– Как зовут твоего хозяина? – спросил он.
– Алусиан.
– Разве это греческое имя?
– Нет. Это иудейское имя, означающее «предводитель» или «государь». Вторым сыновьям в семье болгарских царей принято давать это имя. Алусиан – внук Аарона, брата царя Самуила.
– Выходит, он твой брат? Ты ведь выдаешь себя за царского родича.
– Я внук Самуила, тогда как он из Аароновичей. Царь Самуил приказал убить брата и перебить всех его сыновей. Он пожалел лишь самого юного – Ивана Владислава, приняв племянника в свою семью. Когда Самуил умер, болгарский трон унаследовал его сын Гавриил Радомир. Он недолго правил, так как Иван Владислав только притворялся, что забыл убийство отца и братьев. Иван Владислав поехал на охоту с Радомиром и убил его.
– Теперь я вижу, что вы подлинный род конунгов, где все убивают друг друга, – кивнул Харальд, припоминая кровавую историю своих предков Инглингов. – Но почему твой родич носит платье греческого патрикия?
– Греки обманули Ивана Владислава, пообещав ему державу Самуила. Они вторглись в болгарские земли и захватили их. Иван Владислав погиб, его вдову Марию и сыновей увезли в Константинополь. В их числе был Алусиан. Теперь он и его братья служат василевсу, но их стараются держать подальше от Болгарии. Ходят слухи, что Алусиана в скором времени назначат стратигом Феодосиополя, что неподалеку от фемы Иверия. Если он возьмет меня с собой, я быстро поправлю свои дела и смогу достойно вознаградить тебя за одолженное ожерелье. Возможно, аргиропрат еще не продал его. Тогда я выкуплю залог и верну тебе.
– Можешь не торопиться! На вое счастье я давно желал избавиться от гривны. Прощай, хитрец! Когда станешь царем, не забудь о моей скромной особе, – засмеялся Харальд и на прощание так сильно хлопнул Петра Деляна по плечу, что тот присел, морщась от боли.
Когда Харальд вернулся в Священный дворец, ему передали, что его разыскивал аколуф Михаил. Смена царя привела к большим переменам среди начальников дворцовых отрядов. Евнух Иоанн избавлялся от людей, возвысившихся в предыдущее царствование. Аколуф Михаил чувствовал шаткость своего положения и старался особенно ревностно выполнять приказы Кормителя Сирот.
– Варанг, сегодня вечером ты будешь сопровождать племянника божественного василевса Михаила. Он из рода пафлагонцев.
Аколуф сделал красноречивую паузу, и Харальд понял все без слов. Пять братьев и множество племянников Кормителя Сирот переселились в столицу из захолустной Пафлагонии. Выходцы из этой фемы всегда слыли грубыми мужланами, и родичи царя наглядно подтверждали устоявшееся мнение. По сравнению со своей родней препозит Иоанн казался воплощением добродетели. Конечно, евнух был властолюбив, алчен и подозрителен. В то же время он имел немало достоинств: обладал острым умом и ревностно занимался государственными делами, вникая в мельчайшие подробности. Что же до его братьев, то природа наградила их исключительно пороками, не дав ни малейших талантов. Каждый из них хотел быть выше всех и не желал терпеть никого другого ни на море, ни на суше, будто он один живет на всем свете и получил в удел весь мир.
Заботясь о благополучии рода, Иоанн Кормитель Сирот прощал родственникам самые гнусные провинности. Однако царь Михаил не был столь братолюбив. Сопровождая царя, Харальд часто слышал, как Михаил Пафлагон набрасывался на братьев с грубой бранью, какую не услышать даже в простонародных корчмах на берегу Золотого Рога. Лишь Иоанну удавалось обуздать гнев брата и добиваться прощение для провинившихся родственников. Был среди нахлынувших в столицу пафлагонцев некий Стефан, женатый на сестре царя Михаила и препозита Иоанна. Раньше он жил в самой захудалой деревне и занимался тем, что тщательно конопатил щели и обмазывал судно смолой. По этой причине его прозвали Калафатом, то есть Конопатчиком. Такое же прозвище прилипло и к его сыну Михаилу, прибывшему вместе с отцом к царскому двору. Как уже было сказано, самодержец не слишком привечал родичей, а к своему племяннику, тезке и почти сверстнику, относился с таким брезгливым презрением, как будто тот был мокрицей, случайно проползшей во дворец. Племянник раболепствовал перед царственным дядей, неумеренно громко восторгался каждым его словом и угодливо бросался выполнять каждое его повеление. Но его старания пропадали даром. Царь даже не смотрел в его сторону. Конопатчик бесился и был готов на все, лишь бы заслужить царскую милость. Вот это и имел в виду аколуф, но вслух он сказал следующее:
– Племянник василевса приглашен на пир к Константину Мономаху, криту ипподрома. Кормитель Сирот подозревает тайный заговор, посему будь начеку. Если на Михаила нападут, не надейся на свои силы, а сразу же зови на помощь. Я с надежными людьми буду в засаде неподалеку.
