Но что деньги! Самое страшное, что Михаил Пьяница выставлял на посмешище символы веры, творя некие подобия священнослужителей и делал это для издевки, поношения и срама. Из числа гнусных мужебаб он назначил одиннадцать митрополитов, а «патриархом» провозгласил мерзкого шута Грила, украсив его богатыми шитыми золотом священническими одеждами и возложил на него омофор. В священные сосуды, украшенные драгоценными каменьями и блеском жемчугов, они помещали горчицу и уксус и с громким хохотом, срамными словами и отвратительным мерзким кривлянием передавали себе подобным.
Пришла в смятение Ромейская держава. Лучшие из вельмож и разумные люди синклита во всем между собой договорились и обратили свой взор к кесарю Василию, умоляя его принять царский венец. Василий пошел им навстречу ради спасения отечества. Руками воинов, охранявших вход в царские палаты во дворце святого Мамы, был сотворен Божий суд над недостойным правителем. Одни говорят, что царя Михаила убили в бесчувствии опьянения, не позволившим ему отличить сон от смерти. Другие рассказывают, что он все же проснулся и даже пытался было защищаться, но Василий или один из его сторонников отсек царю обе руки. Обливаясь кровью, Михаил Пьяница осыпал проклятиями вероломного Василия, которого вознес из низшего сословия и назвал своим сыном. Но недолгим был его жалкий ропот, ибо заговорщики поспешили умертвить самодержца, а труп, поругания ради, завернули в лошадиную попону. Высокочтимый совет и всё войско провозгласили самодержцем Василия Македонянина.
Вместе с троном Василий Македонянин и его наследники получили власть не только над настоящим, но и над прошлым. Кто может в точности засвидетельствовать, был ли Михаил Пьяница столь безумен, как его изобразили сочинители, которых щедро наградили за восхваление нового царя, не имевшего ни малейших прав на престол? Или же вина Михаила состояла в том, что он был слишком доверчив к своему любимцу, который вынашивал коварные замыслы? Мы об этом не узнаем, потому что историю писали победители, топтавшие ногами побежденных. Среди них был Константин Багрянородный, сделавший все для обеления деда и очернения его предшественника.
Не желая жить в покоях убитого василевса, а может быть, втайне опасаясь его укоряющей тени, Василий Македонянин повелел построить для себя и своей семьи новые великолепные чертоги, под своды которых вступил Харальд. Здесь следовало идти с величайшей осторожностью, чтобы не поскользнуться на мраморном полу, напоминающем гладкую поверхность норвежских ледников. На полу был изображен павлин – персидская птица, заключенная в идеальный круг из карийского камня. Лучи из того же камня огибают четырех орлов, так искусно сложенных из тонких мозаик, что кажется, будто они живые и намереваются взлететь.
На стенах и потолке переливались золотом лики Василия Македонянина, его супруги и их детей в царских венцах. Евдокия Ингерина была подобна ангелу. Лик ее дышал благородством и нетерпимостью к пороку, как это всегда бывает в пожилом возрасте с женщинами и мужчинами, проведшими разгульную молодость. Дети любящих супругов Василия и Евдокии держали в руках свитки с Божественными заповедями. Художник хотел показать, что, хотя сам Василий из-за обстоятельств жизни не был обучен грамоте, но побеги свои приобщил к мудрости. На потолке сиял победный крест, выложенный из зеленого стекла, и было начертано благодарение от детей Василия Македонянина: «Благодарим тебя, Слово Божие, что вознес нашего отца из Давидовой бедности и помазал его помазанием Святого Духа своего».
Чада Василия Македонянина оправдали его надежды. Двое сыновей Александр и Лев Философ в разное время занимали престол, равно как его внук Константин Багрянородный. К Македонской династии путем браков и усыновлений были сопричислены Никифор Фока и Иоанн Цимисхий. Прямым потомком Василия Македонянина являлся Василий Болгаробойца. Трое из перечисленных, а именно: Фока, Цимисхий и Василий Болгаробойца были великими воинами, сумевшими отвоевать у врагов значительную часть ранее потерянных земель и значительно расширить пределы Ромейской державы. За блистательные победы Македонская династия была любима народом и отзвук народной любви распространялся на царицу Зою, племянницу Василия Болгаробойцы.
Скользнув взглядом по ликам царственных предков Зои, норманн прошел парадные палаты и переступил порог китона – личных покоев императрицы. Проникнув на женскую половину, он поначалу решил, что случайно попал в кузницу. В китоне пылали несколько железных горнов, между ними сновали служанки. Одни из них раскладывали кучки сушенных трав, другие толкли их в каменных ступах, третьи смешивали. В бронзовых котлах закипала густая жидкость. Хотя служанки только-только приступили к работе и развели не все огни, в покоях было жарко и душно. Воздух наполняли тяжелые ароматы, от которых у человека, пришедшего с утренней прохлады, кружилась голова. Полуголые потные рабыни так увлеклись своим делом, что не сразу заметили норманна. Харальд тронул за плечо старуху, растиравшую лепестки белых роз. Она подняла глаза от ступы, увидела варвара, почти задевавшего шлемом потолок, и громко вскрикнула. В мгновение ока покои наполнилась пронзительным женским визгом. Обитательницы гинекея опрометью убегали прочь, опрокидывая котлы с кипящей маслянистой жидкостью. Помещение заполнили клубы едкого пара, от которых запершило в горле. Откашливаясь и сплевывая слюну, Харальд сказал сопровождавшему его Константину:
– От баб только шум. Двинемся дальше!
