Эмерсон глубоко вдохнул. Его голос заполнил огромный зал, прокатившись громовыми раскатами:
— Месть богов поразила убийцу маленьких детей и безоружных мужчин! Маат (справедливость, порядок) объявляет свою волю через меня — Отца Проклятий, Руку Бога!
По всему залу прошуршал единый вдох благоговения. Настасен вскочил, его лицо раздулось от ярости.
— Убейте! — завопил он. — Убейте его!
Бог сказал
Моё горло сжалось изо всех сил, сердце переполняли невысказанные слова. Глаза не отрывались от взора моего героического супруга, и в блестящей синеве этих глаз я читала несокрушимое мужество и бессмертную любовь — если бы я была в состоянии выразить переполнявшее меня восхищение! С улыбающихся губ слетели слова:
— Не смотри, Пибоди.
— Никогда не бойся за меня! — воскликнула я. — Я буду с тобой до конца, мой любимый, и после него. Но не последую за тобой до тех пор, пока не отомщу за тебя!
Настасен испустил бессловесный неистовый крик. Его приказу не повиновались. Все колебались, никто не желал быть тем первым, кто вызовет гнев могучего белого колдуна. Что-то невнятно бормоча, с пеной у рта, принц выхватил из-за пояса церемониальный меч и бросился к Эмерсону.
Голос возвысился над шумящей толпой:
— Остановитесь! Хенешем говорит. Внемлите голосу Хенешема!
Высокий и нежный женский голос остановил Настасена, как будто тот столкнулся с невидимой стеной. Голос продолжал:
— Церемония закончилась. Вернуть чужестранцев обратно. Хенешем сказал.
— Но… но… — заикался Настасен, размахивая мечом, — виновные должны умереть. Вместе с семьями.
Эмерсон скрестил руки на груди:
— Вначале вам придётся убить меня.
— Вернуть чужестранцев обратно, — повторил высокий чистый голос. — Всех. Ждите суда Хенешема. Церемония закончилась. Голос Хенешема сказал.
Стражники повиновались этому приказу так же добросовестно, как не повиновались Настасену. Верёвки, державшие меня, упали. Я поднялась и, к своему огорчению, обнаружила, что колени слегка дрожат.
Эмерсон оттолкнул пару копий в сторону и поспешил ко мне.
— Это реакция, — заметил он. — Вот что, Пибоди, не вздумай упасть в обморок или что-нибудь в этом роде. Мы должны продолжать делать вид, будто ничего не случилось.
— Я и не собиралась спороть какую-нибудь глупость, — заверила я.
— Тогда перестань беседовать с моей ключицей и оставь в покое рубашку.
Я вытерла глаза остатками этой одежды, прежде чем подчиниться.
— Вот и ещё одной рубашки не стало, Эмерсон! Ты слишком суров с ними.
— Узнаю мою Пибоди, — ласково сказал Эмерсон. — Вперёд, моя дорогая — и побыстрее. Фортрайт, вставайте, старина.
Я забыла о Реджи, и предполагаю, что читатель поймёт, почему. Его тоже освободили, но он по-прежнему сидел в кресле, напоминая выражением своих глаз дохлую рыбу. Зал почти опустел. Доносившийся из тени шорох ног, обутых в сандалии, свидетельствовал об уходе последних зрителей. Настасен удалился, оставив свой меч на полу, где бросил его в приступе детской обиды.
Двигаясь, как лунатик, Реджи присоединился к нам, и мы отправились к выходу в окружении исключительно взволнованного сопровождения. Когда мы проходили мимо небольшой группы узников, молодой офицер бросился к ногам Эмерсона:
— Мы принадлежим тебе, Отец Проклятий, до самой смерти.
— Не для смерти, но для жизни[170], — возразил Эмерсон, никогда не упускающий возможности вставить меткое словцо. — Встаньте, как подобает мужчинам, и боритесь за справедливость (Маат).
— Жаль, что они не понимают английский язык, — высказалась я, когда мы продолжили путь. — При переводе многое теряется.
Эмерсон усмехнулся.
— Я оскорблён твоей критикой, Пибоди. Я думал, это прозвучало достаточно хорошо, учитывая моё несовершенное владение языком.
— О, я не собиралась тебя критиковать, дорогой. Ты понимаешь их язык лучше, чем я; что это за странный титул?
— Понятия не имею, — безмятежно ответил Эмерсон. — Но кем бы он или она ни были, Хенешем — явная сила, с которой следует считаться.
— Это был женский голос, Эмерсон.
— Голос — женский; Рука — мужской. Титулы, Пибоди, согласна?
— Боже мой! Я не думала об этом, но, похоже, ты прав. Эмерсон… ты видел что-то… кого-то… в нише?
— Оттуда появилась Рука Хенешема.
— И голос тоже звучал оттуда. Но то, что я увидела… почувствовала… ощутила… нечто большее.
— Чудовищно, — пробормотал Реджи. — Ужасно.
— Ах, так вы с нами и духом, а не только телом, — отозвался Эмерсон, прикрыв глаза, когда мы вышли на открытый двор. — Не унывайте, человече, вы ещё не умерли.
— Вы балансировали на грани, — выговорил Реджи. — А затем настала бы очередь вашей жены и моя.
