То же самое произошло ещё дважды. Я видела ещё меньше. Затем корабль достиг ворот, и развернулся. Теперь он двигался быстрее и не останавливался. Шум толпы умер в звенящей тишине, и прогремел мелодичный бас Верховного жреца:
— О Аминрех, царь богов — фараон ждёт тебя. Дай ему своё благословение, о Аминрех, дабы земля жила и процветала с Его Величеством.
Настасен шагнул вперёд, ухмыляясь. Где же Тарек? Всеобщий взор был прикован к кораблю и богу, каждый присутствовавший в ожидании затаил дыхание. Я не могла оторвать глаз от гротескной деревянной статуи. Раскрашенное лицо смотрело прямо перед собой. Пустые глазницы… Они были полыми, не раскрашенными, не заполненными кристаллами. Но — не пустыми. Что-то мерцало в них. Я заметила, что руки бога не составляли одно целое с остальной частью тела, а были вырезаны отдельно — и в тот момент, когда корабль почти достиг места, где в ожидании стоял Настасен, одна рука пришла в движение. Тяжёлый деревянный цеп ударил по плечу ближайшего носильщика. Он вскрикнул, споткнулся, потерял контроль над шестом и рухнул у ног человека, стоявшего перед ним. Всё сооружение закачалось и остановилось, другие носильщики с трудом сохраняли опору и равновесие. Рука бога поднялась — не та же самая, а другая, державшая посох. И осторожно коснулась им головы человека, внезапно вырвавшегося из рядов зрителей и застывшего рядом со святыней. Белая одежда была такой, какую носили младшие жрецы. А лицо — Тарека.
В ошеломлённом молчании прогремел голос, подобный грому бронзовой трубы:
— Бог сказал! Вот Царь ваш, народ Святой Горы!
Спи, божия раба
Я узнала голос — значит, Муртек всё-таки оказался человеком Тарека! Время было рассчитано идеально. Зрители неподвижно застыли от изумления, а Тарек сорвал ритуальный парик с головы и сбросил халат. На лбу сияли близнецы-уреи[176], символы царской власти; на груди лежали священные знаки — скарабей, кобра и Нехбет-стервятник[177]. Выхватив меч из ножен, он высоко поднял его, крича:
— Я король! Повинуюсь выбору Аминреха, того, кто несёт на землю Маат, защитника народа!
Повсюду во дворе другие мужчины освобождались от маскировки, обнажая оружие, вынимая красные перья из скрытых складок одежд и прикрепляя их к повязкам на головах.
— Браво! — воскликнул Эмерсон. — Что за стратег! Я сам не смог бы придумать лучше!
Это был гениальный ход, и на мгновение я подумала, что Тарек победил, выиграв корону без насилия и гражданской войны. Но красные перья уступали в числе кожаным шлемам гвардейцев Настасена, а Верховный жрец Аминреха отнюдь не был человеком, который просто так позволил бы ускользнуть власти из рук.
— Измена! — проревел он. — Богохульство! У этого преступника нет имени. Он — не избранник Аминреха, но предатель, приговорённый к смерти. Схватить его!
Вспыхнуло смятение. Солдаты Настасена бросились исполнять приказ Верховного жреца, повстанцы сплотились, чтобы защитить своего вождя. Ни лук, ни стрелы, ни копья с длинной рукоятью не годились в такой тесноте; противники сходились лицом к лицу с мечами и кинжалами. Эмерсон в возбуждении топал ногами:
— Проклятье, Пибоди, отпусти мою руку! Мне нужен меч! Мне нужно перо!
Мне пришлось кричать, чтобы быть услышанной среди боевых возгласов и грохота оружия:
— Эмерсон, смотри!
Над головами борющихся мужчин ковчег бога качался, будто настоящий корабль в бушующем море. Один за другим носильщики теряли почву под ногами и падали беспорядочной кучей. Корабль накренился на нос и с грохотом рухнул. Хрупкое, древнее дерево разлетелось на сотни обломков. Святыня рухнула, как фигурка из спичек. Статуя треснула и развалилась[178], извергнув, как бабочка из куколки, маленькое тело, беспомощно скатившееся под самые ноги сражающихся. С могучим рёвом Эмерсон погрузился в водоворот и появился, сжимая в руках Рамзеса.
Я вытащила пистолет и выстрелила в упор в солдата, который пытался обрушить лезвие на голову Эмерсона. Эмерсон подскочил ко мне и бесцеремонно швырнул Рамзеса к моим ногам.
— Господи Всемогущий, Пибоди, смотри, куда стреляешь! Проклятая пуля пролетела так близко, что выдрала мне волосы!
— Лучше так, чем выдрать их мечом, — ответила я. Ещё один кожаный шлем придвинулся к нам. Я целилась в руку, но, похоже, промахнулась, потому что он всё приближался, и я решила, что при таких обстоятельствах разборчивость неуместна. Второй выстрел отшвырнул его на Рамзеса. Эмерсон схватил упавший меч как раз вовремя, чтобы парировать сильнейший удар ещё одного нападавшего. К нам мчались и другие, но некоторые из наших стражников — теперь с красными перьями в волосах — встали на нашу защиту. Я почувствовала, что смогу улучить момент и побеседовать с сыном.
