— Пойдем назад в Центр? — предложил Джош. — Я не могу бросить Тревера. Я нужен ему не меньше, чем тебе.
Если бы он ударил ее по лицу, даже такое действие едва ли отрезвило бы Айцуко быстрее. Она ведь отлично видела, что Джош испытывает к ней те же, не менее сильные чувства. Он любил и желал ее в этот момент, но в то же время находил в себе достаточно душевных сил, чтобы думать о своем двойнике — друге, нуждавшемся в его помощи. А по ней, значит, хоть камни с неба вались и трава не расти, лишь бы получить свое маленькое счастье? Чего же стоили ее совсем недавние рассуждения о судьбе Чаши…
— В Центр? — медленно повторила Айцуко. — А… да. Конечно. Прости, Джошуа, — окончательно опомнилась она, — а раотан? Тебе удалось его достать?
— Нет, но он мне больше не нужен. Я думал, что умираю, но они пришли и объяснили мне, что это было всего лишь нечто вроде самовнушения.
— Они?..
— Невидимые люди, с которыми я говорил на их языке и понимал, чего они от меня хотят. А потом я начал меняться. Со мной происходило что‑то такое, словно я плавал в жидком синем огне. Это было совершенно не страшно, он не обжигал, а наполнял меня собою, и я понял, что стал другим, не таким, как раньше, и что так и должно быть. В то же время, все было как во сне. Когда сон закончился, невидимые люди исчезли, и я увидел Тревера. Ты знаешь, как сильно мы с ним похожи — как отражение, и я подумал, что мой сон еще длится, а потом вспомнил его. Зато про тех людей забыл. А сейчас, когда ты заговорила о раотане… Никаких объяснений у меня нет, только… такое чувство, будто некая сила вошла в меня и сделала иным, — Джош беспокойно взглянул на свою подругу. — Ты, наверное, думаешь, что я сумасшедший, да?
— Ты не сумасшедший, — возразила Айцуко. — Невидимые люди, которые говорили с тобой, это и есть наши боги. Теперь ты в них веришь?
— Я не верю. Я их слышал сам и знаю, что они есть, — сказал Джош. — Но без тебя мне во всем этом никогда не разобраться. Ты ведь мне поможешь?..
Сигнал раздался в тот момент, когда Джун его совершенно не ожидала. Она только — только собралась принять ванну и лечь, надеясь, что сумеет уснуть хотя бы сегодня. Она каждый раз на это надеялась. Но стоило ей смежить свинцовые от усталости веки, как появлялся Тревер, и начинались ее мучения.
Она все еще его любила и не пыталась обманывать себя, будто это не так. К стыду своему, Джун вынуждена была признать, что никогда не относилась к своему прежнему, первому мужу, Хьюго, с такой страстью и нежностью. Хотя вместе с Хьюго они день за днем вместе боролись за то, чтобы просто выжить — беглые рабы, ведущие жалкое полудикое существование в пещерах. Они согревали друг друга теплом собственных тел по ночам, в постоянной тревоге и страхе потери. Тогда Джун искренне верила, что любит Хьюго, и невыносимо страдала, когда он погиб у нее на глазах. Его последние отчаянные крики долго продолжали звенеть у нее в ушах… А Тревер спас ей жизнь, иначе она разделила бы участь Хьюго.
Но дело было даже не в этом. Так уж человек устроен, что на одном лишь чувстве благодарности прочных отношений построить не может. Благодарность — это еще далеко не любовь. Как и совместная животная борьба за выживание. Если откровенно, Джун ощутила, как что‑то произошло с ее сердцем, едва ли не с первых мгновений, когда увидела Тревера. А ведь он был совершенно чужим, и никто из таких же, как она, беглых рабов не доверял ему и не принимал за своего. Кроме Джун, которая отчаянно его защищала, хотя со стороны могло показаться, будто ею движет лишь холодное любопытство. Она хорошо владела своими чувствами. И тогда она еще оставалась женой Хьюго, не смея помышлять о том, чтобы физически изменить ему с чужим мужчиной. Зато внутренне изменила… сразу. Чувствовал ли это покойный Хьюго, которого даже не удалось похоронить по — человечески? Он был сильным и по — своему добрым парнем — хотя не очень‑то откровенно выражал свое отношение к Джун.