— Чушь, — отрезал Эмерсон. — Я повторяю, что нас сберегают для более впечатляющей церемонии. Возьми меня за руку, Пибоди, эти ребята просто бегут сломя голову. — Он грубо толкнул идущего впереди солдата в спину. — Помедленнее, дьявол тебя побери (букв. — да заберёт тебя Анубис)!
— Надеюсь, они стремятся поскорее сбыть нас с рук, — решила я. — Из страха стать жертвами магии великого Отца Проклятий.
Эмерсон усмехнулся.
— Да. Незамысловатая хитрость Настасена на этот раз обернулась против него; наша мана[171] мощнее, чем когда-либо.
— Твоя мана, любимый, — ответила я, сжимая его руку.
Передвигаясь с более умеренной скоростью, мы продолжали обсуждать личность и могущество Хенешема. Эмерсон утверждал, что он — мужчина, я настаивала на том, что это — женщина, но мы согласились, что его или её власть была, вероятно, ограничена вопросами религии. Однако в этом обществе разграничения отнюдь не такие чёткие, как в нашем. Отправление правосудия (если это можно так называть) являлось прежде всего религиозной функцией с тех пор, как божественный пантеон стал вершить последний суд. Какое воздействие случившееся окажет на наше собственное предполагаемое жертвоприношение, мы так и не определили, хотя долго спорили по этому поводу.
— Ну, — завершил Эмерсон, — нам остаётся только ждать и наблюдать. По крайней мере, мы узнали, что в этой маленькой игре существует ещё один игрок, который — на данный момент, по крайней мере — похоже, расположен в нашу пользу.
Я хмыкнула.
— И что это должно означать, Пибоди?
— Кажется, я знаю, почему она вступилась за нас. Вероятно, из-за тебя.
— Ну знаешь ли, Пибоди…
— Эмерсон, просто послушай и следи за моими рассуждениями. Рука Хенешема пользуется копьём для истребления своих жертв. Мероитические барельефы изображают королеву, пронзающую узников копьём. В египетских храмах изображены аналогичные сцены, показывающие фараонов, разбивающих головы пленникам огромной булавой. Но, конечно, бог-царь[172] не совершал это кровавое злодеяние лично; мы знаем, что жрецы и чиновники исполняли многие обязанности, которые номинально были прерогативой монарха. В данном случае точно так же необходим заместитель, который и будет держать в руке настоящую булаву. Тем более вероятно, что женщина, но сильная и кровожадная, назначает чиновника — Руку Её Величества — заниматься убийствами.
— Ты хочешь сказать, неведомая сила является королевой? — воскликнул Эмерсон. — Эта приятная пухлая дама, которой ты подарила иголку с ниткой, приказала убить женщину и её ребёнка?
— Можно улыбаться и быть злодеем, Эмерсон. Можно быть приятной, пухлой, склонной к домашним заботам и одновременно не видеть ничего плохого в убийстве младенцев. И приятная, пухлая, молодая вдова может оказаться благоприятно расположенной к мужчине, чью физическую и моральную одарённость она только что узрела в таких впечатляющих проявлениях.
Эмерсон покраснел.
— Галиматья, — пробормотал он.
Я снова хмыкнула.
Из уважения к скромности Эмерсона я была чрезвычайно сдержанна. Любая женщина, в тот день увидевшая его в действии, мгновенно влюбилась бы. Да и сама я была глубоко тронута. Великолепное мышечное сложение мужа хорошо мне знакомо, но это зрелище в условиях борьбы, насилия и защиты беспомощных произвело на меня неизгладимое впечатление. Не буду притворяться, что моя восторженная оценка — исключительно эстетическая. Существовал ещё один компонент, и теперь он неудержимо усиливался. Выражение «накал страстей», пожалуй, будет немного неуместным.
— Ты дрожишь, моя дорогая, — заботливо сказал Эмерсон. — Запоздалый шок, судя по всему. Обопрись на меня.
— Это не шок, — ответила я.
— А-а, — протянул Эмерсон. И ткнул в спину идущего впереди солдата. — Ползёте, как улитки. Пошевеливайтесь!
Наш караул с явным облегчением передал нас солдатам, караулившим у входа в жилище. Эмерсон тянул меня за собой, и задержался только для того, чтобы убедиться, что Реджи не следует за нами, после чего прямиком направился в спальню.
Зрелище, представшее нашему взору, оказалось настолько ужасным, что любые намерения мгновенно вылетели из головы. Я предполагала, что Аменит занимается своими делами, и наша встреча отодвинется на несколько минут, а то и дольше — в зависимости от обстоятельств. Но она была в спальне, съёжившись на циновке у кровати. При виде её лица Эмерсон испустил крик ужаса:
— Господи, Пибоди! Что ты натворила?
Её шелушащаяся кожа была не просто покрыта волдырями — она приобрела мерзко-зелёный цвет разлагающегося трупа. Что выглядело особенно жутко по контрасту с фиолетовыми волосами.
Признаться, я несколько опешила. Ведь я воспользовалась всего лишь щелочным мылом, размягчив его и превратив в пасту. Похоже, бедняжка оказалась чрезмерно чувствительна к нему. И конечно же, я не думала, что травы придадут ей такой зелёный оттенок.
Выражение, с которым она бросила на меня испепеляющий взгляд, отнюдь не улучшило её внешний вид.