Норманн был недалек от истины. Христофором звали сего человека. Поскольку о нем будет сказано в саге, надо прояснить, кто он такой и откуда родом. Его предки были с острова Лесбос, главный город которого носит имя Митилены. Отсюда произошло его прозвище – Христофор Митиленский. Он жил в Миклагарде, в районе, называемом Протасием, у места слияния Золотого Рога с Предморьем. Служил он в Священном дворце и занимал должность ассикрита, то есть царского секретаря. Таким образом, Харальд безошибочно угадал, что грек пользовался большим почетом у Романа конунга. Однако норманн не мог знать, что Христофор был не только приближенным конунга, но и греческим скальдом. Слава его была широкой и в то же самое время сомнительной. Христофор Митиленский не был гимнографом, а употреблял свой дар на сочинение эпиграмм, не всегда коротких, но непременно едких. Если бы Харальд знал о его поэтических занятиях, то он обязательно сравнил бы Христофора с Гестом, мастером ругательных вис. Как и Гест, автор эпиграмм нажил много врагов. Многие обвиняли его не только в непочтении к власть предержащим, но также в кощунстве и богохульстве, что было не совсем справедливым, хотя и не безосновательным. Оправляя своё смятое и испачканное одеяние, Христофор неодобрительно пробормотал:
– Каждый год подобная свалка происходит на празднике святого Фомы! Надо бы описать в эпиграмме сие ежегодное псалмопение, а лучше сказать: палкопение!
Следует заметить, что белое одеяние царского секретаря пострадало не только от падения. Оно имело следы излишества в виде небрежно очищенных розовых пятен. Покрасневший нос и блестящие глаза Христофора, равно как исходящий от него винный запах свидетельствовали о том, что греческий скальд любил пропустить кратер-другой вина. Он с одинаковым удовольствием предавался возлияниям на царских пирах и в простонародной корчме своего любимого Протасия. Вообще, он не гнушался знакомством с простолюдинами, пил с ними запанибрата и читал им свои эпиграммы. Любил он посещать народные празднества и потом описывал их в стихах. Хорошее знакомство Христофора с увеселительными заведениями Константинополя неожиданно оказалось полезным для норманна и его спутника. Дело в том, что Гостята напрочь запамятовал, в каком направлении они с Ульвом пошли с Форума. Полухмельной дружинник лишь бессмысленно повторял:
– У приапа! Ей Богу, мы были у оного приапа, бес его ведает, что сие значит.
Харальд еще плохо знал чужой язык. В первые месяцы жизни в Миклагарде ему было трудно объясняться с греками. И все же он сделал попытку расспросить спасенного им человека о неведомом приапе, виновным в исчезновении исландца. Он знаками показал Христофору, что им лучше отойти подальше от метавшейся по Форуму толпы. Удалившись вместе с царским секретарем в безопасный переулок, он спросил его.
– Где приап? Моя искать мой человек. Рядом приап.
Норманн запнулся при произнесении незнакомого ему слова. Он не знал, что хмельной Гостята заставил его повторять языческую мерзость. Ведь Приап был одним из ложных богов, родившийся от Диониса и Афродиты. За свое уродство он был брошен матерью, и немудрено, так как имел огромный двойной фаллос, сиречь мужской уд. Приапа часто называли «трехфаллосным», потому что и голова его тоже имела форму мужского уда. В языческие времена статуи этого уродца часто устанавливали на столбах или высекались на плитах.
Поначалу Христофор никак не мог понять, чего от него хотят варвары. Внимательно прислушавшись, он кое-что уловил в мешанине слов.
– Приап? Что вам до него? Неужели кто-то из скифов читал на латыни «Книгу Приапа»?
Греки не любили и даже презирали язык Старого Рима, считая его недалеко ушедшим от варварских наречий. Немногие жители Византия знали латынь, но среди этих немногих был царский секретарь Христофор. Он продекламировал несколько строк, воспевающих главное достоинство Приапа:
Сей из дерева вырезанный скипетр,
Что листвой зеленеть уже не может,
Скипетр, коим цари владеть желают,
Коего домогаются блудницы,
Коему сластолюбцы лоб целуют,
Не закончив декламацию, Христофор вдруг хлопнул себя по лбу.
– Клянусь Поэтом, я понял, что вам нужно. Вы толкуете о том Приапе, каковый указывает на государственное блудилище. Оно на Четвертом холме близ церкви Святых Апостолов. Только не перепутайте со школой.
Из объяснений Христофора норманн с трудом уяснил, что им следует идти на Четвертый Холм. Путь был неблизким, и оставалось только удивляться, как туда занесло Ульва и Горяту. Насилу протолкавшись через толпу, варяги двинулись по Месе и дошли до Филадельфа, или площади Братской Любви. Площадь называлась так по порфировому горельефу, на котором крепко обнимались сыновья Константина по имени Констант и Констанций. Третьего брата, убитого ими в междоусобной войне, на горельефе не было. От площади Братской любви начиналось ответвление Месы, называемое некоторыми Малой Срединной улицей. Ответвление шло вдоль акведука Валента, соединявшего Третий и Четвертый холмы.
