Спустившись с башни и выйдя на берег, Харальд направился вдоль морских стен, возведенных на некотором расстоянии от воды. Все пространство между стенами и заливом занимали беспорядочно разбросанные деревянные постройки и склады. Сновавшие между причалами и складами люди отличалась от греков. Их лица были тщательно выбритыми, платье выглядело гладким и словно плотно пришитым к телу, тогда как на греках оно развевалось просторными складками. Некоторые из торговцев даже носили тонкие кожаные рукавицы, обтягивающие каждый палец. Здесь преобладали латиняне, в основном венецианцы, к которым греки относились с некоторым высокомерием, считая их жалким племенем рыбаков и торговцев на заболоченных островках в мелководной лагуне. Приезжая в Константинополь поодиночке, а потом и целыми семьями, они расселились на берегу до самого Жидовского вымола, как называли эту пристань славяне. Постепенно иноземцы забрали в свои руки всю торговлю с западными странами, так что о ценах на сыр или вино теперь приходилось справляться у латинян. Кроме венецианцев на берегу суетились пизанцы, генуэзцы и амальфианцы. Харальду объясняли, что латиняне живут в разных итальянских городах и не слишком ладят друг с другом. В Константинополе они также не смешивались, облюбовав отдельные кварталы рядом с Золотым Рогом. Венецианцы населяли свой квартал, пизанцы, генуэзцы, амальфианцы жили по соседству.
Дойдя до ворот Перамы, где была устроена лодочная переправа на противоположный берег, Харальд внимательно обозрел бухту Неорион. В давние времена, когда весь Византий умещался на одном холме, Неорион являлся его морским портом. После того, как город неимоверно разросся, старую бухту стали использовать в основном для строительства и оснащения боевых кораблей. Часть бухты занимал так называемый Эксартисис, где с раннего утра до темноты плотники строгали доски, кузнецы ковали железо, парусные мастера оснащали мачты. Эксартисис тщательно охранялся хазарами, с которыми норманн не смог найти общий язык. Клубы черного дыма от костров, на которых булькали медные чаны со смолой, застилали вид на бухту.
Поняв, что ему не удастся разглядеть ничего особенного, Харальд отправился восвояси. Он проголодался и по дороге зашел перекусить в Портике Рогачей. Когда-то там стояла рогатая статуя, которая поворачивалась, когда мимо проходил муж неверной жены. Потом статую убрали, наверное, её механизм испортился, как сломался механизм возносящегося к небу царского трона и рычащих львов Магнавры, или же статую в гневе разбил какой-нибудь рогач. Харальд спрашивал греков, почему обманутых мужей называют рогатыми. Все посмеивались и пожимали плечами, и только юный секретик Константин пустился в заумные объяснения, что рогатые животные не ревнуют своих подруг и практикуют Платонову систему общения браков.
Харальд ничего не понял. Он вообще терял нить рассуждения, когда речь заходила о Платоне и его идеальных мирах. Норманн смеялся над философскими глупостями вроде того, что мир существует лишь в воображении человека. Какое воображение, когда все можно потрогать и пощупать! «Вот моя рука, – возражал Харальд в споре с Константином, – пощупай мои мышцы. Они вовсе не бесплотная тень на стене, как толкует твой Платон. Он бы сразу понял свою ошибку, если бы я дал ему затрещину моей якобы бесплотной рукой». – «Тебе бы не поздоровилось, тавроскиф! Ведь Платона прозвали так за его широкие плечи. В молодости он намеревался зарабатывать на жизнь кулачными боями, пока не поступил в ученики к Сократу. Некоторые даже утверждают, что он был победителем Истмийских и Олимпийских игр. Во всяком случае он скрутил бы тебя в бараний рог, если бы ты усомнился в его учении».
Чтобы там ни измышлял Платон о каких-то идеальных сферах, в окружающем мире все было реально и в первую очередь чувство голода. На сытое брюхо можно было пофилософствовать, голодного занимал только поиск пищи. Харальд почувствовал, что его желудок требует еды. Он подошел к прилавку между двумя колоннами. Там стояла небольшая жаровня, накрытая мраморной плитой с круглыми отверстиями по размеру глиняных сосудов. Жар от углей позволял держать еду в сосудах постоянно теплой. Перед жаровней на столике был помещен большой стеклянный сосуд с водой для желающих ополоснуть руки перед едой, из-за сосуда призывно выглядывало блюдо с жирным голубем. Хитрый торговец нарочно поместил птицу за прозрачный сосуд, чтобы голубь казался величиной с петуха.
Харальд соблазнился тем, что хорошо откормленный голубь стоил всего лишь один фол. Запустив крепкие зубы в нежное мясо, он вдруг почувствовал, что оно с изрядным душком, который не могла перебить пахучая имбирная приправа. Во мгновение ока расправившись с птицей, норманн нисколько не утолил голод. Ему не оставалось ничего иного, как продолжить свой путь в надежде пообедать в школах. Дойдя до форума Константина, он почувствовал, что крошечный голубь вызвал большое расстройство. Норманну срочно понадобилось посетить отхожее место. Он поспешил в афедрон, или городскую уборную.
