– Ты посоветовал мне разобрать диалог «Политик», как самый легкий из всех. Клянусь всеми святыми, я трижды прочитал текст, но не сумел уловить сути. Кто же прав из участников диалога? Неужели Платон отдает пальму первенства не греку, а неведомому Чужеземцу? – недоуменно вопрошал он.
– Пойми, наивный селянин, что это всего лишь риторический прием, – снисходительно разъяснял отрок в нищенском одеянии. – Платон вложил свои идеи в чужие уста. Неужели ты и в самом деле думаешь, что рассуждения о политике могли уместиться в голове Чужеземца, похожего вон на того звероподобного варвара, что глазеет на нас из-за решетки?
– Почему же, по словам Чужеземца, монархия может носить два имени: тирании и царской власти?
– Потому что всякое государственное управление следует разделить надвое в зависимости от того, опирается оно на добрую волю или насилие. Демократия, или правление большинства, суть самое неудачное из государственных устройств. Нет ничего ужаснее демократии, допускающей разделение власти. При демократии мы видим шумную ораву кентавров и сатиров, которые не думают об общем благе. Даже если при демократии как-то удается сохранить порядок, то все равно жизнь хуже, чем при монархии. Однако монархия бывает разной. В тех случаях, когда единоличный правитель не считается с законами и обычаями, разве не справедливо именовать его тираном?
– Не понимаю! Если василевс сидит на троне в Константинополе, как можно назвать его иначе, чем божественным василевсом и автократором ромеев?
– Да пойми ты, невежда…, – потерял терпение его собеседник.
– Тише! Чего вы подняли шум? – крикнул Харальд из-за бронзовой решетки.
Юнцы немедленно замолчали. Они не понимали северного языка и видели только, что грозный варвар сердится. Младший смотрел на великана с испугом, а старший с восхищением. Харальд повторил вопрос на славянском языке. Младший только испуганно заморгал пушистыми ресницами, а старший оживился и заговорил по-славянски. Его речь звучала странно для ушей Харальда, привыкшего к говору ильменских словен, но тем не менее большая часть слов была понятной.
– Где ты научился языку, на коем изъясняются в Гардах? – полюбопытствовал Харальд.
– Мой дед по матери происходил из племени болгар, – объяснил юноша в варварской шапочке. – Он был чельником – так на языке болгар именуют начальника войска и всей области. Местность, которой он управлял, находилась на границе с Романией, и моему деду довелось немало повоевать с ромеями. Когда блаженный Василий Болгаробойца усмирил Болгарию, он не наказал моего деда, а наоборот, возвысил его в достоинство патрикия и мистика.
Харальд слышал, что у конунгов Миклагарда был заведен обычай привлекать на свою сторону знатных людей из покоренных областей, жалуя им высокие чины. Между тем старший из юнцов назвал себя:
– Мое имя Катакалон, а моего спутника зовут Константин.
– Судя по одежде, он твой раб?
– Нет, ты глубоко заблуждаешься! Он сын свободных, хотя и бедных родителей. Ты же, наверное, из числа варангов, охраняющих Священный дворец?
– Да, греки называют нас этим именем.
– Если ты варанг, то значит ты родом из Варангии, – сделал заключение старший.
– Думай так, если тебе угодно, – засмеялся Харальд. – Все равно греки не различают других стран. Считай, что я приехал из далеких северных краев, чтобы преклонить колена пред вашим конунгом и поучиться греческим порядкам.
Младший из юнцов в первый раз нарушил молчание. Он обратился к товарищу с такой речью.
– Взгляни, Катакалон, на этого страшного тавроскифа! Дворцовых варангов осыпают золотом, но какой от них прок! Когда в Сирии на василевса Романа напали сарацины, телохранители бросили самодержца и понеслись без оглядки. Печально, что варварам отдают предпочтение перед ромеями по рождению. На высоких должностях можно найти множество людей, лишь недавно скинувших овчины. Правят же нами часто те, кого мы купили у варваров, а командовать войсками доверяется не Периклам и Фемистоклам, а презренным Спартакам.
К счастью для дерзкого юнца Харальд делал только первые шаги в изучении греческого языка. Он знал мало слов и не понял смысла произнесенной речи. Иначе он бы просунул бы руку между бронзовыми прутьями и схватил бы юношу за глотку. И никогда бы на его гладком подбородке не выросло бороды, а Миклагард лишился бы будущего ипата философов, чьи обширные познания, по правде сказать, сочетались с пронырливой и завистливой натурой. Недаром на славянском его греческое родовое прозвище можно было перепутать с псом. Свое имя Константин, данное при крещении, он сменил, когда принял постриг. Но до этого было еще далеко, а пока Харальд спросил юношей, что привело их к Медной страже в столь ранний час.
– Мы удостоены чести быть принятыми учениками писцов в секрет хранителя священной опочивальни,– объяснил старший.
– Вы рано явились! Ворота для писцов и прочих откроют в первом часу дня, когда солнце появится из-за моря.
– Мы знаем, но пришли в столь раннее время, дабы показать свое усердие.
– Вы обучены греческим рунам?
