– Он твой новый друг? Где Катакалон?
– Катакалон пренебрегает службой. Редко ходит в секрет. Твердит, что хочет заняться воинским ремеслом. За меня ты можешь порадоваться. Асикрит Христофор оценил мои способности и оказал мне великую честь, предложив быть его помощником. Теперь я повсюду хожу за ним и даже сопровождаю его до дома, что находится в Протасии.
Пока они беседовали, гроб с телом Романа Аргира внесли в церковь и поставили на возвышении напротив Царских врат. Монахи зажгли светильники. Патриарх, стараясь не смотреть на распухшее лицо покойного, произнес прочувственную проповедь, после чего начался чин отпевания. В пасхальную седмицу погребение усопшего совершается по особому чину, в котором многие заупокойные и покаянные молитвы и песнопения заменены на пасхальные, величия ради и чести светлого праздника Воскресения. Поэтому в молитвенных песнопения, возносившихся к высоким церковным сводам, слышалась не скорбь, а скорее сдержанная радость и веселье. Патриарх прочитал разрешительную молитву, с которой покойный с миром отпускается в загробную жизнь. Начертанную на пергаменте молитву вложили в правую руку Романа. Запели стихир:
– Приидите, последнее целование дадим, братие, умершим, благодаряще Бога…
Патриарх склонился над покойным и облобызал его зеленые распухшие уста. За ним по старшинству последнее целование отдали духовные чины и миряне. Под пение «Святый Боже» Романа отнесли к мраморному саркофагу, который царь приказал приготовить для себя заранее, как всякий христианин, знающий, сколь недолгим является пребывание в земной юдоли. В старину царские саркофаги изготавливались из порфира, но привоз царского камня из Египта давно прекратился. Патриарх возлил на тело покойного елей, после чего кипарисовый гроб поместили в мраморный саркофаг. Двенадцать человек с трудом надвинули тяжелую крышку.
Харальду подумалось, что несладко лежать под камнем. Возможно, Храни Путешественник был прав, выбрав огненное погребение. Плоть его сгорела в огне и унеслась к небу вместе с дымом, а это куда лучше заточения в каменном склепе. Манглавит Гест как-то за трапезой рассказал варягам, что в незапамятную старину в Миклагарде правил конунг именем Анастасий. Он заснул непробудным сном, вероятно, от подмешанного в вино сонного снадобья, и все решили, что он умер. Конунга похоронили в большом каменном гробу. Через некоторое время он проснулся и громко воззвал из гроба: «Выпустите меня!» Ему отвечали, что поздно взывать, что он погребен по христианскому обычаю и уже венчан на царство другой конунг. Заживо погребенный не слушал увещеваний: «Пожалейте меня! Выпустите и я уйду в монастырь». Греки долго колебались, наконец, через несколько дней, когда крики прекратились, решились сдвинуть крышку гроба. Они нашли Анастасия мертвым и увидели, что перед смертью он съел пурпурную обувь и объел собственные руки. Выслушав эту историю, Торстейн Дромон уверенно заявил: «Клянусь молотом Тора, из гроба взывал не настоящий конунг, но могильный житель. Они частенько просят их выпустить, а потом пожирают мозги доверчивых простаков».
Из мраморного саркофага Романа Аргира не доносилось ни звука. Впрочем, если бы царь ожил и воззвал во весь голос, его никто бы не услышал. Едва надвинули крышку, церковь Богородицы Великолепной опустела. Все разошлись, если не сказать, разбежались. Только юный Константин одиноко стоял у дверей. Наблюдая за пробегавшей мимо него толпой, он сокрушенно вздыхал.
– Никто не плакать о стольконунг, – заметил Харальд, коверкая греческие слова.
– Увы, ты прав, тавроскиф! Если кто и проливал слезы, то исключительно из-за жалкого вида покойного. Говорят, его смерть… Впрочем, умолкаю, так как не склонен никого обвинять, если не располагаю точными сведениями…Остальные же думают…Ну да ладно… Никто не будет вникать в это подозрительное дело, ибо василевс Роман одним причинил много всякого зла, другим не сделал никакого добра. При жизни его умоляли позаботиться о дворце, украсить акрополь, наконец, выделить деньги на военные нужды. Однако Роман бредил одной только церковью Богородицы. Он считал своим злейшим врагом всякого, кто пытался соблюсти меру, и немедленно причислял к ближайшим друзьям тех, кто изобретал всевозможные излишества. Какую он вел жизнь, такого заслужил и погребения, и от своих трудов и трат на монастырь воспользовался только тем, что его похоронили в укромном уголке церкви.
– Греки любить большой церковь.
– Всему своё место и время. Прекрасно, как говорит песнопевец, любить благолепие дома Господня и обитель славы его. Но зачем было разорять подданных непомерными податями? Сказать по правде, Роман Аргир походил больше на сборщика налогов, нежели на василевса. При нем ворошили и исследовали дела еще Евклидовых времен и строго взыскивал с детей долги их давно забытых отцов. Приговоры же выносились не иначе, как в пользу казны. Жаль, что покойный василевс не почерпнул столь много из арифметики или геометрии, чтобы ограничить множество. Он рассматривал любезный его сердцу монастырь как бесконечную величину, умножая число монахов. Полагая, видимо, несправедливым утверждение Анаксагора о беспредельности миров, он отсек большую часть нашего материка и отдал его храму. И вот величина следовала за величиной, толпа за толпой, всякое новое излишество превосходило предыдущее, и не было ничего, чтобы остановило или положило предел этой расточительности, пока не был положен конец жизни василевса.