Харальду лишь мельком доводилось видеть царского племянника, но этого хватило, чтобы почувствовать к нему глубокую неприязнь. Сколь раболепен Конопатчик был с царем, столь же грубым и надменным он представал перед низшими. Заискивая перед евнухом Иоанном и влиятельными придворными чинами, он не сдерживал себя в обращении с варягами. Оттопырив толстую нижнюю губу, простолюдин осмелился понукать Инглингом:
– Ступай позади носилок, варвар! И держись поодаль, дабы мои ноздри не ощущали присущего тебе звериного запаха.
Норманн и не подумал выполнять его приказа. Царский племянник перешел на крик, а потом плюнул с досады:
– Великорослая дубина! Ты ни слова не понимаешь по-гречески!
Харальда вполне устраивало, что его приняли за безгласного варвара. По крайней мере Конопатчик более не приставал к нему. Царский племянник уселся в крытые носилки. Раньше он бегал по деревне на своих двоих, не имея по бедности ни коня, ни даже осла, сейчас же он считал ниже своего достоинства передвигаться по Константинополю иначе, чем на золоченных носилках, которые несли четыре чернокожих раба. Процессия двинулась в сторону бань Аркадия. Неподалеку от бань находился богатый дом, называемый Домом Варвара, поскольку раньше в нем обитали выходцы с Кавказа, искавшие покровительства повелителя ромеев. Потом дом перешел в руки евнуха Василия Ноги, стяжавшего в царствование Иоанна Цимисхия такие богатства, что им завидовал сам император. Неизвестно, зачем они понадобились евнуху, не имевшему наследников, и к тому же через некоторое время, уже после смерти Цимисхия, алчность погубила его – он был лишен всего имущества и сослан. Дом Варвара отошел в царскую казну, а при Романе Аргире был подарен Константину Мономаху, состоявшему по первой супруге в родстве с императором. Правда, сейчас, когда трон занял Михаил Пафлагон, судья ипподрома уже не был столь желанным гостем при дворе. Мономах старался уверить всех и прежде всего самого себя в том, что после смерти августейшего родственника ничего не изменилось. Судья по-прежнему устраивал в Доме Варвара великолепные пиры, отличавшиеся обильным угощением и изысканными развлечениями. Сегодняшний пир был знаменателен тем, что царский племянник Михаил неожиданно принял приглашения полуопального судьи и это, возможно, означало, что его дядя, евнух Иоанн, сменил гнев на милость.
Хозяин дома вышел встретить высокого гостя к самым воротам. Рассыпаясь в любезностях и благодаря за оказанную ему высокую честь, судья шел рядом с носилками, на которых восседал бывший конопатчик судов. Столы для пира были накрыты в благоухающем цветами саду перед портиком, откуда открывался отменный вид на Пропондиту и Манганский монастырь. Конопатчику отвели почетное место рядом с хозяином. Когда он возлег на предназначенное ему ложе, ему преподнесли горячее блюдо из роз. Готовилось оно так: лепестки роз растирались в ступе, к ним добавлялась подлива и смесь процеживалась через сито. Затем брались мозги барана (четыре штуки), заливались полученной розовой смесью с добавкой восьми взбитых яиц, сладкого вина из изюма и немного масла. Все это выливалось на сковороду и ставилось на горячие угля. Приготовленное блюдо присыпалось перцем и горячим подавалось к столу.
Харальд отошел вглубь портика, стараясь не упускать из вида царского племянника, жадно уплетавшего мозги с розами. Около колонны он неожиданно увидел своих юных знакомых Константина и Кекавмена в окружении стайки школяров. Норманн спросил их, что они делают в доме Мономаха?
– Царский секретарь Христофор Митиленский просил нас принять участие в комедии, которую он намеревается разыграть перед пирующими, – отвечал Константин и шепотом добавил. – Мы будем играть Аристофана.
В языческую эпоху и даже в первое время после победы истинной веры театр наряду с цирковыми представлениями и музыкой являлся любимейшим времяпровождением греков. На призывы идти в храм Божий мало кто откликался, зато стоило прохожим услышать звук лиры, как у них за спиной вырастали крылья. Церковь неустанно боролась с безнравственными зрелищами, и постепенно театры были искоренены. Остались только мимы, умеющие «говорить без слов», так как телодвижения не столь опасны для власти, как речи актеров. Впрочем, не все мимические представления были одинаково невинными. Как-то Харальд стал свидетелем разыгранной прямо на улице сценки, в которой фигурировал неправедный суд из трех человек: судьи-мздоимца, толстопузого монаха и прожорливого варанга с секирой на плече. Они делили жалкое имущество бедняка, причем уличные лицедеи играли так ловко, что со стороны казалось, будто секироносец действительно заглатывает в бездонную глотку отобранные у бедняка лохмотья, горшки и деревянную лопату. Говорили, что в домах знатных людей, скрытно от чужих глаз, ставят древние греческие трагедии и комедии. Домашние театральные представления считались весьма опасным делом. По этой причине Кекавмен терзался сомнениями.
– Ты уговорил меня льстивыми речами, Константин. Теперь я раскаиваюсь, что поддался на твои увещевания, – упрекал он товарища.
– Не мог же я отказать асикриту, моему непосредственному начальнику и благодетелю! – оправдывался Константин. – Тише! Он идет сюда.
К ним быстрым и не совсем твердым шагом подошел царский секретарь Христофор, весьма возбужденный от выпитого вина и предстоящего зрелища. Он осведомился у Константина, хорошо ли актеры выучили текст. Константин низко поклонился начальнику: