– Порфирородная! Я мог бы долго перечислять твои достоинства, ибо они воистину бесконечны! Но скажи, что ты решила насчет супружества?
Зоя взглянула на Михаила, шептавшего молитвы в углу, и в её взоре отразилось любовное томление. Тряхнув длинными локонами, покрывавшими её плечи, она воскликнула:
– Мне был дан знак свыше!
Много дурного говорили о жене конунга, но никто не посмел бы упрекнуть её в непочтении к святыням. Так, например, она приказала изготовила для себя точнейшее, если можно так сказать, изображение Иисуса, украсила его всевозможными драгоценностями и только что не вдохнула в икону жизнь. Образ подавал знак просящему цветом, краской лика предвещал грядущее. С помощью чудесного образа Зоя могла многое предсказать. Случалось ли что-нибудь приятное, постигала ее какая-нибудь беда, Зоя сразу приходила к иконе, чтобы благодарить или просить о помощи. Она то обнимала образ, преданно смотрела на него и, обращаясь к нему, как к живому, называла самыми ласковыми именами; то, распростершись на полу, орошала землю слезами и терзала ударами грудь, и если видела его лик побледневшим, уходила мрачная, а если пламенеющим и озаренным ярким сиянием, то радовалась удачному будущему.
– После моей молитвы лик Господа был озарен сиянием! Святой образ предрекает нам великую удачу.
– Я расскажу всесвятейшему патриарху о полученном тобой божественном знамении. Боюсь, однако, что он заупрямится, ибо не любит меня и моих братьев. Только золото может смягчить его сердце. Много золота! – подчеркнул евнух.
– Так излей на него море золота! Пиши хрисовул! – приказала Зоя.
Хрисовулом, или золотопечатной грамотой назывался императорский указ, скрепленный золотой именной печатью, которую подвешивали на особой ленте. Иоанн ударил в ладоши и позвал:
– Асикрит!
На его зов явился царский секретарь Христофор Митиленский, с которым Харальд познакомился во время шествия в праздник святого Фомы. Поэт выделялся из толпы придворных смелым и независимым видом. Но человеку, который служит во дворце, неизбежно приходиться смирять свой нрав и молча исполнять любые приказы. Покорность давалось ему нелегко. Христофор находил утешения в тайном пьянстве, причем пил неразведенное вино, как варвар. Расправив лист бумаги – грамоты с золотой печатью не писались на обычном пергаменте, но только на дорогой бумаге, привезенной восточными купцами – он приготовил заточенное писало и вопросительно глянул на евнуха. Иоанн начал диктовать. При первых словах евнуха Христофор дернулся и непроизвольно отстранил от себя лист бумаги. Однако благоразумие взяло верх. Он опомнился, опустил глаза и прилежно начал водить писалом, оставляя на бумаге каллиграфические строки.
Когда работа была закончена, Христофор достал из складок одежды стеклянную чернильницу, наполненную драгоценными пурпурными чернилами. Чернила, находящиеся в заведывании царского секретаря, изготавливались из слизи морских улиток. Если улиток сильно трясти и при этом выжимать сок, то они испускают пурпур. Требуется тысяча улиток для получения наперстка пурпурных чернил. По этой причине пурпурные чернила ценятся на вес золота, пользоваться ими дозволено лишь императору. Царица Зоя скрепила грамоту пурпурной подписью, евнух Иоанн пометил грамоту словом «Сделано». Он написал обычными темно-зелеными чернилами из дубовых чернильных орешков, но без его пометки золотопечатная грамота считалась недействительной. Говорили даже, что Кормитель Сирот имел дерзость рвать и бросать на пол неугодные ему царские указы. Пока сохли чернила, Зоя подошла к Харальду, безмолвно застывшему у дверей опочивальни и украдкой прикоснулась тонкими перстами к его крепкому запястью. Её губы дрогнули, она приказала евнуху:
– Прихвати с собой варвара. У него могучие руки и широкие плечи.
При этих словах царица впилась коготками в руку норманна и тяжело задышала. Харальд даже не изменился в лице. Зоя несколько опомнилась и отошла от варяга, сказав прерывающимся голосом:
– Он так силен…что один унесет больше золота, чем пять слуг. К тому же он не владеет нашим языком, следовательно, не будет болтать. Чем меньше людей во дворце узнают о подарке для патриарха, тем лучше.
– Порфирородная! Только твой острый ум может сравниться с твоей неземной красотой!
Показав знаком, что Харальд должен следовать за ним, евнух направился на Монетный двор, который находился за палатами Девятнадцати лож. Двор тщательно охранялся, но Кормитель Сирот именем василисы потребовал, чтобы его пропустили внутрь. Варяжская стража отвела скрещенные секиры. Самому Харальду еще не доводилось охранять Монетный двор, однако он наслушался варягов, которые с горящими глазами говорили о том, что на дворе день и ночь чеканят золотые монеты. И действительно, несмотря на позднее время у печей кипела работа. В отблески пламени мелькали черные люди, которых можно было бы принять за африканских невольников, если бы ручьи пота не оставляли на их полуголых закопченных телах светлые дорожки. Некоторые из них были укутаны в перепачканные плащи, предохранявшие их от жара драгоценного металла, разливаемого по каменным тиглям. Их лица были измождены от непосильного труда, босые ноги покрыты пылью. Едва кто-нибудь из литейщиков останавливался, чтобы перевести дух, раздавался повелительный окрик старшего над работами. Харальду показалось забавным, что несчастные люди с трудом добывают пропитания чеканкой золотых монет.
