Предчувствуя недоброе, Никифор приказал построить для себя крепость рядом с Дворцом Быка. Он окружил свое убежище высокой стеной, заготовил склады и хранилища хлеба, простые и духовые печи – и все для того, чтобы показать, что это не дворец, а всего лишь хозяйственные постройки. Ведь Никифору было предсказано, что он умрет во дворце. Вот он и хотел скрыть дворец под видом хранилищ для зерна. Он не понимал, видимо, что «если Господь не сохранит город, то понапрасну будет бодрствовать охраняющий»! Так сказано в «Псалмах», и так свершилось в тот самый день, когда стена наконец была завершена и василевсу вручили ключи от крепости в крепости.
Что могло спасти василевса, если рядом с ним в убежище пребывала его супруга, денно и нощно замышлявшая против него. Феофано рассчитывала на магистра Иоанна Цимисхия. Он был удален от двора, поскольку Никифор подозревал его в честолюбивых намерениях. Однако Феофано неотступно просила, заклинала и слезно молила супруга простить магистра Иоанна. Сладкими речами она оплела василевса, сверх меры преклонявшегося перед ее красотой. Она убедила царя тотчас же вызвать Цимисхия из его имения. Приехав в столицу, Иоанн Цимисхий предстал перед василевсом и получил дозволение бывать во дворце каждый день. Будучи человеком горячим, смелым и удивительно склонным к дерзким предприятиям, он изыскал способ проникнуть в покои августы и завел с ней переговоры о заговоре. Они нашли сообщников, среди которых называют Михаила Вурца, обиженного наказанием за взятие Антиохии, таксиарха Льва Аваланта, темнокожего Феодора Аципофеодора. На тайной сходке они решили устранить василевса Никифора от власти
Феофано спрятала в своих покоях трех сильных в ратных делах мужей. Но это не укрылось от чужих глаз, поскольку во дворце все следят друг за другом. Вечером во время молитвы один из клириков царского дворца исхитрился вручить Никифору записку: «Василевс, прикажи осмотреть женские гинекей; там спрятаны вооруженные люди, которые собираются тебя умертвить». Прочтя это письмо, василевс приказал произвести поиски заговорщиков, но по необъяснимой небрежности его люди не заглянули в темную каморку. Феофано усыпляла бдительность мужа любезными разговорами. Она сказала, что отойдет по делам, а потом вернется: «Пусть твоя спальня будет отперта; когда я вернусь, я сама ее запру».
Василевс в продолжение целой смены ночной стражи возносил обычные молитвы к Богу. Но усталость взяла свое, и он заснул на полу. Надо заметить, что, страшась печальной участи, определенной пророчествами, Никифор дал обет не спать на царском ложе. Он всегда ложился на шкуру барса и пурпурный войлок. Тем временем заговорщики, укрытые августой, вышли из каморки и собрались на открытой площадке в верхней части дворца. Была глубокая ночь, дул леденящий северный ветер, падал мокрый снег. Наконец появилась лодка Иоанна Цимисхия. Свистом подал он знак сообщникам, склонившимся к нему с верхней площадки. Они привязали веревку к корзине и втащили в ней наверх по одному сначала всех заговорщиков, последним – самого Цимисхия.
Пробравшись таким образом во дворец, заговорщики ворвались в царскую опочивальню, предусмотрительно оставленную незапертой. Приблизившись к ложу, они увидели, что оно пустует, и в страхе приготовились бежать. Но один из евнухов женской половины, бывший их проводником, указал им на спящего на шкуре Никифора. Они окружили василевса и начали пинать его ногами. Усевшийся на царское ложе Иоанн Цимисхий приказал подтащить автократора к себе и обрушился на него с упреками: «Ты сослал меня в деревню проводить в бездействии время с простыми земледельцами, меня, мужа столь доблестного и более тебя храброго, от рук коего никто теперь тебя не спасет». С этими словами Цимисхий схватил Никифора за бороду и безжалостно терзал ее, а заговорщики так яростно били василевса рукоятями мечей по щекам, что его зубы расшатались и стали выпадать из челюстей. Потом Цимисхий взмахнул мечом и рассек надвое череп василевса. Он приказал и другим наносить удары Никифору, и они безжалостно расправлялись с ним, а один из заговорщиков ударил его изогнутым акуфием в спину и пронзил до самой груди. Так был убит самодержец!
Свершив задуманное, Иоанн Цимисхий взошел в Золотую палату, обул ноги в пурпурные сандалии и воссел на трон. Телохранители императора слишком поздно узнали о покушении. Надеясь, что царь еще жив, они бросились на помощь и изо всех сил старались проломить железные ворота. Но Иоанн Цимисхий приказал вынести голову убитого и показать ее через отверстие его телохранителям. Это страшное и невероятное зрелище подействовало на них: они выпустили мечи из рук, запели на другой лад и в один голос провозгласили Иоанна Цимисхия василевсом и автократором ромеев. Что касается Никифора Фоки, то его обезглавленное тело предали земле. На его гробнице справедливо было бы высечь надпись: «Ты победил всех, кроме женщины!»
– Я не верю, что варяги так постыдно предали конунга, – воскликнул норманн. – Наверняка его телохранителями были малодушные греки.
