Я уколола себя в большой палец.
— Где, дьявол всех… — начала я.
— Она перепрыгнула через стену, — ответил Рамзес с выражением почти нормального детского удовольствия на лице. — Может быть, это сестра или брат кошки Бастет, как ты думаешь, мама?
Существо имело некоторое сходство с домашней любимицей Рамзеса, которую мы взяли к себе во время одной из ранних экспедиций в Египет. Но, хотя это кошачье отродье обладало той же самой тёмно-жёлтой окраской, что и Бастет, однако было крупнее самое меньшее в два раза — а Бастет отнюдь не малютка.
— Хочешь подержать её, мама? — Рамзес протянул мне кошку. Я оценила готовность поделиться удовольствием, но решила отказаться. Хотя кошка и щурила на меня огромные золотые глаза, но когти не выпускала.
Рамзес скрестил ноги и сел, бормоча с кошкой, которая, казалось, наслаждалась вниманием.
— Любопытно, — сказала я, наблюдая за ними с улыбкой. — Мы ведь не видели кошек в деревне?
— Вполне вероятно, что они пользуются более высоким статусом, как и в древние времена, — ответил Рамзес, щекоча кошку под подбородком. Скрипучее мурлыканье сопровождало следующие слова Рамзеса: — У неё ошейник.
И в самом деле — аккуратный воротничок из соломы или камыша. Я не замечала его, пока кошка не подняла голову: роскошный мех был слишком толстым.
Рамзес забавлялся с кошкой в течение некоторого времени — если «забавлялся» является правильным словом. Было жутковато смотреть на них: головы рядом, обмениваются шумом и мурлыканьем и — со стороны кошки — редким хриплым мяуканьем, которое весь мир считает ответом на вопрос. В конце концов она скатилась с колен Рамзеса, поднялась на лапы и удалилась прочь. Рамзес последовал за ней в сад.
Вечер, казалось, тянулся бесконечно. Такое часто случается, когда ждёшь чего-то с нетерпением. Наконец, я расположилась на кушетке, а Эмерсон вышел из своей комнаты.
Его хозяйская походка и повелительный жест, отправивший Ментарит хихикать подальше отсюда, отчётливо дали мне понять удовольствие, получаемое им от этой церемонии. И сложившееся впечатление укрепилось в результате определённых действий со стороны моего супруга, который, по общему признанию, предложил новые и пикантные темы для воплощения в жизнь.
Немного позже спустя мы заговорили о покушении.
— Крайне маловероятно, — заявил Эмерсон всё в той же властной манере.
— Не согласна. Любой желающий может подняться по садовой стене. Даже я сама.
— И упадёшь в ожидающие руки нескольких стражников, Пибоди.
— Откуда ты знаешь? Ты видел их?
— Нет, но слышал. Я предположил, что они будут там, потому что сад, как ты и предположила, является уязвимым местом. Тщательно прислушиваясь, я периодически слышал грохот оружия или бормотание людей. Что касается окон, человек может протиснуться, но не бесшумно: они чрезмерно узкие и находятся слишком высоко.
— А! — сказала я. — Значит, и ты думал об этой возможности.
Эмерсон беспокойно заёрзал.
— Отчего у тебя сегодня вечером такое болезненное состояние ума, Пибоди?
— Ты ещё спрашиваешь?
— Уже спросил, — возразил Эмерсон. — И, пожалуйста, не нужно болтать о страшных предчувствиях или чувстве зарождающейся катастрофы. Здесь… что ты делаешь?
— Слушаю голос своего сердца, — ответила я. — Кажется, оно бьётся чаще обычного.
— Я не удивляюсь, — согласился Эмерсон. — А твоё?
Впрочем, спустя некоторое время Эмерсон объявил о намерении удалиться в свою комнату.
— Не возражаешь, Пибоди? Эта жуткая девчонка порхает через дверной проём туда и обратно. Я не могу сосредоточиться на… на том, чем занимаюсь.
Я считала, что он исключительно сосредоточен, но не стала с ним спорить. Он не признался бы, но чувствовал то же чувство зарождающейся катастрофы, которое лежало камнем на моём сердце. Я была вооружена и готова, Рамзес пребывал ещё в большей готовности, благо его уже дважды вырывали из объятий сна таинственные и неведомые силы. Так что я ласково пожелала Эмерсону спокойной ночи, и последнее, что я услышала перед тем, как меня одолел сон — приглушённые проклятия, когда муж по пути к дверям споткнулся о стул.
Я не намерена утверждать, что часто просыпаюсь среди ночи из-за грабителей, убийц и других злоумышленников. Сказать «часто» было бы преувеличением. Тем не менее, это происходило достаточно часто, чтобы обострить мои чувства, так что мой спящий разум почти столь же бдителен, как и его бодрствующий товарищ. Убеждена, что не послышалось ни единого звука; но я вырвалась из сна, движимая развитым шестым чувством, и обнаружила тёмную фигуру, склонившуюся надо мной. Не горела ни одна лампа; слабое сияние лунного света из сада не достигало моей кровати. Но мне не требовался свет, чтобы понять: тот, кто стоял рядом, не был служанкой. Я рванулась, пытаясь откатиться к другой стороне кровати, но тяжёлая рука зажала мне рот, а другая, твёрдая, как сталь, пригвоздила к матрасу.
