Царица Зоя долго колебалась, на кого обратить свой благосклонный взор. Зато евнух Иоанн точно знал, кому она должна отдать предпочтение. Придворные шептались, что всемогущий евнух открыл для младшего брата свободный доступ в гинекей. Не только Харальд, но и многие из обитателей Священного дворца неоднократно видели юного Михаила на царском ложе подле Зои. Застигнутый на месте преступления Михаил краснел и смущался, но василиса даже не считала нужным сдерживаться. На глазах у всех она обнимала и целовала юношу и хвалилась, что не раз уже вкушала с ним наслаждения. Передавали за достоверное, будто порфирородная Зоя наряжала возлюбленного в золотые царские одежды и вкладывала ему в руки скипетр. Потом она будто бы призывала слуг и приказывала им падать ниц перед Михаилом, говоря, что в самом ближайшем будущем он станет их повелителем. Об этом много судачили на симпозиях в школьном дворе, когда варяги были уверены, что их никто не подслушает. Геста, как человека дольше всех прослужившего при дворе и хорошо знавшего дворцовые порядки, спрашивали, чем бывший меняла околдовал супругу конунга. Манглавит глубокомысленно отвечал:
– Есть чародейство, заставляющее людей видеть то, что им внушаю другие.
По словам Геста, ему довелось знать одного именитого грека, принятого при дворе. Про него втихомолку шептались, что он не гнушается колдовства и водит дружбу с демонами. В один из дней знатные греки наблюдали за морем с площадки Дворца Быка. Мимо пристани проплывала лодка, доверху груженная глиняной посудой. Чародей спросил придворных, какую бы они дали ему награду, если бы он сделал так, чтобы лодочник вдруг сошел с ума и перебил вдребезги свою посуду? Собеседники сочли его слова за шутку и изъявили согласие на все, чего он только от них пожелает. В следующую минуту они увидели, как лодочник вскочил на скамью и стал бить веслом по глиняным чашкам и мискам, пока не превратил все в прах. Смотревшие на это сверху надрывались от смеха; особенно они веселились, когда лодочник очнулся и понял, что натворил.
– Я был среди них, – продолжал Гест. – Тоже хохотал во все горло, уж очень забавно выглядело, как сей глупец, схватившись обеими руками за бороду, раскачивался из стороны в сторону и горько рыдал по погибшей посуде. Потом я разыскал лодочника и спросил, чего ему вздумалось орудовать веслом, словно секирой в бою. Он побожился, что узрел в лодке страшного змея с красным гребнем и принялся отбиваться от него. Змей извивался, потом вдруг исчез, и лодочник к своему горю обнаружил, что стоит посреди груды битых черепков. Кто знает, что внушают супруге конунга? Вдруг перед ее очами не жалкий меняла, а доблестный муж, сочетающий в себе достоинства Рагнара Кожаные Штаны и Олава, сына Трюггви. Немудрено, что старая баба в юном обличье сошла с ума и бесстыдно бегает за менялой.
Харальд призадумался над рассказом манглавита. Ему не верилось, что юнец владеет столь сильными колдовскими чарами. Быть может, за него колдует его старший брат? Евнух Иоанн больше походил на чародея, особенно учитывая, с какой быстротой он опутал всех во дворце. Между тем множились доказательства злой ворожбы. Об этом поведал все тот же секретик Константин, который и сам мог быть заподозрен в волшебстве, так как внезапно являлся и здесь и там, словно его носила по воздуху нечистая сила. Однажды его послали за нужной книгой в патриаршую библиотеку, занимавшую несколько покоев в пристройке Великой Церкви. Близ библиотеки он увидел одного из служителей, весьма ученого и знающего книгохранителя, но при этом раба низменных страстей, из-за которых он постоянно пребывал в крайне стесненном положении. Воровато оглядываясь, служитель передал какой-то сверток человеку, закутанному в плащ. Потом он протянул руку, в которую незнакомец отсыпал несколько номисм. Снедаемый любопытством Константин последовал за человеком в плаще и улучил момент, когда тот откинул накидку. К своему изумлению он опознал в нём Михаила, младшего брата евнуха Иоанна.
– Совсем не ожидал увидеть его с книгой в руках, – удивлялся Константин. – Да, всякий трапезит хорошо знает счет, складывает цифры и исчисляет барыш. Что касается знаний, выходящих за пределы их низменных занятий, то клянусь Гераклом, пока такой трапезит накарябает свое имя под договором о займе, я успею бегло просмотреть любой диалог Платона. Зачем ему книга, тем паче что в патриаршей библиотеке только богословские сочинения да малая толика еретических писаний, коими как раз и заведует служитель, передавший ему сверток…Еретических писаний… Да, конечно! Как я сразу не догадался!
Константин хлопнул себя по лбу и возбужденно зашептал:
– Сивилины книги. Они спрятаны за семью запорами. Но золото все отпирает.
– Какой Сивил? Он служить во дворец? Не знай такой, – равнодушно откликнулся Харальд.
– Разумеется, не знаешь. Сивила древняя прорицательница, она давно умерла. После неё остались книги, в коих предсказаны людские судьбы. Конечно, не всех людей, а только венценосцев и им подобных. Должно быть, Михаил хочет выведать судьбу василевса Романа и узнать, кто ему наследует. Однако сие непросто, ибо прорицания всегда темны и запутаны. Василевсу Ираклию, победителю персов, была предсказана смерть от воды. Он приказал засыпать землей пруд в дворцовом саду и слить воду из бассейнов в термах. Нога императора не ступала на палубу корабля, он даже не приближался к морю. Скончался же он от водянки, и только тогда стало ясно, что пророчество было ложно истолковано. Другой случай произошел с василевсом Львом Армянином. Он увидел в Сивилиных книгах изображение льва, коему наносят удар копьем через сочетание букв Х и Р. Никто не мог объяснить автократору, что это означает, кроме великого мудреца Льва Математика. Он растолковал, что царя по имени Лев убьют в Рождество Христово. Так и случилось. Льва Армянина зарубили в церкви перед праздником Рождества. Но где же Михаил найдет толкователя, подобного Льву Математику? Без такого толкователя он ничего не узнает.