С Тревером все иначе. Джун оказалась в незнакомом ей мире, но рядом с ним ощущала себя настолько надежно защищенной, что не испытывала ни вполне естественной неловкости, ни страха. Она быстро училась, стремительно проделав путь от запуганной дикарки — рабыни до нормальной, вполне современной женщины, свободно оперировавшей со множеством прежде неведомых ей предметов и реалий, которые теперь окружали ее повсюду. Прежняя жизнь казалась ей давним страшным, но почти забытым сном. Даже лица Хьюго она не могла толком вспомнить и стыдилась того, что, таким образом, предала даже самую память о нем. Но что она могла сделать? Теперь у нее был Тревер… С ним словно бы лопнула невидимая петля, прежде туго затянутая на ее чувственности, и Джун ощущала себя очаровательно — развратной в его мощных объятиях. Она любовалась им, обнаженным. Она засыпала, обнимая его, и просыпалась, шепча его имя. Она ласкала его, бессчетное число раз повторяя ему слова любви, страсти и верности. Ей все в нем нравилось. Как он ест, спит, двигается, даже терпкий запах пота и золотистая щетина на подбородке, когда он забывал вовремя воспользоваться бритвой. В его присутствии у нее кружилась голова, подгибались колени, и по спине бежали мурашки. Ее Тревер! Она старалась угодить ему, стать такой, как женщины, к которым он привык — красивой, умной, современной, независимой. Лихо водила турболет и флаймобиль, преодолев естественную природную осторожность, ведь Тревер обожал скорость и риск.
В этой новой Джун едва ли теперь можно было признать прежнюю дикарку. На нее заглядывались мужчины, и она удовлетворенно улыбалась, замечая ревнивый взгляд мужа — значит, небезразлична ему. Сама же Джун кроме него никого больше замечать не желала. У нее не было друзей. Те немногие из обитателей пещер, кто вместе с нею пожелал отправиться на Землю и начать новую жизнь, вскоре вернулись назад, так и не сумев приспособиться к иным условиям существования. Среди них был и Сол, которого Джун любила, как брата. В первое время они старались держаться вместе, однако Сол слишком ясно ощущал себя лишним в присутствии Тревера, кроме того, ему не удавалось, подобно Джун, бесстрашно и безоглядно вписываться в незнакомый новый мир Земли. И еще — так легко выбросить из головы прошлое. В глубине души Джун чувствовала, что Сол не понимает и осуждает ее. Однако его мнение в ее глазах особого значения не имело. Она‑то видела теперь многие вещи глазами Тревера… Мрачные пророчества Сола раздражали ее — он утверждал, будто солнечные камни — олицетворение зла — никому и нигде не могут принести счастья. «Да ты просто завидуешь, — раздраженно заявила ему Джун. — Завидуешь нашей любви и тому, что нам не приходится жить в нищете и опасности благодаря этим самым камням, которые принесли нам настоящее состояние! Тебе бы наверняка больше понравилось, если бы мы с Тревером были вынуждены бороться за каждый кусок хлеба — ты ведь мыслишь прежними категориями. Советую тебе раскрыть глаза и прекратить наконец отвергать все новое, все те возможности и перспективы, которые открываются перед тобой на Земле. Незачем ныть, отравляя жизнь себе и другим!» — «Когда‑нибудь ты поймешь, что я был прав, сестренка, — спокойно возразил Сол. — Жаль, если окажется слишком поздно». Через несколько дней он отправил Джун коротенькое послание, сообщив ей о своем решении вернуться на Меркурий, но даже не пришел проститься. Потеряв, таким образом, последнего из своих прежних друзей, девушка осталась в полнейшем одиночестве — но этого она вовсе не ощущала, до поры до времени. Все ее мысли и время заполнял собою Тревер. Впрочем, одна подруга у Джун все‑таки была — Идис, жена Фрэнка Рейнольдса. Женщины быстро нашли общий язык, Идис знакомила Джун с так называемой «светской» жизнью.