Догадавшись, о чем идет речь, Константин в ужасе закатил глаза.
– Нет, нет, нет! Спаси и сохрани меня святая Богородица! Должно быть, дальше опочивальня самой василисы. Нам вынут очи, если мы дерзнем зайти туда!
Харальд решил действовать в одиночку и протиснулся в дверь. Ему пришлось согнуться, чтобы не удариться головой об косяк. Опочивальня была погружена в полумрак, который не мог рассеять тусклый свет двух масляных светильников. Приглядевшись, Харальд увидел деревянное вызолоченное ложе, на котором возлежал молодой мужчина в шелковом одеянии. Перед ложем преклонила колени женщина. Она обувала мужчину в пурпурные сандалии, нежно гладила его ступни и что-то страстно шептала. Молодой мужчина отрешенно глядел в потолок. Его красивое юное лицо выражало холод и равнодушие. Скучающий взор перешел с потолка на стену, потом на дверь и остановился на Харальде, застывшим в дверном проеме. Юноша тотчас вскочил с ложа, вырвался из рук царицы и, сбрасывая на ходу пурпурные сандалии, убежал за завесу из тяжелой ткани.
Царица тоже метнулась к завесе. Она о чем-то спросила по-гречески и получила ответ, прозвучавший жалобно и испуганно. После этого царица произнесла несколько успокаивающих слов, круто повернулась и быстрым шагом, почти бегом, направилась к норманну. Харальд видел лишь мозаичное изображение Зои Могучей, к которой благосклонно обращал свой взор Господь наш Иисус Христос. Теперь норманн имел возможность сравнить мозаику с живой царицей и не узрел ничего общего ни в лице, ни в одеждах. Мозаика изображала зрелую женщину, тогда как Зоя выглядела юной, еще не повзрослевшей девой. Её лицо не имело ни единой морщины. Прямой нос украшала едва заметная горбинка.
Разница в одежде особенно бросалась в глаза. На мозаике царица была облачена в тяжелое одеяние, жемчужное оплечье и златотканный нагрудник, больше похожий на непробиваемый панцирь. Женская грудь, спрятанная под таким панцирем, была совершенно плоской, словно с Господом общался бесплотный ангел. На мозаике голову царицы венчала зубчатая корона, украшенная рубинами, изумрудами и другими самоцветами. Однако представшая пред норманном юная женщина не носила царского венца. Ее длинные русые волосы не были покрыты даже накидкой, как у гречанок, которых шествовали из дома в церковь под бдительным присмотром родни. Она была облачена в легкую белую тунику, не доходившую до стройных лодыжек. Витой красный пояс подчеркивал стройность ее девичьего стана.
Юный Константин, не посмевший вступить в царскую опочивальню, мог бы объяснить норманну, что Зоя была одета так, как одевались знатные матроны в Старом Риме. Когда-то легкие римские туники были обычны и для Нового Рима. Постепенно персидское влияние изменило привычки греков. Простые льняные или шерстяные туники, украшенные красной полосой по краю, уступили место пышным одеждам из тяжелых тканей, столь обильно затканными золотыми и серебряными нитями, что они походили на металлические доспехи. Свободно ниспадающие складки сменились несгибаемыми далматиками и хитонами, под которыми невозможно было угадать человеческую фигуру. Грешную плоть не полагалось выставлять на всеобщее обозрение, и для порядочной женщины считалось несмываемым позором показать обнаженную руку выше запястья. Тем удивительнее был домашний наряд царицы. Ее легкая туника не имела рукавов, открывая молочно-белые руки по самые плеч. В гинекее, куда не имел доступа никто из посторонних, царица расхаживала в легком и удобном одеянии.
Зоя воспылала гневом, узрев в своей опочивальне чужого мужчину, да еще варвара. Подбежав к Харальду, она замахнулась для удара. Норманн непроизвольно выставил вперед руку и царица, поскользнувшись на мраморных плитах, попала в его объятия. Её маленькая ручка легла на широкий кожаный пояс, которым был препоясан Харальд. Широко распахнутые глаза Зои с изумлением смотрели на могучего воина снизу вверх. Она сказала что-то по-гречески, но Харальд разобрал только слово «маниак». Он подумал, что не сможет без Константина объяснить царице про благовония. Тогда он просто взял Зою за руку и повел её к выходу из опочивальни. Удивительно, но василиса и деспина ромеев, последовала за норманном как покорная рабыня.
Клубы пара от опрокинутых котлов уже рассеялись. Среди рассыпанных ароматных трав стоял Константин, чутко прислушивавшийся к каждому звуку из опочивальни. При виде царицы он вздрогнул и низко склонил голову, не дерзая поднять очи на повелительницу. Харальд толкнул его, чтобы тот объяснил, за какой надобностью они явились. Юнец понял намек и, не поднимая глаз, произнес несколько слов. Тотчас же на устах императрицы появилась улыбка. Она хлопнула в ладони и на этот призывный звук в палату потянулись перепуганные служанки. Царица жестом показала, что надо подготовить место для аравийских благовоний, и служанки захлопотали вокруг поверженных котлов и разбросанной травы. Константин попятился к выходу, низко кланяясь, но был остановлен вопросом Зои.