На следующий день Харальд застал царицу, ластящуюся к юному красавцу Михаилу. Их каждодневные встречи уже никого не удивляли. Они и не думали скрываться, к тому же говорили откровенно, будучи твердо уверенными, что высокий варвар их не понимает. Судя по мрачному лицу, Михаил не обнаружил в Сивилиных книгах ничего утешительного.
– Что тебя тревожит, сердце мое? – вопрошала царица Зоя.
– Страшные знаки в Сивилиной книге. Будь проклят день, когда мне захотелось проникнуть взором в будущее.
– Обыкновенные знаки и буквы. Как в соннике Ахмета, который есть в каждом втором доме, – успокаивала его царица.
– Пророческие знаки, сотворенные демонами, – передернул плечами возлюбленный царицы. – Демоны, силящиеся оторвать человека от Бога, бросают семена вожделения к царской власти и подстрекают к покушению.
– Мы слишком далеко зашли по избранному нами пути. Положись на мое искусство. Тебя никто не заподозрит и не обвинит.
– Кроме Господа, когда он потребует ответа на Страшном Суде. Мне все чаще вспоминается изречение: «Поставляли царей сами, без меня»!
– Пусть будет так! Я совершу неизбежное без твоего участия, – пообещала Зоя, обвивая руками шею юноши.
Царь Роман, казалось, не замечал предосудительного поведения супруги, а к её юному любовнику относился так, словно тот был его родным сыном. Впрочем, Харальда не покидало подозрение, что старый конунг кое о чем осведомлен. Как ни старался евнух Иоанн преградить доступ к царю, Роман Аргир все же получал доносы, открывшие ему глаза на прелюбодеяние супруги. Однажды, когда Харальд стоял на страже позади золотого трона, седобородый логофет секретов сумел обмануть бдительность хранителя священной опочивальни и остался наедине с царем. Он долго шептал что-то на ухо самодержцу. Харальд уже достаточно освоил греческий язык, чтобы в общих чертах понять ответ Аргира.
– Моя порфирородная супруга весьма любвеобильна. Так зачем же мне желать, чтобы её страсть излилась сразу на многих людей, бросающих на нее вожделеющие взоры? Среди них непременно найдутся честолюбивые и знатные мужи, домогающиеся царского скипетра. Гораздо лучше, что она увлеклась легкомысленным юнцом, не помышляющим ни о чем, кроме нарядной одежды и драгоценных перстней. К тому же его старший брат Иоанн, самый верный мне человек, способный удержать юношу от необдуманных поступков.
– Филантропе василеу! Человеколюбивейший повелитель! На ногах прелюбодея видели пурпурные сандалии.
– Пусть тешится! Он никогда не взойдет на трон и долженствует почитаться последним, кого мне следует опасаться.
– Автократор…
– Оставь меня, я устал, – слабо шевельнул рукой император.
Обескураженный логофет секретов поклонился до земли и вышел из палаты. Не прошло и двух дней, как логофета нашли мертвым в саду. Говорили, что он неосторожно заснул на траве и был укушен ядовитой змеей. Все удивлялись, откуда приползла ядовитая тварь, ведь земля еще толком не прогрелась после зимы. Тихо шептались, что логофет никогда не осмелился бы пойти против Кормителя Сирот, если бы не настоятельные побуждения со стороны родной сестры царя Пульхерии, возмущенной всем происходящим в гинекее. Вскоре после внезапной смерти логофета сама Пульхерия тоже скоропостижно скончалась. Конечно, она пребывала в весьма преклонном возрасте, но почему-то её похоронили поспешно и скромно, словно последнюю рабыню, а не сестру самодержца.
Подозрительный евнух Иоанн преследовал всех, кто мог покуситься на его власть. Один за другим в ссылку отправились несколько придворных, неугодных препозиту. Среди них были бородатые и безбородые. Так, из дворца исчез евнух Стефан, пользовавшийся особым благорасположением императора. Говорили, что именно он вовремя подсказал василевсу Константину имя префекта столицы Романа Аргира. И хотя царь был обязан ему троном, заслуги не спасли Стефана от опалы, хитро устроенной Кормителем Сирот. Еще одной жертвой препозита стал Константин Даласин, которого в свое время называли в числе претендентов на руку Зои и царский трон. Будучи отвергнут, Даласин оставил службу и заперся в дальнем имении, ведя размеренную жизнь частного человека. Ему сочувствовали и говорили, что он правдив и не в силах вынести низости придворных нравов. Однако добровольное затворничество не спасло Даласина от расправы. Евнух Иоанн приложил немало усилий, чтобы выманить опасного человека из сельского уединения. Он обещал затворнику важную должность и почет при дворе, но тот опасался за свою жизнь и просил дать ему царский указ, обеспечивавший неприкосновенность. Требуемый указ, скрепленный золотой царской печатью, был отправлен Константину Даласину, после чего упрямец нехотя повиновался и явился в столицу. Едва он въехал в ворота, как его схватили и бросили в темницу, не обращая внимания на данные ему клятвенные обещания и золотую печать.