От глаз Харальда не укрылось, что Дромон частенько поглядывает на него, причем пытается сделать это незаметно. Он словно хотел сказать нечто важное, но никак не решался. Однажды вечером варяги, собравшись за общей трапезой, попросили Дромона спеть какую-нибудь старинную песню. Он слыл отменным певцом, имевшим сильный и медоточивый голос. Выпив вина, Торстейн раскраснелся и взял лиру с двумя длинными рукоятями, изогнутыми в форме сердца. Такие лиры привозят с острова Лесбос, где их называют «лирами для попоек». На них часто играют юноши, желающие пленить женские сердца. Дромон тронул струны пластинкой слоновой кости, извлекая красивый чистый звук. И таково было воздействие этих звуков, что притихли даже самые буйные головорезы. Харальд позавидовал умению Дромона тронуть человеческую душу, и дал себе слово научиться игре на лире. Под мелодичные звуки Дромон звучно произнес следующую вису:
В испытаньях трепала
Долго меня недоля,
И дорогами рыб снова
Скачет дракон мачты.
Что же теперь? Незавидна
Мена – навек кинуть
Родичей, отчие земли
Ради Спины Холодной.
Его красивый голос соперничал со сладким звучанием лиры. Многие варяги украдкой смахнули слезу. Наверное, каждому вспомнилась его собственная недоля. Ведь все они покинули отчий кров и отправились дорогой рыб в чужие земли. Харальд восхитился удачной висой и спросил:
– Кто из скальдов её сложил и по какому случаю?
– Объясню тебе позже, – ответил Дромон.
На следующий день во время воинских упражнений на поле для игры в мяч он встал в пару с Харальдом. Видя, что его противник высок и широкоплеч, Харальд изготовился к трудному бою. Но когда он метнул учебный дротик с мягким свинцовым наконечником, дородный Торстейн даже не подумал уклониться или отпрыгнуть. Он лениво подставил свой щит под дротик и присел на колени от удара. На этом бой прекратился. Торстейн медленно встал, высвободил из деревянного щита дротик со смятым наконечником и подал его Харальду, присовокупив следующие слова:
– Что толку пыхтеть от усердия в притворном сражении? К тому же у меня не поднимается рука драться с родичем.
Харальд немало подивился тому, что придуманный им Нордбрикс встретил родича.
– Разве ты с севера?
– Нет, я из Тунсберга. Слыхал ли ты о викинге Энунде Деревянная Нога?
– Допустим, – осторожно ответил Харальд.
Он слышал об Энунде от своей матери Асты. Она рассказывала, что Энунд был братом её бабки Гудбьёрг. Означенный Энунд стяжал славу великого викинга, воевавшего в западных морях. Вернувшись на родину, он дерзнул бросить вызов конунгу Харальду Косматому, задумавшему объединить Норвегию под своей дланью. Во фьорде, что зовется Хаврсфьорд, произошла величайшая из всех морских битв, что только случались в Норвегии, и о ней сложены саги. Туда пришли войска со всей страны и множество викингов. Конунг бросил в бой своих берсерков. Их звали «волчьи шкуры», не брало их железо, и ничто не могло устоять перед их натиском. Энунд стоял на носу корабля и смело сражался. Люди конунга сказали: «Дадим-ка ему кое-что на память, пусть не забывает, что был в этой битве». Один из воинов конунга ударил Энунда под колено и отрубил ему ногу. Энунд упал, а люди его почти все погибли. Тут началось всеобщее бегство. Викинги бросились спасаться, кто как может, и сразу же уплыли на запад за море. Раненному Энунду тоже удалось спастись. Он поправился, но с тех пор всегда ходил на деревяшке. Его до конца дней так и звали: Энунд Деревянная Нога. Впрочем, счастьем было уж то, что Энунд остался жив, пусть и с одной ногой, потому что всякого, кто побывал в Норвегии в самый разгар немирья, считали прямо-таки вернувшимся с того света.
Многим именитым людям в ту пору пришлось оставить отчие земли, ибо Харальд Косматый, сменивший имя на Харальда Прекрасноволосого, объявил вне закона всех, кто противился его власти. Конунг присвоил себе их родовые владения. Энунд Деревянная Нога долго скитался, и однажды буря пригнала его корабль к берегам Исландии. К тому времени на острове почти не осталось свободной земли. Незанятой была лишь высокая гора, на гребне которой всегда лежал снег. Энунд окрестил гору Холодной Спиной и произнес ту самую горькую вису, которой восхитился Харальд. Но что толку сетовать на судьбу! Энунд построил двор у подножья Холодной Спины и жил там до самой смерти. Он был самым доблестным и ловким одноногим человеком в Исландии.
– Допустим, я кое-что слышал об этом викинге знатного рода, – повторил Харальд. – Но какое отношение ты к нему имеешь?
– Я его правнук. Получается, что я в родстве с Астой, матерью конунга Олава Святого. Говорят, Аста также и твоя мать, хотя отцы у вас с Олавом конунгом разные.
– Ты исландец?
– Я родился в Исландии, но потом мой отец перебрался в Норвегию. У нас был собственный двор в Тунсберге. Мне не сиделось на одном месте, и я подался искать счастье в Греческой Земле. Сначала я плавал на дромоне, ты можешь понять это по моему прозвищу. Мы дрались с разбойниками, нападавшими на торговые корабли. Однажды я спас имущество одной богатой женщины, владевшей многими кораблями, и она отблагодарила меня, замолвив словечко перед скопцом Иоанном. По его милости меня взяли во дворец. Как видишь, у меня есть влиятельные друзья в Миклагарде, и ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь и содействие, – заверил Торстейн.