Внутренности статуи, похоже, годами не знали уборки. Волосы Рамзеса (вернее то, что так называлось) украшала паутина, а килт выглядел просто омерзительно. На животе явно виднелся след чьей-то сандалии, что, вероятно, и объясняло молчание. Я потрясла его.
— Ты не ранен, Рамзес?
— Уф, — попытался отдышаться Рамзес.
С пистолетом наготове, я обернулась взглянуть, не нуждается ли Эмерсон в моей помощи, и обнаружила, что он великолепно справляется. Очевидно, он втайне брал уроки фехтования, ибо его мастерство значительно улучшилось с того незабываемого дня, когда он сражался с Гением Преступлений за мою скромную особу[179]. Уверена, он с лёгкостью мог бы расправиться со своим противником, если бы пытался не вывести из строя, а убить человека.
Один из наших защитников упал, забрызгав мои ботинки кровью. Очередная пуля из моего верного маленького пистолета заставила убийцу hors de combat[180]. Я поспешно перезарядила оружие. Битва разгоралась. Я видела Тарека в диадеме, ощетинившейся красными перьями; он пытался пробиться к брату, укрывавшемуся за троном. А перед самим троном кипела ожесточённая борьба, верные гвардейцы Настасена дрались, пытаясь сдержать атакующие силы повстанцев. Даже Песакер выхватил меч и вступил в сражение.
Но среди всех криков, грохота и стонов, сопровождавших сражение, в одном месте царила тишина: занавешенный шатёр в задней части колоннады. Перед ним стоял Рука, опираясь на огромное копьё. Никто не приближался к нему; казалось, будто и сам он, и шатёр, который он охранял, отгорожены невидимой, непроницаемой стеной.
Ужасающая бойня продолжалась. Груды тел и лужи пролитой крови покрывали пол. Кто выигрывает? Я не могла сказать. Многие из сильных с обеих сторон пали — трагическая, ужасная потеря. Страдая в глубине души, я стремилась помочь раненым и утешить вдов и сирот.
Не знаю, что вдохновило Тарека — та же самая благородная цель, или страх, что он может проиграть. Предпочитаю верить, что первое. Повергнув наземь последнего из нападавших на него, он возвысил голос над звуками боя:
— Столько храбрецов погибло за тебя, брат мой, а ты прячешься за престол, который хотел занять с помощью лжи. Выйди и сразись со мной, как мужчина, за обладание им. Или ты боишься?
Воцарилась тишина, нарушаемая только стонами раненых и прерывистым дыханием бойцов, опустивших мечи и ожидавших ответа Настасена. Я видела, как на многих лицах упоение битвой сменялось невыразимыми страданием и ужасом. Воистину шла братоубийственная борьба — друг против друга, брат против брата.
Лезвие меча Эмерсона было малиновым по самую рукоятку. Я не жалела о том, что он совершил, ибо те, кого он убил, намеревались убить нас, но сожалела о печальной необходимости подобных действий. Не вся кровь, окрасившая одежду Эмерсона, принадлежала его противникам. Скользящий удар рассёк щеку до кости; если я в ближайшее время не зашью рану, останется уродливый шрам. Из других ран, полученных им, худшей выглядела одна на предплечье, сопровождавшаяся сильным кровотечением. Я вернула пистолет в кобуру и достала кусок полотна, который использовала в качестве носового платка.
— Кажется, я разорвал очередную рубашку, — заметил Эмерсон, когда я потянулась к нему. — На сей раз я не виноват, Пибоди.
— Как я могу жаловаться, дорогой, если ты получил все свои раны, защищая нас. Позволь мне перевязать тебе руку.
— Не суетись, Пибоди. Игра ещё не закончена. Я хочу видеть, что. . Ах, вот и Настасен. Он не мог отказаться от вызова, но похож на человека, который отправляется к дантисту, не находишь?
Зрители отступили, оставив проход между Тареком и его братом. Тарек был покрыт дюжиной кровоточащих ран, но сохранял царственную осанку, и мрачная улыбка играла на его губах. Контраст между ними — одним, отмеченным шрамами в доблестной битве, и другим, в первозданно чистой и изящной одежде — вызвал ропот среди зрителей, и отнюдь не только среди последователей Тарека. Возможно, Настасен понял, что теряет преданность своих людей, и это подкосило его мужество; возможно, сыграли роль явное презрение брата, или надежда, что Тарек устал и ослабел от потери крови. Настасен расстегнул украшенный драгоценными камнями пояс и отбросил его в сторону вместе с халатом.
— У меня нет оружия, — сказал он. — Убей меня, беззащитного и безоружного, если хочешь… брат.
Тарек указал на одного из своих людей.
— Дай ему свой меч.
Настасен взял меч, иронически поклонившись владельцу, сделал несколько пассов, словно испытывая баланс и вес, а затем без предупреждения бросился на Тарека. У того не осталось времени, чтобы парировать; только ловкий прыжок в сторону спас его.
Зрители столпились вокруг, толкая друг друга, чтобы лучше рассмотреть, будто следили за спортивным состязанием. Отвратительное проявление дикости, животрепещущей в мужской груди, мешало мне видеть поединок. Рамзес взобрался на кресло и, встав на цыпочки, пытался заглянуть через головы зрителей. Я схватила его за руку.