В общем, первые полтора года брака с Тревером, несмотря на множество связанных с адаптацией к новым условиям сложностей, были самым счастливым и прекрасным временем. Мужественный, умный, бесконечно обаятельный красавец, да еще и богатый — мечта любой нормальной женщины. К тому же, несмотря на уже далеко не юный возраст, Тревер принадлежал к числу романтиков, создавая для своей жены потрясающую атмосферу истинной любви.
Потом все начало рушиться. Джун не могла точно сказать, когда и с чего это началось. Треверу нравились шумные вечеринки, он любил бывать среди людей. Другие женщины откровенно с ним флиртовали, это тешило его мужское самолюбие. Джун видела, что ему приятны их знаки внимания, хотя Тревер клялся, что безразличен к ним. Иногда он становился злым, капризным и требовательным, орал на вышколенную прислугу и вел себя как дурно воспитанный избалованный ребенок. Угодить ему в такие дни становилось невозможно. Настроение Тревера менялось чаще, чем погода. Став богатым человеком, бывший бродяга — исследователь и космолетчик — сходил с ума от безделья и бесился, не зная, куда себя деть и на что еще тратить свои деньги. Он то проигрывал огромные суммы в казино, за одну ночь умудряясь спустить целое состояние, то на него нападал приступ скупердяйства, и он скандалил в дешевом кафе, заставляя Джун испытывать мучительную неловкость.
В некотором смысле Сол оказался не так уж неправ. Солнечные камни проявляли еще одну грань своего коварства. Да, на Земле они не обладали опасным свойством телепатически подчинять себе людей, но как огромная материальная ценность «работали» двояко. Тревер, сделавшись их счастливым обладателем, сам того не желая и не помышляя ни о чем подобном, постепенно превращался в их же раба. Он задыхался в любовно выстроенной им же самим золотой клетке и тщетно бился об ее незримые прутья, пытаясь освободиться. Выражалось это, в частности, в том, что он постоянно в каких‑то нелепых драках доказывал свое превосходство и силу, как будто от этого зависела его жизнь, а потом скулил, когда верная Джун обрабатывала его «боевые раны», откровенно набиваясь на жалость и преувеличивая свои страдания. Он смертельно тосковал по своей прежней, полной опасных приключений жизни, и не находил себе места из‑за того, что ему казалось, будто его нынешнее окружение не принимает его всерьез. Все чаще под предлогом того, что ему необходимо «развеяться», он отправлялся на какие‑то якобы чисто мужские «встречи» и возвращался под утро, еле держась на ногах и источая крепкий запах перегара, смешанный с чужими духами других женщин. Но выглядел при этом таким потерянным и несчастным, что у Джун не поворачивался язык устроить ему скандал и хорошую выволочку, которых Тревер, безусловно, заслуживал. Вместо этого она безропотно готовила ему ванну и укладывала своего непутевого супруга в постель, положив на его раскалывающуюся после бурной пьянки голову холодное полотенце. Он каялся и клялся самыми страшными клятвами, что больше никогда не повторит ничего подобного… Но потом все прокручивалось сначала с методичным, пугающим постоянством, и закончилось совершенно закономерно — однажды Джун застала мужа с пышногрудой брюнеткой. Причем оба были изрядно под кайфом, так что Тревер даже не сразу среагировал, когда Джун собрала немногие самые необходимые на первое время вещи и ушла. Их развод был не менее странным, чем брак. Тревер, отлично сознавая свою вину, обеспечил Джун даже с избытком, и теперь ей можно было не беспокоиться о себе. Он постоянно пытался связаться и поговорить с нею, похоже, не оставляя надежды вернуть жен