Афедрон за порфировой колонной был прославлен как место, где небесное возмездие настигло александрийского священника Ария. Проклятый еретик и лжеучитель отвергал божественную сущность Сына Божьего Иисуса Христа, на чем зиждется вера и упования всех христиан. На Никейском Вселенском соборе чудотворец Николай, епископ Мир Ликийских, не стерпев богохульства, ударил Ария по ланите. Но и после сего вразумления лжеучитель Арий отнюдь не угомонился и как шелудивый пес возвращался на своя блевотины, прельщая ими вельмож и самого царя.
Однажды, выйдя из Священного дворца, Арий в сопровождении своих телохранителей евсевиан шествовал по городу. Когда он приблизился к порфировой колонне, некий страх совести овладел им, а вместе со страхом явилось и крайнее расслабление желудка. Спросив, есть ли где вблизи афедрон, он вошел внутрь и присел опорожниться. Тотчас вместе с извержениями отвалилась у него задняя часть тела, затем излилось большое количество крови и вышли тончайшие внутренности, с кровью же выпали селезенка и печень. Он тут же и подох, а его проклятое тело провалилось в дырку, таким образом, что, когда в уборную вступили его ученики, долго ожидавшие снаружи и обеспокоенные его отсутствием, они увидели его бесстыдно обнаженные ляжки, торчащие из ямы с нечистотами. Один из его почитателей, человек весьма богатый, не пожалел денег и выкупил афедрон у города, чтобы устроить в нем храм. Однако вскоре арианство было окончательно искоренено и сие место вновь превращено в нужник, как тому было предначертано свыше.
Впрочем, чужестранцу, впервые посетившему Миклагард, немудрено было спутать отхожее место с храмом. Нужники Великого Города были устроены с роскошью и великолепием, которое скорее подобало оправлению возвышенной души, нежели низменного тела. Вдоль стен шли мраморные скамьи с прорезанными в них отверстиями по размеру среднего человеческого зада, по бокам были установлены удобные подлокотники, вырезанные в виде резвящихся дельфинов. В нишах в языческие времена стояли статуи, но потом их убрали. Только в некоторых нишах стояли статуи юных дев, которые перемигивались с подружками, словно обсуждая достоинства восседавших перед ними мужчин. По каменному желобу, прорезанному в полу, текла вода, которая смывала мочу и нечистоты. Обычно в афедроне прислуживал сортирный раб, в чьи обязанности входило следить за чистотой помещения и подтирать всем желающим зады с помощью мягкой губкой, смоченной в уксусе и воде. Губка была одна на всех.
В афедроне всегда царило веселье. Восседая на седалищах с мраморными подлокотниками, греки переговаривались, перебрасывались солеными шутками и сердечно приветствовали вновь вошедших в храм облегчения утробы. Там с давних времен было принято вести дружеские беседы, подобно тем, что ведутся за пиршественным столом. Некоторые завсегдатаи афедрона проводили в этой приятной обстановке добрую половину дня, облегчая желудок и делясь последними сплетнями. Оглядевшись, Харальд увидел, что все отверстия заняты, кроме одного – того самого, на котором возмездие настигло проклятого Ария. Греки боялись занимать это место, памятуя судьбу лжеучителя. Харальд же, имея малое понятие об еретике Арии, бестрепетно распустил шнурок на штанах и воссел на лжеучительскую дыру. Сидевший рядом человек быстро отвернул свое лицо. Однако его предосторожность оказалась тщетной. Норманн сразу же узнал болгарина Петра, спасенного варягами и отплатившего их предводителю черной неблагодарностью. Харальд воскликнул:
– Нежданная встреча! Царский внук Петр Долиан! Петр Хитрец! Ты вор и плут! Украл у своего спасителя ожерелье в шестнадцать марок золотом!
– В нем не было и тридцати драхм! – без тени смущения отвечал болгарин. – Мне за него дали сущую малость. Считай, что ты одолжил мне деньги. Я награжу тебя, когда вернусь на царство в Болгарию. Увы, долгое время мое положение в Константинополе оставалось весьма бедственным, но на днях счастье вновь улыбнулось мне. Я поступил в дом к человеку, почти равному мне по происхождению. Пребывание в его свите не роняет моего достоинства. Даже сейчас я несу службу.
– Сидя в отхожем месте?
– Истинно так! Поелику мой патрон царской крови, ему не пристало садиться голым задом на холодный камень. Почувствовав необходимость опорожнить желудок, он послал меня вперед, дабы я занял ему место и согрел его своим царским телом. А вот и он!
Петр вскочил, чтобы уступить место вошедшему в афедрон. То был человек примерно тридцати зим от роду, облаченный в роскошное платье патрикия. Он окинул взором веселую толпу, наполнявшую афедрон, и на его холеном лице появилась гримаса презрения. Но даже отпрыск царского рода не ходит по уборной с гордо поднятой головой. Стараясь не терять достоинства, патрикий задрал вышитый шелковыми нитями хитон и воссел на нагретый мрамор с таким надменным видом, словно занял трон Посейдона, охранявшийся дельфинами. Харальд уже сделал свое дело. Отказавшись от услуг раба, подскочившего к нему с мокрой губкой, норманн вышел из афедрона вслед за болгарином.