Но прежде, чем отворялись врата, ведущие к подателю всяческих благ, на службу являлись начальники отборных отрядов. Таких отрядов, или тагм четыре. О школах и экскувитах уже было сказано, кроме них были еще арифмы и иканаты. Эти отряды также считались царскими, хотя и менее значимыми. Повторялось общее правило: чем тяжелее была служба, тем меньшим почетом пользовались ее исполнители. Доместик, начальствующий над школами, занимал в перечне чинов пятое место, тогда как доместик иканатов довольствуется только сорок первым. Между тем арифмы и иканаты были обременены ночными дозорами вокруг дворца и по всему городу. Такие дозоры греки называли виглами, а ведал ими друнгарий виглы, который одновременно являлся доместиком чисел. Так переводится слово арифма, а еще говорят, у греков даже была какая-то наука арифметика, пока её не упразднил император Феодосий Великий, рассудивший, что все на свете давно исчислено Господом. Друнгарий виглы (он же доместик чисел) также известен как «ночной префект». Ему принадлежит власть над спящим Константинополем. Друнгарий виглы, коим в ту пору был евнух Симеон, не смыкал глаз всю ночь напролет. Перед самым рассветом он встречал начальников царских отрядов, которые входили в башню Кентинарий через особую и предназначенную только для них дверь.
Каждое утро на протяжении десятилетий и даже веков в башне повторялось торжественное действо, отработанное до мельчайших подробностей. Доместики царских полков здоровались с друнгарием виглы и занимали приготовленные для них седалища. После этого через боковые входы дозволялось войти их подчиненным. Первыми являлись комиты школ, которые кланялись в ноги друнгарию виглы и приветствовали его. Друнгарий отвечал им: «Добрый день вам, архонты», и они строем покидали помещение. Затем приходил черед экскувитов. Они приветствовали друнгария, тот отвечал им, после чего протомандатор экскувитов, получив разрешение от своего доместика, делал знак выходить. Затем входили комиты чисел и приветствовали своего командира. Последними в башню вступали иканаты, и все повторялось в четвертый раз. Сразу после ухода воинов из отряда стен друнгарий виглы приказывал открыть вход во дворец. Царедворцы нетерпеливой толпой устремлялись через Скилы в длинную палату перед внутренними царскими покоями и занимали скамьи в ожидании выхода самодержца.
После открытия дворца происходила смена варягов, стоявших на страже царской опочивальни и в других палатах. Освободившись от службы, варяги шли в школы, снимали шлемы, кольчуги и освобождались от длинных узких полос ткани, которыми обматывали ноги до колена. С легкой руки славянских дружинников эти обмотки назывались варяжскими портянками. Влажные от пота портянки вывешивались за дверями для просушки на солнце. Они издавали сногсшибательный аромат. Иногда Харальд думал, что, равномерно развесив варяжские портянки вокруг дворца, можно будет спокойно обойтись без самих варягов, так как к Мега палатам никто и на сотню шагов не подойдет.
Немного отдохнув, варяги сходились на утреннюю трапезу в одно из помещений школ. На стенах трапезной висели столы. По старинному обычаю, принятому в Северных странах, перед каждой трапезой столы снимали и водружали на козлы. В Миклагарде жирная еда является основной диеты – этим греческим словом обозначается «образ жизни». Конечно, диета греков зависит от их благосостояния. Богачи вкушают мясо откормленных кур, большие жирные рыбы и разнообразные фрукты, в то время как бедняки могут только мечтать о столе, на котором бобы, овощи и овечий сыр соседствуют друг с другом. Варяги из славянских племен в один голос жаловались на хлеб, выпеченный из пшеничной и ячменной муки. Им объясняли, что они ропщут понапрасну, так как хлебопеки в Миклагарде заквашивают муку под строгим надзором властей. Если хлебопека уличат в выпечке хлеба низкого качества, то в назидание остальным его подвергнут порке, острижению волос и с позором проведут по всему городу. Тем не менее славяне продолжали сетовать, что пшеничный хлеб не такой вкусный, как ржаные караваи на их родине.
Выходцы из Северных стран не были столь привередливыми насчет хлеба, но им не нравились многочисленные церковные посты, из-за которых не всякий день можно было вкушать мясо. В непостные дни баранины и свинины для секироносцев не жалели, так как церковь отнюдь не запрещает мясоядение. Христианин, отвергающий ядение мяса ради ложного благочестия, согласно канонам Гангрского собора, подлежит анафемствованию. Разумеется, среди свеев и норманнов не нашлось бы ни одного человека, заслужившего подобное наказание. В пост подавали рыбу, но Ульв ворчал, что хваленные греческие сиаксы и лавраксы не идут ни в какое сравнение с лососем, выловленным во фьорде. Фиги, яблоки и груши приводили его в негодование:
– Такой дрянью нельзя кормить даже свиней! Эх, отведать бы каши из мха! Отдал бы за миску каши все греческие яства!
Исландец также тосковал по основательно протухшему китовому мясу. Другие варяги, успевшие привыкнуть к греческой пищи, смеха ради принесли Ульву мясо «морской свиньи» – дельфина. Мало-мальски зажиточные греки никогда не употребляют в пищу дельфинов, считающихся, наряду с мякиной, отрубями и желудями, пищей самых горьких бедняков. Не подозревая подвоха, Ульв попробовал морскую свинью и даже остался доволен, хотя не преминул заметить, что это все же не китовое мясо и не так приготовлено. Мечтательно прикрыв глаза, исландец вспоминал:
– Однажды весной в голодный год подул с севера сильный ветер и дул почти неделю. Когда он стих, люди пошли посмотреть, что им выбросило на берег. К южному берегу Мыса Дымов прибило большого синего кита. Сразу несколько человек увидели такое богатство. Они сели в лодки и наперегонки поплыли к мысу. Флоси с Загонного Залива и его люди первыми подошли к киту и начали его разделывать. Сперва их было человек двадцать, но скоро народу прибавилось. Тут подоспели на четырех лодках люди с Холодной Спины, а также норвежцы, которые осенью потерпели кораблекрушение и всю зиму прожили на хуторе у приютивших их исландцев. Они заявили свои права на кита, но Флоси не захотел уступать. Торгейр Бутылочная Спина первым вскочил на кита и ринулся на работников Флоси. Один из них стоял у головы кита в углублении, которое сам для себя вырезал. Торгейр ударил его по шее, и голова слетела с плеч. Исландцы имели только широкие ножи, коими разделывали мясо. У норвежцев были секиры, и они разили ими направо и налево. Стейн кормчий отрубил ногу Ивару, сыну Кольбейна, а Лейв, брат Ивара, пристукнул китовым ребром сотоварища Стейна. Тут они стали драться всем, что подвернется под руку, и кидаться ошметками китового мяса. Про эту стычку сложили вису.
Кто о жестокой битве
У Реберных Скал не слышал?
Рьяно бойцы безоружные
Ребрами там рубились.
– Хотя мало славы в подобных делах, – вздохнул Ульв, не закончив вису о битве у Реберных Скал.
После утренней трапезы все свободные варяги отправляются на Циканистирий – поле для игры в мяч, которое простирается почти до морских стен. На краю поля была построена царская конюшня с куполом, так как для игры были необходимы лошади. Два отряда всадников вставали друг против друга. Каждый всадник держал в правой руке палку с затянутой струнами петлей на конце. Во время игры надо было постараться захватить мяч и направить его в установленное место. Лошадь, обученная для игры в мяч, стоила очень дорого и приобрести её могли только богатые и знатные люди. И все равно, даже хорошо обученная лошадь не делала забаву безопасной. В азарте борьбы лошади часто сталкивались и сбрасывали всадников под копыта. Греческий конунг Александр, унаследовавший трон после своего брата Льва Философа, умер от истощения сил прямо на поле. Он процарствовал всего тринадцать месяцев, как и предсказал его мудрый брат. Но даже пророческое предсказание не побудило его отказаться от игры. Варяги тоже были готовы отдать жизнь за потеху с мячом и очень жалели, что ее редко устраивают.
Гораздо чаще Циканистирий использовался для воинских упражнений. Ведь ясно всякому, что и простейшим из ремесел нельзя овладеть без учения и даже сапожному делу не выучиться без наставника. Опытнейшие из ратоводителей никогда не полагаются на удачу и сочтут опрометчивым выступить на врага с неподготовленным войском. Как нельзя познать науку без долгого обучения, так и не получится умело воевать без длительных упражнений.
Харальд решил в совершенстве овладеть оружием, которым пользовались греки. Оно было разнообразным и не всегда удобным. Норманну не понравился спафий – широкий обоюдоострый меч с крестообразной рукояткой, который носили на плечевом ремне. На его взгляд, меч был коротковат, уж лучше пользоваться хорошим кинжалом. «Усыпитель жизни» с дамасским клинком превосходил спафий по всем статьям. Греческие щиты показались ему слишком большими и громоздкими, хотя в одном случае они были очень полезны. Такой щит прикрывал не только державшего его тяжеловооруженного воина, но еще и лучника в легких войлочных доспехах или вообще без защиты. Лучник внезапно выбегал из-за щита, пускал смертоносную стрелу и снова прятался. Впервые взяв в руки греческий лук, Харальд проговорился:
– Проверим, туга ли тетива… Я родился тaм, где упплёндцы нaтягивaют луки…
Он сказал и прикусил язык, подумав, что неосторожно выдал себя. Ведь он называл себя Нордбрикосом, родившимся на далеком севере. Но никто не обратил внимания на его оговорку, и Харальд принялся сравнивать греческий составной лук из рога с длинным персидским луком из цельного куска дерева. Проверив их качества, он убедился, что греческий лук легче сгибается, а пущенная из него стрела летит точнее и имеет большую пробивную силу. Тетиву персидского лука натягивали тремя пальцами, а тетиву греческого лука – двумя пальцами, способом, который назывался «ромейское кольцо». На поле для игры в мяч частенько устраивались состязания на меткость. В землю втыкались копья с укрепленными на них фамулами, или цветными флажками. Стрельба велась с расстояния в один стадий, а это примерно две сотни шагов, причем шагать надо широко. Греки обычно состязаются в беге и стрельбе на один стадий – отсюда и слово «стадион». Попасть стрелой в фамулу один раз из трех попыток считалось очень достойным. Харальд попадал два раза из трех и при том был очень недоволен собой, говоря, что такой лучник, как Эйнар Брюхотряс, наверняка попал бы все три раза.