Было заметно, что слова евнуха насмерть перепугали Константина Мономаха. И было чего испугаться! За двусмысленную комедию могли лишить должности и доступа во дворец, но ворожба каралась значительно строже, а если возникало подозрение, что колдовство направлено против императора, то злоумышленника казнили без всякой пощады. Судья знал это лучше, чем кто-либо. Приложив руку к груди, Мономах произнес дрожащим голосом:
– Клянусь святыми угодниками, препозит, что я ничего не ведаю о найденном изображении. Его обронили у моих ворот или намеренно подбросили, дабы оклеветать меня. Я просто позвал гостей на пир и хотел их развлечь. Не угодно ли препозиту отведать скромные яства. Мои повара приготовили пятимесячного ягненка, молочного поросенка и жирных трехгодовалых куриц, какими торгуют в птичьих рядах на рынке, и у которых корм, благодаря искусству откармливания, толстым слоем откладывается на ножках.
– Ты поешь, как сирена, Константин! Пожалуй, я отведаю парочку жирных курочек, – благодушно сказал евнух, возлегая за стол. – Но не надейся задобрить меня угощением. И если я готов закрыть глаза на изображение черепахи и освободить тебя от подозрений в колдовстве, то за остальные прегрешения ты подвергнешься справедливой опале!
Глава 19Прядь о любви и удаче
Харальду, сыну Сигурда, наскучила почетная, но спокойная жизнь в Мега палатах греческого конунга. Он просил отправить его на войну, однако аколуф Михаил наотрез отказал норманну.
– Василиса сильно разгневается, если ты уедешь. Я приметил, что она всегда ищет тебя глазами среди прочих варангов.
Харальд тоже замечал знойные взоры царицы, а вот царь либо не видел этого, либо похотливые взгляды, расточаемые супругой, были ему совершенно безразличны. При дворе шептались, что сразу же после венчания Михаил Пафлагон охладел к Зое или, сказать точнее, перестал притворяться влюбленным. Так или иначе, но Харальду пришлось остаться во дворце. Не прошло и двух дней, как аколуф Михаил, пряча улыбку в бороду, передал норманну, что его желает видеть царица. Томимый недобрыми предчувствиями, Харальд отравился в гинекей. Со времени его последнего посещения женской половины там ничего не изменилось. Так же сияли золотистой смальтой изображения императоров и их детей, принадлежавших к Македонской династии, а помещение перед опочивальней напоминало кузницу с полыхающими горнами. На раскаленных углях стояли медные сосуды, в которых кипела пахучая жидкость. Харальд сразу же взмок. Едва норманн протиснулся в низкую дверцу, как полуголые потные служанки с видимым облегчением завизжали и выбежали из натопленного помещения. Одна лишь царица Зоя не страдала от жара пылающих горнов. Её трепещущие ноздри с наслаждением вдыхали ароматы трав, булькавших в котлах. Милостиво улыбнувшись норманну, она вопросила:
– Варанг, ты был на пиру у Константина Мономаха? Что там произошло? Отвечай без утайки!
– Василиса, от моего рассказа мало пользы. Я видел асикрита Христофора, который изображал покойника, потом заквакали лягушки.
– Не хочу даже слышать об этом насмешнике Христофоре! Он сочинил гнусную эпиграмму на смерть моего первого супруга, случившуюся во дворцовых термах.
Тут и Романа-царя закатилися светлые очи.
Жалостно некий муж возопил и баню покинул,
И поспешал, обливаясь слезами, к блестящим чертогам,
Чтоб возвестить госпоже о печальной кончине супруга.
– Дальше не помню, и лучше бы и все позабыли пакостную сатиру! Христофору давным-давно следовало урезать его острый язык. Жаль только, что из-за вольнодумца пострадали другие. Сильно ли гневался Кормитель Сирот?
– Препозит Иоанн весьма негодовал, но потом сменил гнев на милость и даже возлег за пиршественный стол.
– Притворство! Иоанн не упустит случая примерно наказать Мономаха. И причина, конечно, не в комедии Аристофана. Кому дело до древнего автора! Иоанн невзлюбил Мономаха, поскольку еще до моего брака с Романом Аргиром мы были добрыми друзьями, насколько это вообще возможно при дворе. Константин такой весельчак, особенно в сравнении с желчными евнухами и старухами-зостами из моей свиты. От его жизнерадостного вида у меня сразу же поднималось настроение. Он всегда находил приятные слова, восхваляя мою красоту, и не капельки не преувеличивал, сравнивая меня с Еленой Прекрасной. Конечно, от евнуха Иоанна не укрылось, что нас связывали дружеские чувства. Он боится, что я опять приближу Константина Мономаха к моей августейшей особе и тем самым поставлю под угрозу священные узы брака. Кормитель Сирот наверняка сошлет Мономаха на какой-нибудь отдаленный остров.
– Василиса, в твоей воле заступиться за судью.
– Конечно, стоит мне молвить слово, и Мономаха не посмеют тронуть даже пальцем. Но знаешь, варанг, … я немного обижена на Константина. После смерти супруги он сошелся с её племянницей Марией, что следует почитать не только развратом, но даже страшным кровосмесительным грехом. Кстати сказать, Мария совсем некрасива, разве только молода. Нет, я не ревную, разумеется…, но мне неприятно, что он увлекся ничтожной девицей, хотя его всегда ждал теплый прием в моих покоях. Он сам сделал выбор и теперь пусть помыкает горе в ссылке. Вдали от Константинополя жизни нет. Он скоро поймет свою ошибку и будет умолять о прощении. И тогда посмотрим! Быть может, я верну ему милостивое расположения, а может, мое сердце не смягчится. Знай, варанг: августа Зоя прежде всего женщина, и только потом повелительница ромеев.
