— Даже и не начал! — воскликнула я. — Откуда Кемит знал, что в оазисе его ждали? Эти люди — потомки знати и царской семьи древнего Мероэ? Что это за место? Как ему удалось остаться неизвестным?
— Ответы на твои вопросы займут несколько дней, а не минут, — сказал Эмерсон. — Но я постараюсь объяснить покороче. Как тебе известно, существует множество одиночных пиков и больших горных массивов в западной пустыне. Это место — Святая Гора, как его иначе называют — массив, неизвестный до настоящего времени. Мы подошли к нему в темноте, после нескольких миль поездки по отдалённым предгорьям. Высота скал — тысяча футов, но они выглядели ещё выше, возвышаясь под лунным небом, будто руины огромного храма. Вертикальная эрозия превратила их в лабиринт из естественных столбов с извилистыми проходами между ними. И это фантастическое зрелище, дорогая Пибоди, было последним, что я видел. Как только мы достигли подножия скал, нам с Рамзесом завязали глаза. Конечно, я протестовал, но безрезультатно: Кемит был очень вежлив, однако непреклонен. Существует только один путь через скалы, и он хранится в строжайшем секрете. Я пытался отслеживать извилины и повороты, но сомневаюсь, что смогу повторить этот путь. Через некоторое время мой верблюд остановился; не развязывая глаз, мне помогли спешиться и усадили в паланкин. Я дал Кемиту слово не снимать повязку с глаз. Иначе, как он вежливо, но твёрдо сообщил мне, меня свяжут по рукам и ногам.
— И ты сдержал слово, Эмерсон? — спросила я.
Эмерсон усмехнулся. Его лицо было загорелым и здоровым, как всегда. Ну, может быть, несколько похудевшим. И я с радостью отметила, что он был чисто выбрит.
— Как ты можешь сомневаться, Пибоди? Во всяком случае, паланкин был плотно занавешен — ни зги не видно. Легко прийти к выводу, что меня везли не лошади и не верблюды, а люди; однако я никого не видел, потому что повязку сняли только тогда, когда мы оказались в этом доме, а спутники ушли. И потом, если честно, мне ни до чего не было дела, кроме надлежащей заботы о тебе.
Он сделал паузу, чтобы продемонстрировать некоторые проявления этой заботы, затем продолжил:
— Меры предосторожности, принятые Кемитом в моём отношении, объясняют одну из причин, почему это место оставалось неизвестным. Мне кажется, ни один злополучный бедуин, наткнувшийся на секретный вход, не возвращался, чтобы рассказать о нём. Вряд ли ему удавалось уйти далеко; отряды вооружённых людей, использующие оазис в качестве одной из своих баз, постоянно патрулируют окрестности. Как я заметил, они маскируются под обычных бедуинов в традиционной одежде и головных платках. Без сомнения, именно поэтому появились странные легенды о разбойниках, подобных кочевникам тебу[95], чьи верблюды не оставляют никаких следов, и которые якобы пьют жидкость из животов этих зверей. Вероятно, это также объясняет и многие истории о похищенных верблюдах и разграбленных караванах. Что касается нашего друга Кемита… — Он умолк, затем рассмеялся: — Держись, Пибоди!
И тут появился Рамзес.
Будучи малышом, он весьма ярко проявлял свои чувства, но за последние год-два подобные явления стали редкостью — очевидно, мой сын решил, что уже слишком стар для подобных вещей. Но сейчас он полностью забыл о своём достоинстве и бросился ко мне с такой стремительностью, что Эмерсон стал возражать:
— Осторожнее, Рамзес, прошу тебя; мама ещё слаба.
— Ничего страшного, Эмерсон, — с трудом вымолвила я, поскольку Рамзес мёртвой хваткой вцепился в мою шею. Повинуясь приказу отца, он разомкнул объятия и отступил назад, сцепив руки за спиной. Его худое тельце, коричневое, как у любого египтянина, было обнажено по пояс, короткий килт[96] или юбка из белого холста достигала до середины бёдер, талию охватывал широкий ярко-красный пояс. Но самое замечательное изменение претерпела причёска. Его волосы — одна из его лучших черт — чёрные и мягкие, как у отца, сильно отросли за время нашего путешествия. И полностью исчезли, за исключением прядки с одной стороны, в которую вплели ленты. Остальная часть головы была голой, как яйцо.
Крик материнской тоски вырвался из моих губ:
— Рамзес! Твои волосы — твои чудесные волосы!
— Существует причина для изменения, мама, — сказал Рамзес. — Я рад… я действительно очень, очень рад… видеть, что тебе лучше, мама.
Лицо не отражало тепло его слов, но я, отлично знавшая все оттенки мимики Рамзеса, увидела дрожащие губы и влагу в глазах.
Прежде, чем я успела вернуться к теме утраченных волос Рамзеса, занавесь в конце комнаты приподнялась, и вошли двое мужчин. Они носили такой же простой короткий килт, как и Рамзес, но военная выправка и длинные железные копья в руках обозначали их должность не менее явно, чем мундир. Они разошлись в разные стороны и повернулись лицом друг к другу, ступая так же изящно, как и любые королевские гвардейцы, и с глухим стуком опустили копья на землю. Затем появилась ещё пара лиц, с ног до головы устрашающе задрапированных в белое. Как и солдаты, они заняли позиции по обе стороны от двери. Вслед за таинственными субъектами в белом возникли ещё двое; они тоже носили короткие килты, но богатство их украшений позволяло думать о высоком положении. Один из них был значительно старше другого. Его волосы были белы, как снег, длинная мантия свисала с костлявых плеч. Лицо бороздили морщины, но глаза ярко сверкали, и он устремил свой взор на меня с жадным, по-детски невинным любопытством.
Краткая пауза — и все шестеро: солдаты, дворяне и запелёнутые фигуры — низко поклонились величественно вошедшему человеку.
Это был Кемит — но какие невероятные перемены! Однако резкие, острые черты лица остались прежними, как и высокая, стройная фигура. Я только сейчас поняла, как замечательно он сложён, увидев его в одном лишь коротком килте. Юбка была в аккуратных мелких складках, а пояс, окружавший узкую талию, украшали золотые узоры и сверкающие камни. Такой же драгоценный воротник лежал на широких плечах, а в чёрных волосах светилась узенькая полоса золота.
— Кемит! — воскликнула я, потрясённая этим призраком далёкого прошлого: уверена, что читатель, как и я, узнал костюм, который носила знать Египетской империи.
Всё ещё поддерживая меня, Эмерсон встал.
— Это был псевдоним, Пибоди. Позволь мне представить Его Высочество принца Тарекенидаля.
Титул выглядел вполне уместным. Его осанка всегда была королевской, и я могла только удивляться, почему мне понадобилось столько времени, чтобы понять, что он не рядовой туземец. Я чётко осознавала отсутствие своего собственного достоинства, лёжа в небрежном убранстве на руках Эмерсона, будто младенец в колыбели. Всё, что я могла в данных обстоятельствах — склонить голову и повторить:
— Ваше Высочество, я глубоко благодарна вам за спасение моей жизни, а также за спасение мужа и сына.
Тарекeнидаль поднял руки в жесте, которым всегда приветствовал меня, и который я наконец-то вспомнила (почему не раньше!) — он изображён на бесчисленных древних рельефах.
— Моё сердце счастливо, леди, снова видеть вас в добром здоровье. Вот мой брат, граф Аменисло, сын госпожи Бартаре — он указал на молодого пухлощёкого улыбающегося человека с длинными золотыми серьгами, — и Королевский советник, Верховный жрец Исиды, Первый пророк Осириса[97], Муртек.
Рот пожилого джентльмена растянулся в улыбке, почти полностью обнажив беззубые дёсны. Осталось только два коричневых и старых зуба. Несмотря на зловещий вид этого рта, невозможно было усомниться в благожелательности жреца, ибо он неоднократно поклонился, вздымая и опуская руки в приветствии. Затем откашлялся и произнёс:
— Доброе утро, сэр и мадам.
— Милосердный Боже! — воскликнула я. — Здесь все говорят по-английски?
Принц улыбнулся.
— Несколько человек — мало говорят и мало понимают. Мой дядя — Верховный жрец — пожелал увидеть вас и убедиться, что ваша болезнь завершилась.
Его дядя видел меня в гораздо большем объёме, чем я предпочла бы, поскольку моя холщовая рубашка без рукавов была тонкой, как лучший сорт батиста. Меня никогда не изучали с таким неприкрытым восхищением (кроме мужа), и было понятно — мне, по крайней мере — что старый джентльмен отнюдь не потерял интересы и инстинкты, свойственные молодости. Но как ни странно, меня не обидело лицезрение им моей персоны. Одобрение без оскорбления, если можно так выразиться.
Эмерсон не оценил эти тонкие различия. Он свернул меня коленями к груди, в попытке скрыть такое количество меня, какое только возможно.
— Если позволите, Ваше Высочество, я верну миссис Эмерсон в кровать.
Что и выполнил, закрыв меня до подбородка льняной простынёй.
Муртек подал знак; одна из бело-завуалированных фигур скользнула к кровати. Должно быть, она двигалась босиком, потому что не слышалось ни звука, и это производило настолько сверхъестественное действие, что я даже не смогла отшатнуться, когда она склонилась надо мной. Ткань перед лицом была тоньше, и я увидела блеск глаз, рассматривавших меня.
— Всё в порядке, Пибоди, — сказал Эмерсон, не теряя бдительности. — Это лекарь, о котором я тебе говорил.
Из тонких драпировок появилась рука. С проворством и уверенностью любого западного врача она отбросила простыню, распахнула рубашку и легла на мою обнажённую грудь. Меня удивил не профессионализм жеста — один из древних медицинских папирусов доказал, что египтяне знали и о «голосе сердца», и где его следует «прослушивать» на теле — но то, что рука была тонкой и маленькой, с узкими ногтями.
— Я забыл упомянуть, — продолжил Эмерсон, — что лекарь — женщина.
— Откуда ты знаешь, что это та же самая? — настойчиво спросила я.
— Прошу прощения? — ответил Эмерсон.
Посетители ушли, кроме «лекаря», чьи обязанности, оказалось, включают кое-что из того, что западный врач счёл бы ниже своего достоинства. После выполнения тех услуг, которые только женщина может правильно оказать другой женщине, наша посетительница принялась возиться с жаровней в дальнем конце комнаты. Я решила, что там варится какой-то суп; запах был весьма аппетитным.