Нападение в полночь
Я не из тех слабых женщин, которые по поводу и без повода падают в обморок. Я даже знаю несколько борцовских трюков благодаря усердному изучению древних египетских барельефов и содействию горничной Розы, которая любезно позволяет мне практиковаться на ней. Но ни сила, ни умение не принесли ни малейшей пользы. Когда я подняла колено для неподобающего леди, но жёсткого удара, нападавший проворно уклонился, а затем прижал меня своим телом так, что все мои конечности оказались обездвижены.
Он обладал тяжёлым, стройным тело, целиком состоявшим из мышц, будто из кожаных ремней. Я слишком хорошо чувствовала его через тонкую льняную сорочку — моё единственное одеяние — и мои собственные мышцы стали ослабевать.
Тёплые губы скользили по моему лбу, по щеке… к уху.
— Я пришёл, чтобы помочь, а не причинить зло, леди. — Шёпот сопровождался тёплым, влажным дыханием. — Поверь мне.
Ну, особенного выбора у меня не было, так ведь? Он продолжал по-мероитически, очень медленно и отчётливо.
— Если ты заплачешь, это будет означать мою смерть. Вначале выслушай меня. Я вручаю тебе свою жизнь, чтобы доказать мою доброту (веру, намерения?).
Действительно, аргумент был убедительным. Когда он убрал руку, я судорожно вдохнула огромную порцию воздуха. Его тело было напряжённым и готовым к действиям, но он не зажал мне рот снова.
— Кто ты? — прошептала я.
— Ты не будешь звать стражу?
— Нет. Если только… Ты один?
Он сразу понял, о чём я говорю. Тяжесть, которая прижимала меня, исчезла, но рот по-прежнему прижимался к моему уху, и шёпот продолжался:
— Я один. Твой мужчина, твой ребёнок в безопасности. Они спят.
— Почему ты здесь? Кто ты?
— Я пришёл к… — Слово было мне незнакомо, но следующее предложение разъяснило его смысл. — Здесь опасность. Вы должны (сбежать, уйти?) из этого места.
— Нам необходимы верблюды, запасы воды… — начала я.
— Они будут.
— Когда?
— После… — Он замолчал.
Ага, подумала я, заподозрив, что будет «после».
— Что ты хочешь от нас? — спросила я.
— Сегодня вы спасли двух моих людей. Они умирают, они страдают. Вы поможете им стать..?
— Я не знаю это слово.
— Идти, уходить, делать то, что они хотят.
— Ах! — Взволновавшись, я повысила голос. Рука захлопнула мне рот. Когда она исчезла, я вздохнула:
— Понятно. Да, мы поможем. Что нам делать?
— Ждать. Посланник придёт, неся… Верьте только тому, кто принесёт…
— Что?
— Шшшш!
— Я не знаю это слово! Оно важно, — добавила я. И, можете поверить, это ещё было самой мягкой формулировкой.
Его дыхание стало быстрым и неравномерным. После паузы он сказал по-английски:
— Книгу.
— Книгу?
— Книгу! — Раздражение в приглушённом шёпоте прозвучало так по-эмерсоновски, что я чуть не улыбнулась. — Книгу. Английскую книгу.
— О! Какую…
— Я ухожу. — Он говорил на мероитическом.
— Подожди! У меня есть вопросы, много вопросов…
— Тебе ответят. Я иду. Стражники меняются (?) на повороте ночи.
— Как тебя зовут? Как тебя найти?
— Никто не может меня найти. Я жив только потому, что никто не знает моё имя. — Он стремительно поднялся на ноги, безликий, как резная колонна в темноте. Потом снова наклонился к моему уху, и мне показалось, что в его голосе звучал смех, когда он прошептал: — Меня называют «Друг Реккит».
–..! — только и сказал Эмерсон.
Я не протестовала, хотя Рамзес сидел возле нас, скрестив ноги и навострив уши, как и огромная кошка, устроившаяся у него на коленях. Эмерсон вышел из себя до такой степени, что усилия заставить его говорить шёпотом привели к звукам, напоминавшим бульканье кипящего чайника. Испытывать далее терпение моего мужа было небезопасно.
— Вначале я оказался вовлечён в заговор, который мог бы состряпать твой любимый автор Райдер Хаггард, — продолжал Эмерсон тем же хриплым шёпотом. — Теперь мне придётся вступить в состязание с другим персонажем из области фантастики — или, что ещё хуже, из английской сказки. Робин Гуд! Защищающий бедняков от знатных угнетателей…
— Не пойму, на что ты жалуешься, — ответила я. — Именно так ты поступил вчера, и теперь мы понимаем, что маленькая женщина имела в виду. Не удивительно, что её охватило благоговение; она, должно быть, приняла тебя за доблестного и таинственного защитника своего народа. Понимаешь, что это означает, Эмерсон? Никому не известно — ни кто он такой, ни как он выглядит. Это так романтично…
Эмерсон зарычал. Кошка прижала уши и зашипела в ответ.
— Почему ты ждала, пока наступит утро, чтобы рассказать мне, Пибоди? Почему ты не пришла ко мне сразу?
Конечно, в этом и состояла истинная причина его недовольства. Эмерсон отлично всё понимает, но продолжает цепляться за слабую надежду, что каким-то образом я превращусь в одну из тех — к сожалению, типичных для нашего общества — слабонервных барышень, которые с лёгкостью падают в обморок и с визгом бросаются к мужчине всякий раз, когда что-нибудь случится. В действительности он и мысли об этом не допускает, но, как и все мужчины, цепляется за иллюзии.