– Вот видишь: убийцу твоего брата звали Торбьёрн. Человек, коего ты вчера отправил в Хель, носил такое же имя. Знал ли ты Крючка, убившего твоего брата?
– Нет. Я никогда его не видел. Его самого объявили вне закона за использование колдовства. Ходили слухи, что он уплыл за море. Иной раз я думаю, не в Миклагард ли он направил свой путь?
– Вот видишь, как все удачно складывается! Помнишь, я рассказывал тебе, как во время игры в мяч меня едва не зарубил Торстейн, сын Стюра Убийцы? То было так давно, что ты можешь смело переиначить мою историю. Скажи, что ты приехал в Миклагард, дабы отомстить Торстейну Крючку за смерть брата. Поскольку ты не знал его в лицо, тебе пришлось очень долго выяснять, кто из вэрингов был тем самым Крючком. Наконец, твои сомнения развеялись и при первом удобном случае ты перерезал ему глотку.
– Поверят ли вэринги? – засомневался Дромон.
– Что тебе до того, поверят или нет? Выступи на тинге уверенно, не жалей своего красивого голоса, снабди речь двумя-тремя старинными висами, а главное, напирай на то, что готов заплатить две сотни. Недаром говорится: «Деньги улаживают дела и поважнее этого». А деньги ты легко раздобудешь.
Вселив надежду в Дромона, они покинули подземелья. Однако предсказания Геста исполнились только наполовину. Дромона привели из тюрьмы, и он произнес убедительную речь перед собравшимися варягами. Неизвестно, поверили ли ему, но выкуп было решено принять. Дромон сразу же отправился к своей возлюбленной Спес, пообещав товарищам не только принести выкуп, но и вдобавок устроить роскошный пир. Назад он вернулся со смущенным и встревоженным видом.
– Сдается мне, что придется смириться с подземельем, – поделился он мрачными мыслями с Харальдом
Уже упоминалось, что темнокожая любовница Дромона испытывала тягу к светловолосым северным мужам. Её супругом был дан Сигурд, бывший варяг. Он покинул службу во дворце, когда ему улыбнулась судьба в лице богачки Спес. От сытой жизни он изрядно растолстел, и все его желания были направлены только на то, чтобы побольше поесть и подольше поспать. Спес жаловалась, что муж пренебрегает супружескими обязанностями. Чтобы он не обленился окончательно, Спес отправила его в плавание на одном из своих кораблей, сама же нашла утешение в объятиях Торстейна Дромона, который по всем статьям превосходил мужа. Если бы Сигурд ленился только в постели, это было еще терпимо. Однако он проявил такую же леность в торговых делах. Когда он вернулся из очень неудачного плавания, богачка Спес сильно разгневалась и пригрозила выгнать его из дома. Она никак не ожидала, что опостылевший муж даст отпор. По наущению знакомых греков Сигурд задумал обвинить жену в прелюбодеянии, заточить её в монастырь и завладеть всем её имуществом. Впрочем, Дромон не терял надежды на благоприятный исход судебного дела. По его словам, муж потребовал от жены поклясться на Евангелии, что она хранит ему верность.
– Спес страшится солгать на Евангелии, но вот что я придумал! – поделился своим замыслом Дромон. – Когда Спес отправится на суд, я встречу её в нищенском облачении и перенесу через грязную лужу, которая находится за Третьим холмом. Она притворится, будто не знает меня и бросит мне несколько медных фолов в качестве платы за услугу. И тогда она может поклясться, что её тела не касался ни один мужчина, кроме мужа и нищего, который помог ей перейти через лужу, то есть меня. И никому из мужчин она не давала денег, кроме этого бродяги. Гром небесный не поразит её, поелику она скажет чистую правду.
Дромон говорил о знаменитой константинопольской луже, которая скапливалась после осенних дождей в низине Вланга. Каждый, кто к ней подходил, непременно задерживался, и уж, конечно, не для того, чтобы полюбоваться на грязную вонючую топь. Пожалуй, такой лужи нельзя было найти ни в одном городе на свете, и здесь Миклагард опять-таки имел неоспоримое первенство между столицами и прочими городами. В грязных недрах лужи захлебывался мелкий домашний скот и безнадежно увязали даже вьючные животные. Нередко случалось, что иноземный купец, благополучно преодолевший бурные моря, стремительные реки, горы и пустыни, застревал со своими лошадьми и мулами посреди Константинополя. На берегу собиралась беднота, превратившая грязное болото в источник дохода, и заламывала безбожную цену за спасение товара. Если у купца хватало благоразумия согласиться, добровольные помощники самоотверженно лезли в вонючую жижу, обвязывали лошадей веревками и, подбадривая друг друга громкими криками, вытаскивали их на сушу. Но если купец скупился, то его оставляли сидеть посреди болота. Всю ночь несчастный взывал о помощи, но город спал, и мольба иноземца были воистину гласом вопиющего в пустыни. К утру стаи бродивших по берегу собак приканчивали беспомощных вьючных животных и растаскивали тюки с драгоценным товаром. Конечно, богачка Спес не сунулась бы в эту грязную пучину, а наняла бы людей, которые могли ее перенести. Так что все выглядело правдоподобно. Харальду очень понравилась ловкая выдумка Дромона, и он поспешил рассказать о ней Гесту. Вопреки ожиданиям, исландец без восторга выслушал его речь.