– История умалчивает о том, кто служил в охране. Но, кажется, варанги появились во дворце позже.
– Неужели Феофано после убийства супруга вышла замуж третий раз?
– О нет! Коварная женщина ошиблась в расчетах. Однажды я видел старинный фамус – тайный листок. Видел мельком, ибо закон повелевает сжигать крамольные писания, а их сочинителей подвергают суровой каре. На листке было изображено в красках, как Феофано опускает со стены корзину для Цимисхия, и все это сопровождалось словами, начертанными на листке: «Какое же блаженство ты испытала во время убийства? Себя пожалей – из-за своего преступления печальную долю нашла ты!» Патриарх Полиевкт настоял на том, чтобы вдова василевса была удалена в ссылку. Она бежала и пыталась найти убежище в алтаре Великой Церкви, но её вывели оттуда. При этом она отбивалась и всячески поносила Цимисхия. Её сослали в дальний монастырь.
Выслушав рассказ об убийстве Никифора Фоки, норманн отпустил юнцов. Они слезно просили проводить их до ворот, опасаясь найти их запертыми. Норманн согласился. По дороге он обдумывал услышанное. Константин упомянул, что василиса Зоя приходится родной внучкой Феофано. Унаследовала ли она коварство своей бабки? Наверное, все женщины прирожденные лгуньи. Недаром сказано в старинных «Речах Высокого» о ветренных женщинах: «На крутящемся круге слепили их сердце, в грудь юлу им вложили». Будет ли исключением златовласой Эллисив, дочь конунга Ярицлейва Мудрого. Сейчас она еще милая девочка, но кто знает, какие честолюбивые замыслы появятся в её красивой головке, когда она вырастет? О Эллисив! Дева из Гардов! Помнишь ли ты изгнанника Харальда, принужденного скрываться в чужой стране?
Погруженный в невеселые мысли, Харальд привел юных друзей к Халке. Показывая рукой на надвратную церковь, норманн спросил:
– Знаю, что там покоится прах конунга Цимисхия, о коем мы сейчас толковали. Надеюсь, он хотя бы пал почетной смертью на поле битвы подобно Свендославу?
– Увы, нет. Все свое недолгое царствование Иоанн Цимисхий провел в военных походах. Поелику самодержец почти не бывал в столице, всеми государственными делами заправлял евнух Василий Нога, имевший чин хранителя священной опочивальни. Будучи грубым воином, василевс не любил евнухов. Однажды Иоанн Цимисхий проезжал мимо цветущих поместий на недавно отвоеванных им землях и спросил, кому они принадлежат? Ему ответили, что это собственность Василия Ноги. Тогда самодержец горько посетовал, что он и его войско терпят одни только лишения, а все завоеванное попадает в руки евнуха, который роскошествует в столице. Всемогущему евнуху донесли о словах василевса, и так случилось, что вскоре после этого Иоанн Цимисхий внезапно заболел и умер по всем признакам от действия яда.
Бронзовая решетка Халки уже была опущена. Норманну пришлось объяснять страже, что юные секретики задержались во дворце по неотложному делу. Он попросил выпустить их через боковую железную дверь, которая вела к Святому Кладезю. Покидая дворец, Катакалон пожелал норманну счастливого Рождества и попросил сказать что-нибудь на прощание.
– Греки! Вашу державу погубят бабы и скопцы! – изрек Харальд и захлопнул железную дверь.
Глава 14Смерть василевса
Харальд, сын Сигурдта, научился понимать быструю греческую речь. Однако из предосторожности он старался разговаривать на ломаном языке, намеренно коверкая окончания и перемежая их словечками на северном и славянском наречии. Над ним откровенно смеялись, но это имело свои преимущества, так как греки не боялись вести откровенные разговоры в присутствии здоровенного косноязычного варвара. Харальд нарочно напускал на себя тупой и равнодушный вид, внимательно прислушиваясь к дворцовым сплетням.
Лучезарное светило, постепенно склоняясь на северный край небосвода, направило свою колесницу к созвездию Тельца, после чего непогода сменилась солнечными днями. Деревья окутала нежная зелень, землю покрыла сочная трава, спешившая подняться до того, как её выжжет безжалостное солнце. Пока же было счастливое время, уже теплое, но без невыносимого летнего зноя, столь досаждавшего северным людям. Подходил к концу великий пост. Варяги, которым давно надоела постная трапеза, вслух мечтали о том, как они зарежут бычка и зажарят его на поле для игры в мяч. Но еще до окончания поста для варягов по старинному обычаю устраивался радостный праздник. В Пальмовое воскресенье Золотая палата и переходы Священного дворца устилали ветвями пальмы и мирта в память о том, как Господь наш Иисус Христос въехал на осле в Йорсалир и множество народа, услышавши об этом, взяли в руки пальмовые ветви, вышли навстречу Ему и восклицали: «Осанна!» Когда Роман Аргир вышел своей обычной шаркающей походкой из опочивальни и направился в церковь, все варяги, даже не назначенные в тот день для несения стражи, выстроились вдоль пути и приветствовали его словами: «Ас Анна» или «Аксана» – кто как мог выговорить. Едва царь со свитой прошествовал мимо варягов, они бросились поднимать с пола пальмовые ветви. Гест толкнул локтем Харальда: