. Он весело пожелал доброго утра и выразил надежду, что мне удалось выспаться.
— Лучше, чем тебе, — ответила я, вспомнив, как я взглянула на него в последний раз перед тем, как заснуть, и отмечая, что вокруг его глаз залегли тени бессонницы. — Где Рамзес? Как дела у Реджи? Почему ты не разбудил меня раньше? Что…
— Ситуация находится под контролем, Пибоди. Я сделаю тебе чашку чая, пока ты наденешь что-нибудь более подходящее.
— Послушай, Эмерсон…
— Мистер Фортрайт присоединится к нам в ближайшее время. Его ранение менее серьёзно, чем ты полагала. Любопытно, не правда ли, что его травмы всегда являются менее сильными, чем их считаешь ты? Я не виню тебя за то, что прошедшей ночью ты выставила себя перед ним в столь соблазнительном свете, но скудость одежды… Я согласен сделать скидку на твоё вполне понятное волнение, но повторение подобной ошибки может быть неверно истолковано.
— Ты хочешь сказать — тобой.
— Мной, дорогая моя Пибоди.
Колеблясь между раздражением и смехом, я удалилась в палатку и последовала полученному совету. Вернувшись, я увидела, что все уже собрались: Рамзес, скрестив ноги, устроился на ковре, а Реджи сидел на стуле рядом с моим мужем. Наш гость вскочил на ноги с живостью, подтверждавшей оценку Эмерсоном его состояния, и настаивал на том, чтобы вначале села я, а уж потом он.
— Как приятно, что вы так хорошо выглядите! — воскликнула я, взяв чашку, протянутую мне Эмерсоном. — Ведь вы потеряли много крови…
— Судя по всему, не он, — отрезал Эмерсон. (Недостаток сна всегда усиливает его вспыльчивость.)
— Совершенно верно, — согласился Реджи. — Я же говорил, что сцепился с каким-то человеком…
— Исключительно мужественный поступок, — сказал Эмерсон. — Вы были без оружия, правильно? Человек, отправляющийся на мирную прогулку при лунном свете, обычно безоружен.
— Нет, не совсем. Я… э-э…
— Это ваш нож, Фортрайт? — Эмерсон выхватил его из кармана и взмахнул им перед носом Реджи.
— Нет! То есть…
— Ради Бога, Эмерсон, прекрати перебивать его! — воскликнула я. — Как он может объяснить, что произошло, когда ты не даёшь ему закончить ни одного предложения?
Эмерсон пронзил меня негодующим взглядом.
— Смысл моих вопросов должен быть очевидным для тебя, Амелия. И для мистера Фортрайта. Если он…
— Вполне очевиден, Эмерсон. И я абсолютно не приемлю такого тона. Ты не спрашиваешь, а допрашиваешь, как…
— Чёрт тебя побери, Амелия…
Реджи, разразившись искренним смехом, положил конец спору.
— Пожалуйста, не ссорьтесь из-за меня, друзья мои. Я понимаю ход мыслей профессора и не виню его за сомнения. По его словам, человек, имеющий мирные намерения, не вооружается. Я мог бы возразить, что разумный человек в этой стране обязательно должен быть вооружён, но если бы я боялся встречи с диким животным или одичавшим туземцем, то захватил бы с собой револьвер или винтовку.
— Верно, — прорычал Эмерсон.
— Я совершенно не думал о подобных мерах предосторожности, — продолжал Реджи. — Всё случилось так, как я и говорил вам. Увидев неясную фигуру, пытавшуюся схватить мальчика, я бросился на него. Он вытащил нож; мы боролись за обладание им, и после лёгкого ранения мне удалось отобрать этот нож. Честно говоря, я точно не помню, что произошло после — какое-то смутное воспоминание об ударе и приглушённом крике, а затем я потерял сознание.
Воцарилось короткое молчание. Затем раздался шёпот:
— «Но кто бы мог подумать, что в старике так много крови?»[80]
Эмерсон кивнул.
— Хорошо сказано, Рамзес. Мама, несомненно, будет рада услышать от тебя цитирование более литературного источника, нежели твои любимые романы ужасов. Да, было много крови.
— И ваш слуга исчез, — продолжил Реджи.
— Что? — воскликнула я. — Кемит ушёл?
— И он, и оба его спутника, — промолвил Эмерсон.
Вновь опустилось молчание, долгое и неизмеримо более наполненное различными чувствами. Наконец Эмерсон расправил плечи и обратился к нам голосом, который никогда не переставал волновать меня — голосом вождя, ведущего за собой мужчин.
— Рассмотрим сложившееся положение с точки зрения холодного разума и без предубеждений. Действительно, происходит нечто дьявольски странное. — Я попыталась что-то сказать, но Эмерсон пронзил меня горящим синим взглядом. — Я выслушаю твои комментарии, дорогая моя Пибоди, когда закончу. До тех пор я прошу вас — всех вас — позволить мне говорить, не перебивая меня.
— Разумеется, мой дорогой Эмерсон, — пробормотала я.
— Хм, — сказал Эмерсон. — Так вот. Когда лорд Блэктауэр заявился к нам со своей нелепой историей, я отреагировал, как и любой здравомыслящий человек — с недоверием. В ту же ночь случилось непонятное происшествие. Вы знаете об этом, мистер Фортрайт. Без комментариев, пожалуйста, вполне достаточно кивнуть. Спасибо. В то время я не видел никакой связи между этим эпизодом и предложением лорда Блэктауэра, ибо для этого не было никаких видимых причин. И больше не случилось никаких неприятностей, пока мы не достигли Нубии. Пибоди, ты помнишь, как Рамзес неожиданно начал ходить во сне? — И поспешно продолжил, прежде чем я успела ответить:
— Одно событие такого рода не имеет ни малейшего смысла. Второе, аналогичное — прошлой ночью — не может не вызвать сомнений. Рамзес снова утверждает, что услышал зовущий его голос. Он помнит, что ответил на зов — и больше ничего. Любая попытка состряпать теорию, пытающуюся дать этим невероятным фактам сколько-нибудь связное объяснение, фантастична. — Жгучие голубые глаза повернулись ко мне, и их гипнотический эффект был таков, что я и не пыталась возражать.
— Тем не менее, — продолжал Эмерсон, — один из предметов, найденных на месте преступления вчера вечером, является, мягко говоря, уникальным. Этот фрагмент, — он вытащил его из кармана с видом фокусника, достающего кролика из шляпы, и помахал рукой перед нами, — эта сломанная стрела меняет всё дело. Я готов поставить на кон свою репутацию — что не так уж мало — утверждая, что ничего даже отдалённо похожего не существует сегодня ни в одном из известных нам племён Нубии, Египта, или окружающих пустынь!
Он сделал паузу для пущего эффекта. Что, естественно, оказалось ошибкой; не успел он подвести итог, как Рамзес сказал:
— При всём уважении, папа, я считаю, что мы все — за исключением, возможно, мистера Фортрайта — следуя за твоими рассуждениями, пришли к ожидаемому выводу. Если эта стрела не сделана никем из известных нам людей, то она должна была выйти из рук тех, кто до сих пор неизвестен нам. Ты уже во второй раз сталкиваешься с подобным уникальным артефактом; а первым был тот браслет, который четырнадцать лет назад тебе показал мистер Форт.
— Боже мой! — вырвалось из груди Реджи. — К чему вы клоните? Не может быть, чтобы вы имели в виду…
— Проклятье! — крикнул Эмерсон. — Замолчите, вы все! Вы прервали обоснованное рассуждение…
— Да ладно, мой дорогой, совершенно нет необходимости так долго объяснять, — успокаивающе сказала я. — Всё очевидно, не так ли? Этот кусок стрелы отломан во время драки прошлой ночью, а принёс его с собой напавший на Реджи, когда тот поймал его с поличным при попытке выманить Рамзеса из постели — уже во второй раз с тех пор, как мы оказались в Нубии. Почему ему нужен Рамзес — и представить не могу… то есть, я не знаю. Но наиболее логично заключить, что целью было похищение, а не физическое насилие, ибо у него оба раза было достаточно времени, чтобы напасть на мальчика. Относительно же того, почему он хочет похитить Рамзеса…