– Баба Дромона принадлежит к числу подданных конунга ромеев, посему её будут обвинять в греческом суде, – объяснил Гест. – Никто из наших не знает в тонкостях здешние законы, коих такое множество, что легче пересчитать звезды на небе. Торстейну понадобится помощь сведущих греков. Но не беда! У меня имеется несколько знакомых схоластиков, могущих придать делу нужное направление.
Гест был прав, когда сравнивал греческие законы с бесчисленными созвездиями на небосводе. При императоре Юстиниане законы были собраны и приведены в порядок. Однако, они были изложены на латыни, которая с течением времени стала малоупотребимой в Ромейской державе. Чтобы облегчить понимание Юстиниановых кодексов, было сделано их краткое извлечение, называемое «Эклогой». Увы, книгу составляли при императорах-отступниках, не почитавших святые иконы, отчего в «Эклогу» проникли пагубные иконоборческие веяния. Судьям предписывалось «не презирать нищего и не оставлять без обличения сильного, неправду деющего». Дошло до такой ереси, что иконоборцы требовали от судей «воздерживаться от всякого дароимания», то есть пытались завести неслыханный обычай, запрещающий брать деньги с тех, кто судился. Хвала Господу, иконоборческая скверна подверглась искоренению, и «Эклогу» провозгласили «ниспровержением добрых законов, которое было для государства бесполезно и сохранение которого в силе неразумно». Благочестивые цари из Македонской династии произвели очищение старого законодательства и подготовили новый свод под названием «Василики», сиречь «Царственные законы». К знатокам этих законов Гест привел своих друзей.
Вдоль Месы с северной стороны шла Регия, или Царская стоя – роскошная двойная колоннада, род сводами которой обычно собирались схоластики – так называли любых ученых мужей. Подле одной из колонн сидел синегор – защитник в суде, и табуллярий, составляющий судебные документы. Они созерцали шумную улицу и беседовали о своем нелегком ремесле.
– Воистину нельзя не позавидовать судьям, – вздыхал синегор. – Едва судья пробудится от сладкого сна и выйдет из дома, как к нему сразу же бросается толпа просителей. Они раболепно кланяются, льстиво заглядывают ему в глаза и слезно молят: «Отец родной, не погуби!» И уж конечно, каждый из них приносит за пазухой щедрый дар, дабы выиграть дело.
– И при этом судье даже не обязательно знать законы, – вторил ему собеседник. – Разве сравнить это с требованиями, которые предъявляются иным людям? Так, кандидат в табуллярии должен назубок выучить сорок титулов закона «Энхиридион» и шестьдесят книг «Василик», не говоря уж о прохождении курса энциклопедического образования, дабы не делать ошибок при составлении документов и не допускать при произнесении речей непринятых выражений. Одна-единственная оплошность, и меня лишат звания, выстраданного долгими годами учебы. Недаром говорят, что юношей, приготовляющихся стать законниками, легко узнать по бледному от ночных бдений лицу и красным из-за беспрестанного чтения глазам.
– Опять-таки положение судьи выгоднее. Судьями назначают людей знатных, получивших поверхностное образование или начальствовавших ранее над другими секретами. Считается, что подобной важной особе простительна ошибка, тогда как всю ответственность несут его помощники – те же табуллярии, которые вовремя не предостерегли судью. Что касается защитников, то их судьба совсем незавидна. Взять, к примеру, меня. Вместо того, чтобы предаваться отдохновению, я с раннего утра до захода солнца просиживаю в портике, изучаю и толкую документы, связанные с судебными делами и процессами. Я чрезвычайно страдаю, когда меня беспокоят ими, и в то же время скорблю, когда меня никто не теребит, ибо иначе не заработать на жизнь.
Их сетования были прерваны Гестом. Выслушав дело, они сразу же спросили манглавита, кто назначен судьей по делу?
– Ведь людей судят по-разному в зависимости от рода занятий и звания. Одни из людей состоят при царских дверях и подлежат суду этериархов и протовестиария; другие плавают по морю и подлежат парафаласситу; моряки – друнгарию флота; ремесленники – эпарху; имеющие дела о завещаниях – квестору.
Варяги затруднились с ответом, и схоластики затеяли между собой жаркий спор. Их было двое, но казалось, что спорит толпа, где каждый имеет противоположное суждение. После долгих препирательств схоластики сошлись во мнении, что дело скорее всего будет рассматриваться одним из судей ипподрома.
– Есть ли у обвиняемой женщины доказательства своей невиновности?
Торстейн Дромон сказал, что Спес готова поклясться на Евангелии в верности мужу. Синегор только рассмеялся:
–В Ромейской державе женщинам не дозволяется свидетельствовать, за исключением случаев обвинения в заговоре против божественного василевса или убийстве. Впрочем, снисходя к её затруднительному положению, я готов взять на себя ведение дела. Но ответчица должна понимать, что ей грозит. Жене, уличенной в прелюбодеянии, отсекают нос.