– Да, но в разной степени. Мой друг, хотя и моложе меня возрастом, далеко ушел по пути познания сути вещей. Его родителям было дано откровение, благодаря коему они из последних сил собрали деньги и отдали сына в учение. Он не посрамил их надежд и в свои шестнадцать лет уже закончил слушать поэмы Гомера, а далее погрузился в изучение эллинской мудрости. Его дидаскалом является ученый муж Иоанн Мавропод, он обучает юношей в собственном доме.
Услышав среди непонятных ему славянских слов имя любимого учителя, Константин с воодушевлением воскликнул:
– Сколь я благодарен Иоанну, замечательному философу и дидаскалу! Он не чета многим, кто занимаются наукой в ограниченных размерах, и полагают, что приобрели все, ни в чем более не нуждаются. Мавропод считает предосудительным продавать науку и порицает корыстных учителей. «Какие вы философы? – обращается он к ним. – Вы лавочники, хрисмологи, а не философы. И спорить с вами нет нужды, вам стоит только посулить медный фол, как вы готовы к услугам». Хотя я дерзнул бы сказать, что Мавропод проповедует излишне строгое бескорыстие. Не стоит отвергать подарки, сделанные от чистого сердца. Если бы у меня был ученик, который подарил бы мне мула, я бы не отказался от такого дара. Пусть даже будет не мул, а хотя бы осел, да и то нежирный и тощий. И масть не важна, был бы только он крепок и не трясок. Ведь дидаскалу подарят бессловесную тварь, а взамен получат бесценный словесный дар, пленяющий уши образованных слушателей!
– Пусть произнесенная моим другом речь непонятна тебе, тавроскиф, но поверь, что она ярко свидетельствует о его обширных познаниях, – с гордостью заключил Катакалон. – Что касается моих успехов, то они гораздо скромнее, ибо родители готовили меня скорее для военной службы, нежели для занятий науками. Я провел детские годы в сельской глуши вдали от Византия, и мои познания ограничиваются умением читать и писать, хотя и с грубыми ошибками. Не сподобился я искусству речи, не приобщился к эллинскому воспитанию в школе. Вчера я ради любопытства присоединился к моему товарищу и выслушал мудрое наставление Иоанна Мавропода. Он предложил для начала ознакомиться с диалогами Платона. По совету друга я взял самый короткий диалог «Политик», но, увы, убедился в том, что я полный идиот.
Услышав новое звучное слово, Харальд несколько раз повторил его на все лады.
– Идиот…идиот…Что это значит?
– Идиот по-гречески – это человек, не интересующийся политикой и общественными делами. Признаю, политика мне чужда. Хватило знакомства с одним диалогом, дабы в сем убедит.
– Доброго тебя здравия, идиот! Жди, когда откроется решетка. А если завтра ты явишься к воротам в столь же ранний час, мне будет любопытно продолжить беседу, – сказал Харальд, прощаясь с юнцом.
С той поры повелось, что почти каждое утро, едва бледнело темное небо, у Халки появлялись две тени и терпеливо ждали, когда поднимут бронзовую решетку. Харальд был рад развеять предательский сон, мучивший варягов четвертой ночной стражи. Он подходил к решетке и подолгу беседовал с юнцами. Непосредственно разговаривать он мог только со старшим, а тот выступал в роли толмача, переводя слова младшего друга. Заодно Харальд быстро осваивал греческий. Он пытался уловить общий смысл греческой речи, а затем выслушивал перевод. Подобный способ очень помогал, и норманн быстро запоминал новые слова. Кстати сказать, не всякий грек понял бы Константина, так как тот частенько употреблял выражения, вычитанные в древних книгах и давно вышедшие из употребления.
Харальд знал, что ученые люди предпочитают называть Константинополь его прежним именем Византий, но не сразу понял, что такое «триера» и только после долгих расспросов догадался, что это название корабля на старинный лад. Такая же путаница вышла со словом «фаланга». Строй воинов, ощетинившихся копьями четырнадцати локтей длины, давным-давно не применялся в битвах, но ученые мужи упорно называли фалангами любые вооруженные отряды. Кроме того, юнец любил пересыпать свои речи именами древних героев и философов. Норманн прежде слышал только об Александре Македонском и Юлии Цезаре, которого путал с Августом конунгом. Что касается Платона, Аристотеля, Цицерона и других, то их имена были для него пустым звуком. Когда Константин начинал ссылаться на философов, его друг почтительно замолкал, внимая перечню древних мудрецов. Харальд же только недоуменно крутил головой, а потом уставал об обилия слов и уходил проверить, не заснул ли Ульв.
С первого дня Харальда так и подмывало спросить юнцов, нет ли у них знакомых моряков, плавающих на огненосных триерах. Но едва он задал вопрос о том, не ведают ли они состав греческого огня, как Катакалон в ужасе отпрянул, а его друг недоуменно пожал плечами.
– Что ты, что ты!!! – перекрестился Катакалон. – Никому не положено знать сию великую тайну. В этом Бог через ангела просветил и наставил великого первого василевса-христианина, святого Константина. Он получил великий наказ, дабы огонь изготовлялся только у христиан и чтобы никакой другой народ не был обучен его приготовлению.