Вершину Четвертого холма занимала церковь Святых Апостолов, место погребения Константина Великого. Равноапостольный святой всю жизнь был язычником, но за несколько часов до кончины сподобился принять крещение. Великолепие церкви неподвластно описанию. Всякий человек скажет, что этот храм возведен не на земле, а на небесах. Другие константинопольские церкви, сколь бы красивы они ни были, расположены на площадях и улицах, где шумная толпа отвлекает молящихся от праведных мыслей. Святые Апостолы парят выше городской суеты на холме, склоны которого сплошь покрывали заросли бальзама и олеандра, благоухающие подобно райскому саду. С верхней галереи храма взгляд услаждали сразу две морских глади: с северной стороны – Золотой Рог, с южной – Предморье. Здешний вид напомнил Харальду те давние времена, когда он подростком забирался на гору и любовался двумя извилистыми фьордами. Обратив взор к югу, он видел купол храма Сергия и Вакха, уменьшенного подобия Великой церкви. В просторечии этот храм называли Малой Софией. Рядом с храмом Сергия и Вакха красовалась церковь святого Фомы, к которой устремлялись толпы народа. На востоке из густой зелени едва выглядывали очертания ипподрома и роскошные строения Большого дворца, рядом с ними – громада Святой Софии, чуть дальше – купол церкви святой Ирины. Готская колонна на мысу указывала на вход в Золотой рог, а дальше к северу, за полоской воды, теснился региона Пиги.
В обычный непраздничный день на Четвертый холм взбирается множество мальчишек. Они направляются в школу при храме. Школа для детей и школа, где жили варяги, – это одно и тоже слово, со временем изменившее свое значение. Как уже упоминалось, первоначально понятие «школа» означало досуг и праздность, но сейчас учащиеся не сказали бы, что они ведут праздную жизнь. Родители, намеревавшиеся дать своим детям основательное образование, выбирали школу при храме Святых Апостолов, потому что там ученикам не давали лениться. Сюда приводили детей со всего города, нередко из самых отдаленных регионов. Многих учеников сопровождали педагоги – так на греческом языке называли рабов, в чьи обязанности входило водить хозяйских детей в школу. Обычно педагогами выбирали самых никчемных людей из тех, кто не способен ни к чему путному, разве только носить за детьми книги и письменные принадлежности. Дети брели в школу сосредоточенные и нахмуренные, зная, что их обязательно накажут розгами, если они не выучат за день пятьдесят строк «Илиады». Веселое щебетание птиц, скрывающихся в олеандровых зарослях, сопровождало юных мучеников науки.
Только раз в году на праздник святого Маркиана хмурые ученики превращались в шумную ватагу, облаченную в царские одеяния. В шутовских коронах и тиарах, в длинных плащах, волочащихся по земле, они беззаботно бежали в школу, где все занятия отменялись по случаю праздника. Уплетая принесенные из дома лепешки, они ловили краткие мгновения счастья, когда школьный двор действительно превращался в место веселого досуга. За ними приглядывал старик-педагог, чьи нудные наставления никто не слушал. Увы, на следующий день после праздника счастливые мальчишки вновь превращались в прилежных зубрил, трепещущих учительской розги. Как заметил бы поэт вроде Христофора Митиленского, «день вчерашний был сном».
С северо-запада от храма Святых Апостолов возвышалась витая колонна. В языческие времена колона служила основанием для изваяния Афродиты. Изваяние имело волшебное свойство изобличать тайных распутниц. Если возникало сомнение в том, что девица сохранила непорочность и чистоту, родные приводили её к статуе. Девственница спокойно проходила мимо изваяния, но если грешница осквернилась, то при приближении к статуе с ней внезапно случалось помутнение рассудка и она против своей воли и желания задирала одежды и выставляла на всеобщее обозрение женский срам. Точно также происходило с замужними женщинами, если они тайком предавались прелюбодеянию. Изваяние Афродиты приказала разбить сестра жены апокуропалата Юстина из-за того, что она сблудила, а когда ехала мимо статуи во Влахернскую баню, подол её платья задрался.
Неподалеку от витой колонны находилось государственное блудилище, о котором говорил поэт Христофор Митиленский. Оно приютилось между школой и лечебницей при женском монастыре. Блудилище можно было найти по высеченному на каменной плите изображению Приапа, чей вздыбленный член показывало верное направление. Член был полустерт многими тысячами подошв, но продолжал исправно указывать на неприметную деревянную дверь направо от входа в церковную школу. Публичный дом, или лупанарий на латинский лад, был возведен повелением императора Константина Великого. По это причине блудилище было не каким-нибудь пошлым местом, а имело государственный статус. Оно находилось под покровительством самого императора, сначала живого, а потом погребенного в церкви святых Апостолов, откуда он неусыпно наблюдал за своим детищем.