– Хорошо. Время проверит твои обещания, – кивнул Харальд. – Впрочем, я сейчас же попрошу тебя об услуге. Если ты плавал на греческих кораблях, то должен был видеть, как они испускают огонь во время битвы.
– Да, мы сожгли огнем несколько пиратских кораблей.
– Как управляют огнем?
– Греки стараются не подпускать чужеземцев к тому, что они называют на своем языке машиной или сифоном. Но в пылу битвы затруднительно следовать строгим правилам. Я видел, как в сифон заливают жидкость, которая потом воспламенялась.
– Я уже слышал про эту жидкость. Как она выглядит?
– Она черная, очень густая, с маслянистым отливом и имеет резкий отвратительный запах. Её хранят в стеклянных опечатанных сосудах и обращаются с ней с величайшей осторожностью. Сие делается неспроста, поелику нет никакой возможности погасить огонь, когда он попадет на кожу или одежду. Он прожигает все насквозь. Даже прочная кольчуга не спасает, ибо огонь расплавляет металл и раскаленные капли выедают человеческую плоть.
Харальд поблагодарил родича и обещал ему дружбу. Теперь они часто беседовали. Дромон поведал о своих странствиях по свету. Однажды Харальд попросил научить его играть на лире. Новый друг полюбопытствовал, неужели потомок Инглингов собирается услаждать слух пирующих? Потомок богов ответил, что намеревается играть для себя.
– Тогда я научу тебе кое-чему получше, – пообещал Торстейн. – Ведь каждое племя услаждает слух на свой лад. Латиняне воздают хвалу на лире, греки воспевают богов на Ахилловом инструменте, каковый, по правде сказать, суть все та же трехструнная лира. Но есть еще и арфа. Она подойдет потомку Инглингов, как благородная чужеземка, имеющая преимущества перед простолюдинкой. Арфа пришла с Востока. Но все греки любят её, поелику игра на арфе требует особой выучки и навыка. Однако труды, потраченные на арфу, окупятся сторицей.
Вскоре Дромон подарил Харальду треугольную арфу-псалтерий с десятью струнами. Должно быть, он купил эту дорогую вещь. Таков уж был Дромон, жестокий к золоту, словно конунг. Он истреблял монеты как злейших врагов, но едва он опустошал их ряды, являлось новое подкрепление и жестокая битва с деньгами разгоралась с удвоенной силой. Дромон показал норманну, как обращаться с арфой, как правильно держать персты и прижимать инструмент к плечу. Харальд успешно усвоил основные приемы и в свободное время пощипывал струны, наслаждаясь нежным звучанием чужеземки.
Любезность Торстейна Дромона не ограничилась покупкой арфы. Вскоре он сделал еще один дорогой подарок, который, однако, совсем не порадовал Харальда. От кого-то, надо полагать, от Геста, дальний родич разузнал, что норманн приценивался к золотому ожерелью. Он сразу же отправился к аргиропрату, на лавку которого указал исландец. Грек был рад избавиться от украшения в варварском вкусе, а Дромон по обыкновению даже не торговался. И вот в один из дней Дромон, произнеся соответствующую случаю вису, преподнес ожерелье потомку Инглингов. Одаряемому пришлось собраться с силами, чтобы не показать свои истинные чувства, когда он заполучил проклятое языческое ожерелье. Харальд говорил себе, что Дромон действовал из лучших побуждений и было бы несправедливым оскорблением отказаться от его подарка. Но все же он запнулся, произнося благодарственные слова. К счастью, Дромон решил, что замешательство норманна вызвано неожиданностью подношения. Он ушел весьма довольный и гордый собой.
Спрятав заколдованное ожерелье подальше, Харальд спросил Геста, откуда у простого дружинника деньги на покупку столь дорогой вещи? Исландец с усмешкой объяснил, что красавчик Дромон обзавелся богатой возлюбленной по имени Спес.
– Она черна, как тьма в Нумере. Но кто будет смотреть на цвет её кожи, когда она так богата?
По словам Геста, отец Спес был родом из Египта. Он владел дюжиной фортид – грузовых кораблей, привозивших зерно из Александрии. После его смерти дочь унаследовала обширную торговлю. Конечно, женщине несподручно самой иметь дело с матросами и грузчиками, но она вела торговлю с помощью доверенных отцовских слуг. Темнокожая Спес питала слабость к высоким светлым мужам с пронзительными голубыми глазами. Она была замужем за даном, ранее служившим в варягах. Не столь давно она взяла в любовники Дромона. Он ублажал богачку ласками и пением, а она не жалела для него денег, украшений и цветных платьев.
Харальд брал у Дромона уроки игры на арфе вплоть до того памятного дня, когда в варяжской дружине состоялся очередной смотр оружия. Подобные смотры происходили примерно один раз в три месяца или даже чаще, если намечался поход и секироносцам предстояло сопровождать царя. Во время смотра варяги надевали шлемы, облачались в доспехи и показывали все оружие, каким только располагали. Один из архонтов этерии, а иногда и сам друнгарий виглы, проверял исправность вооружения, испытывал остроту секир и мечей, придирчиво рассматривал щиты и кольчуги. Для варягов смотр являлся важным делом, и они готовились к нему загодя. Харальд впервые участвовал в проверке оружия и постарался, чтобы его люди не ударили лицом в грязь. Харальд сам наточил клинок дамасской стали, а секиру предоставил точить исландцу Халльдору. Потом они ра