– Мой не знает таких людей: Иклид, Наксагор.
– Тебе простительно, ибо какой спрос с варвара! Печально, что василевс Роман умел мудрствовать на словах, знал силлогизмы, сориты и утиды, но на деле вел себя не как мудрец. При нем почитались ремесленники, горнорудное дело ценилось выше самой философии. Роман искал новую вселенную и повелел разведать море за Геракловыми столбами – первая должна была доставить спелые плоды, второе – огромных, размером с китов, рыб.
Харальд подумал, что умерший конунг был довольно разумным человеком, как бы не порицал его юнец. Наставник Харальда – Храни Путешественник однажды рассказал ему, что за теми столпами, о которых упомянул юноша, лежит морской путь в Виноградную страну. Харальд решил, что в будущем, когда он станет конунгом, он снарядит корабли, чтобы разведать новые воды, богатые рыбой, и земли, где произрастают сочные плоды. Между тем Константин продолжал недовольно ворчать:
– В окружении василевса было мало настоящих ученых, да и те дошли лишь до преддверия аристотелевской науки, из Платона же толковали только о символах, не знали ничего сокровенного и того, о чем рассуждают люди, знакомые с диалектикой и наукой доказательств. Впрочем, не будем судить строго. Если у самодержцев, прославленных за их нрав, речи и деяния – Александра Македонского, обоих Цезарей, Пирра Эпирского, как мы знаем из их жизнеописаний, добродетели и пороки не находились в равновесии, но дурные свойства явно преобладали, то что можно сказать об их подражателях?
Харальд перебил его речь вопросом:
– Куда все бежать? Как стая волков на охоте!
– Так и есть! – отозвался юноша, отвлекшись от философских рассуждений. – Должен признать, что твои сравнения, варвар, удивительно точны, когда речь заходит об охоте, войне и прочих знакомых тебе низких предметах. Вся эта свора суть волчья стая, бегущая за тучной жертвой. Сегодня всем чинам будут раздавать рогу, причем пророчествую, что на эту Пасху подарки окажутся особенно щедрыми, ибо василевсу надобно укрепиться на троне.
– Нам дадут деньги?
– Увы! Мы не в таких чинах. Нам придется только завидовать, как завидовал бы горящий в аду грешник, созерцая блаженство Лазаря на небесах! А вот и асикрит Христофор!
Царский секретарь ушел от могилы самым последним. Он пошатывался от горя и выпитого вина. Ударяя себя в грудь, он горько восклицал:
– Я Христофор, рожденный в Митилене на острове Лесбос. Там по холмам и оливковым рощам бродит дух величайшего после Гомера стихотворца Алкея. Его уста изрекли золотой завет: «истина в вине», коего я неуклонно придерживаясь. Пусть я пьян, но чести еще не пропил. Я многим обязан василевсу Роману и мне печально видеть, как низко ведут себя ромеи, облагодетельствованные покойным самодержцем.
Воздев руки к великолепному своду, он продекламировал эпиграмму, родившуюся экспромтом:
И проносили царя по городу лучшие люди,
После того, как достигли они знаменитого храма,
Там на покои положили царя знаменитого тело,
И к молодому пошли государю, забывши Романа,
Так и владыки-цари лишаются блеска и жизни,
Так настигает и их напоенная горечью чаша.
– Устами асикрита изречена бесспорная истина, – склонился перед царским секретарем Константин. – Когда смерть лишает владыку царственного блеска, ему не приходится рассчитывать на благодарность подданных. Неудивительно, что цари не хотят испить сию напоенную горечью чашу и цепляются за власть до последнего вздоха. Истинно сказано: «царская власть – это прекрасный саван»! Но ко всему следует относиться философски. Все ищут выгоду и бегут к живому подателю благ, забыв о покойном! Надеюсь, асикрит не запамятовал, что сегодня состоится раздача роги?
– Да, рога… Золото помогает смириться с несправедливостью нашей жалкой жизни…Вино тоже дает забвение…Но для доброго вина необходимо золото… Замкнутый круг, из коего нет выхода…, – бормотал царский секретарь, заботливо увлекаемый Константином из Великолепной церкви.
В тот же день Харальду пришлось стоять за царским троном и наблюдать за раздачей роги, то есть награды от казны сверх обычного жалования. По давнему обычаю рогу выплачивают в Чистый Четверг, но из-за кончины Романа выдачу пришлось задержать, и теперь все с нетерпением ожидали царских милостей. В Золотой палате поставили стол десяти локтей в длину. На столе громоздились одеяния из драгоценных тканей и кожаные мешки, наполненные золотыми монетами, причем на каждом мешке имелась надпись, для кого он предназначен и сколько в нем номисм. Придворные входили в палату по списку, который зачитывал великий ключник. Первым был вызван ректор. Царь Михаил, которому шепотом подсказывал, что следует делать, взял в руки мешок с золотом и возложил его на правое плечо приглашенного. По древнему обычаю именно так полагалось вознаграждать ректора, всем же остальным деньги давали в руки. На левое плечо ректора возложили стопку из четырех драгоценных одеяний. Согнувшись под тяжестью царских даров, ректор удалился из палаты.