За закопченными мастерскими возвышалась Сакелла – государственная казна. Снаружи здание было небольшим, но под землей находись обширные сводчатые подвалы, где хранились царские сокровища. Бывало, войны и бедствия опустошали сокровищницу, но она всегда вновь наполнялась до краев. Иной раз даже приходилось расширять подземелья, чтобы вместить все золото. Нежданных гостей встретил великий сакелларий – хранитель казны, доверенный евнух, никогда не покидавший пределов Монетного двора. Получив письменное повеление, скрепленное золотой печатью и пурпурной подписью, он заметно погрустнел.
– В твоем распоряжении золота целое море Тирренское, а василиса требует всего две капли, – возмутился Иоанн.
– Если бы море! – горестно откликнулся хранитель казны. – Василевс Роман, царствие ему небесное, неумеренно потратился на постройки. Двери царской сокровищницы распахнулись настежь, золото текло рекой, но строительство так и не прекращалось, ибо постройки разбирались одна за другой и, исчезнув, возрождались вновь, то размерами побольше, то с украшениями поизысканнее. Как впадающие в море реки теряют по пути большую часть воды, так и стекавшиеся туда деньги до срока растрачивались и исчезали.
Тяжко вздыхая, сакелларий повел их в подземелье. Достав из складок плаща замысловатый кованный ключ, он сунул его в дверь, обитую толстыми медными листами. Пока он возился с замком, Харальд прикинул, что, если снять восковой отпечаток с ключа, бывший кузнец Гостята сможет выковать такой же. И тогда сокровища греческих царей попадут в его руки. Хотя проще перебить охрану и взломать секирами дверь. Хранитель казны никого не впускал в сокровищницу. Вот и сейчас он вошел один, плотно закрыв за собой дверь. Спустя довольно продолжительное время он выволок из сокровищницы два тяжелых кожаных мешка и поставил их перед хранителем священной опочивальни.
– В каждом мешке ровно пятьдесят литр.
– У меня нет времени пересчитывать, – сказал Иоанн, любовно поглаживая мешки. – Впрочем, ты знаешь, что тебя ждет, если здесь не достанет хотя бы одной номисмы.
– Я ручаюсь за точность счета.
Иоанн велел Харальду забрать драгоценный груз. Норманн взвалил мешки на плечи и подумал, что легко бы унес вдвое или даже втрое больше золота. Но вслух он ничего не произнес, понимая, как опасно показать евнуху знание греческого языка. Они покинули Монетный двор, сопровождаемые завистливыми взглядами варягов, стоявших на страже. «Будет и вам удача, друзья! – усмехнулся про себя Харальд. – Когда придет Ярицлейв, я попробую склонить вас на сторону конунга Гардов. Согласитесь – будете богаты. Окажетесь неразумны – придется накормить вашей плотью греческих воронов»
Дворцовыми переходами они прошли в Великую церковь. Она была пуста и темна. Лишь тусклые светильники на стенах и слабые огоньки лампад терялись в огромном пространстве храма. По темной винтовой лестнице со скрипучими деревянными ступеньками евнух и норманн спустились с верхней галереи в покои патриарха. Помещения предназначенные для предстоятеля и его многочисленных служителей вплотную примыкали к храму, образуя с ним одно целое. Поэтому паломники из других земель говорили, что патриарх живет и кормится в храме святой Софии. Отчасти так и было. В обложенных камнем прохладных цистернах, вырытых во дворе храма, хранились дыни, яблоки, груши и иные плоды, предназначенные для патриаршего стола, на верхних полатях была устроена баня, куда по трубам возводилась вода из Святого Кладезя. Там же имелся сад с плодовыми деревьями и ягодными кустами в кадках, которые орошались теплой дождевой водой.
Сонный референдарий сопроводил нежданных гостей в Великий Секрет – обширную палату, предназначенную для совещаний патриаршего синклита. Обитая серебром дверь вела в малую палату, где находилось Честное Древо, которое износят на воды в тот день, когда Господь дарует победу над врагами. Другая дверь закрывала проход в богатую библиотеку, наполненную бесценными манускриптами на греческом и латинском языках. Там же под тремя замками хранились Сивилины книги, в которые имел несчастье заглянуть младший брат евнуха Михаил. Под личные покои патриарха был отведен триклиний Фессал, названный так потому, что его стены были инкрустированы фессалийским мрамором. Прошло не менее получаса, прежде чем препозита Иоанна и сопровождавшего его варяга допустили в личные покои, и они предстали пред очами Его Божественного Всесвятейшества архиепископа Нового Рима и Вселенского Патриарха Алексея Студита.
Вселенский предстоятель был осанистым мужем с осеребренными длинными власами. Его имя указывало на славный монастырь, основанный проконсулом Студитом и прославленный святым подвижником Фёдором Студитом. Монастырь, известный строгостью устава и благочинием братии, являлся достойным примером для подражания. Многие патриархи вышли из стен знаменитой обители. Вселенских патриархов чаще всего ставили из монахов, хотя на патриаршем престоле иной раз бывали представители белого духовенства и даже люди из «мирского вещества», то есть жившие до избрания в миру и имевшие семьи. Перед рукоположением в патриархи они разводились с женами и принимали малую схиму.