– Я плохо понимаю женщин, – признался Харальд.
– Ты просто боишься нас, бесстрашный воин! – игриво воскликнула Зоя. – Все зосты, и помоложе и постарше, заглядываются на твой высокий рост и могучую стать. Слабым женщинам хочется попасть в плен к такому могучему зверю! Но ты избегаешь любовных приключений. Сначала мои зосты думали, что ты предпочитаешь мальчиков, и даже называли имена двух юных секретиков, с коими тебя часто видели. Но старые сплетницы в конце концов признали безосновательность подобных подозрений. Неужели ты сотворен изо льда, тавроскиф? Ведь тебя готовы принять на ложе первые красавицы нашего города!
– Боги дали мне рост и силу не для того, чтобы я кочевал с одного ложа на другое, – отвечал Харальд. – Если бы я занялся осадой женских сердец, то немало бы преуспел. Но тогда у меня не осталось бы ни желания, ни сил завоевывать настоящие крепости и города. К тому же у меня есть невеста, по крайней мере я считаю её моей суженной.
– Вот как! – оживилась Зоя, и её глаза сразу же заблестели, а бледные щеки загорелись румянцем. – Поведай о своей невесте. Она из северной страны? Как её имя?
– Её зовут Эллисив, она из Гардов, которую вы называете Росией. Она дочь царя Росии.
– Варварская царевна? Раньше при дворе было немало так называемых цариц из Болгарии. Некоторым повезло – их выдали замуж за патрикиев, вследствие чего их дети удостоились счастья быть воспитанными как ромеи. Подле подлинной царицы ты забудешь свою дикарку, тавроскиф.
Зоя порывисто вскочила и всем телом прижалась к норманну. Харальду показалось, что его обвила холодная змея. Он замер, как человек, ожидающий смертельного укуса, но к нему неожиданно явилась помощь. В натопленную палату проскользнули два евнуха и встали у стены, низко склонившись в ожидании повелений царицы. Их внезапное появление вызвало досадливую гримасу на лице Зои. Со вздохом разочарования она отстранилась от норманна:
– Ступай, варанг! Завтра я призову тебя.
Харальд покинул гинекей в дурном расположении духа. Что, если завтра царица пригласит его в опочивальню? Ему совсем не улыбалось возлечь на ложе с женщиной-змеей, чьи уста источали яд. Норманну казалось нелепым страстное желание царицы выглядеть моложе своих зим. Зоя обильно пользовалась косметикой, или искусство украшения. Слово «косметика» происходило от слова «космос», то есть порядок. Однако Харальд думал, что царица как раз разрушает космос и идет против установленных богами порядков, пытаясь вернуть молодость с помощью различных ухищрений. Зачем она варит волшебные снадобья для разглаживания морщин, если человеку отведен краткий срок земной жизни? Разве Аста, его мать, помышляла скрывать свой возраст? Ей не пришло бы в голову закрашивать благородную седину или умащать тело маслом и медом, дабы кожа приобрела белизну и упругость. В Норвегии от пожилых женщин, с утра до ночи занятых хозяйственными делами, исходил смешанный запах пота, хлева и дыма от домашнего очага, то есть того уюта, к которому Харальд привык с детства. Царицу же окружало облако приторного аромата, призванного заглушить неизбежное увядание плоти. Все её одеяния были пропитаны благовониями; опочивальня благоухала; ложе было так щедро надушено, что у норманна возникали позывы рвоты.
Харальд понимал выгоду, которую сулило покровительство Зои Могучей. Если уж купчиха Спес, владевшая несколькими кораблями, осыпала Дромона богатыми дарами, то повелительница ромеев могла бы распахнуть перед своим возлюбленным двери царской сокровищницы. Благосклонность царицы сделала бы его самым могущественным человеком в Миклагарде. И кто знает, каких почестей он достиг бы, согласившись разделить ложе с этой женщиной? Конечно, в глазах греков он всего лишь варвар, но чем знатный чужеземец хуже неграмотных конюхов или матросов, которые становились василевсами? В конце концов потомок божественных Инглингов достоин носить пурпурную обувь гораздо больше, чем пафлагонец, рожденный простым бондом.
Стоило Харальду подумать о венце Константина Великого, как царица Зоя представлялась ему не столь уж противной. Но тут пред его глазами вставал утренний выход василевса из священной опочивальни, прием бородатых и безбородых придворных в Золотой палате, скучные воскресные обеды в Девятнадцати ложах и весь мелочный придворный ритуал, заложником которого становился самодержец ромеев. За время службы Харальд убедился в том, что Священный дворец, столь вожделенный для всех греков, был поистине проклятым местом. Ему достаточно было вспомнить живого мертвеца Аргира, который, как утверждали, был вполне здоровым и бодрым мужем, пока не облачился в царские одеяния. Михаил Пафлагон шел по стопам своего умертвлённого предшественника. Когда норманн впервые увидел Михаила, он выглядел красивым юношей, пусть и несколько изнеженным. И что же! Молодой конунг стал добычей демонов. Его с помощью секироносцев приходилось прятать от чужих глаз во время страшных припадков! Поневоле закрадывалось подозрение, что Зоя, колдовавшая над снадобьями, была настоящей марой, сиречь ночной ведьмой, отравившей старого мужа и теперь высасывавшая жизненные соки из молодого супруга. Нет уж, подальше от опочивальни царицы!