Наиболее интересной оказалась версия с белым «Жигулёнком» и спаренными двойками в номере. Её будут разрабатывать Бирюков и Герасимов. Кстати, из лиц, ранее участвующих в разбойных нападениях из-за антиквариата и уникальных произведений искусства у нас числится некий гражданин Ананьев. Он проходил свидетелем у Сухарева. К тому же у Ананьева тоже имеются белые «Жигули» с двумя двойками в номере. Поэтому Алексей — надо срочно проверить твоего подопечного.
— потом: преступление могли совершить лица из числа коллекционеров антиквариата, либо художников-реставраторов, имеющих связи с преступным миром.
Эта работа тщательно проводится пятым отделом ГУУР МВД, но сомневаюсь, что у них что-то там проклюнется.
— и ещё одна любопытная версия: разбойное нападение могли совершить лица из числа работников Государственного литературного музея, оформляющих дом Алексея Толстого под музей, либо их знакомые.
Когда начальник МУРа произнёс пятую версию, у Алексея Сухарева опять засвербила в голове какая-то странная, но ещё недодуманная мыслишка. Он пытался отогнать эту мысль, как надоедливую муху, но та уже прочно овладела сознанием и своим жужжанием не давала покоя.
Однако предстояло проверить Ананьева и его злополучный белый автомобиль.
На следующий день Сухарев успел выяснить, что в день нападения 14 ноября Ананьев с двумя сотоварищами Смирновым и Куликовым уезжал из Москвы. Алексей сразу навострил уши, потому что таких совпадений практически не бывает. А если бывают, то достаточно редко.
Увлёкшись совпадениями и почти поверив в успех, Сухарев умудрился задержать всех троих без специального ордера на арест. Полузаконный арест был необходим, так как путешествие в неизвестные края необходимо было проверить.
Но Сухарев недаром чувствовал безразличие к этому варианту с самого начала. Чутьё не подвело. Оказалось, троица на белом «Жигулёнке» со спаренной двойкой в номере ездила… на рыбалку. Это оказался тот самый редкий вариант совпадения.
Но что же дальше? Вот тут на Сухарева опять напала противная неумирающая мысль о сотруднице музея Соколовой. Но с ней предварительную беседу уже провёл Борис Хусаинов. Он, собственно, ничего тоже не выяснил, но каждый вариант следовало доводить до конца. Тем более, что фонарик интуиции в сознании подавал убедительные сигналы. Только одной интуицией сыт не будешь. Следовало запастись фактами.
— Ты, Алексей, побеседуй с фотографом музея Добкявичусом, который неоднократно бывал в доме Людмилы Ильиничны и фотографировал все её семейные «экспонаты» в разных ракурсах, — посоветовал Сухареву его коллега. — Причём, несколько раз он приходил в дом с какой-то Вероникой. Людмила Ильинична говорит, что девица эта здорово разбирается в драгоценностях.
Услышав это, Сухарев первым делом опять наведался к Людмиле Ильиничне, дабы подробнее узнать о работе фотографа и его подопечной.
Толстая ничуть не удивилась визиту Алексея. Наоборот, даже обрадовалась. Потом проговорилась, что из многих милиционеров, следователей, криминалистов и прочих специфических работников, посещавших её в последнее время, она больше всего почему-то доверяет именно Сухареву, что ей даже сон приснился, где Алексей ловит преступников и всё оканчивается благополучно, только пойманный преступник вдруг исчезает. Словно какой-то художник нарисовал картину, потом стёр из неё отрицательного героя.
Сыскарь, конечно, обрадовался такой вере в способности оперативника и чуть-чуть засмущался. Ведь сны, видения и всяческие гадания ничуть не способствуют расследованию. Но всё-таки слушал собеседницу, не перебивая, за что получил лишний взгляд благодарности.
— Я хотел бы подробнее узнать, Людмила Ильинична, о фотографе из литературного музея и его ассистентке.
— Да, конечно, — кивнула дама. — Про него уже расспрашивал ваш коллега. Но я ничего добавить уже не могу к тому, что рассказала. А вот про Веронику могу.
— Ассистентку звали Вероника?
— Да, — вздохнула Людмила Ильинична. — Да, Вероника. Я довольно много показывала ей из своих украшений. Она так восхищалась некоторыми из них, что вернула меня в те дни, когда я получила в подарок от мужа, скажем, бриллиантовые серёжки или же кулон из дутой нити белого золота. Ах, это были такие дни, вы не представляете!
— А как фамилия Вероники, вы не помните? — вернул её из воспоминаний Сухарев.
— Ах, нет, — Людмила Ильинична посмотрела виноватыми глазами. — Но я могу позвонить Наде Соколовой и всё узнать.
— Постойте, постойте, — поморщился Алексей. — Давайте, я сам. Ведь это будет выглядеть гораздо приличнее — я занимаюсь своим делом, поэтому обязан проверить все возможные и невозможные случаи пропажи информации. Ведь преступники прекрасно были осведомлены о том, где и какие драгоценности у вас лежат?
— Вообще-то да, — озадаченно произнесла Людмила Ильинична.
— Ну, что ж, думаю, что всё-таки верну вам похищенное, — улыбнулся Алексей. — Только вот пойманных преступников мы не отпускаем и на картине они у нас сидят за решёткой. Мы тоже художники, только рисуем по-другому.
На этом и расстались, хотя Сухарев ещё не знал как долго протянется следствие и надо ли будет ещё беспокоить Людмилу Ильиничну какими-то расспросами. Он сейчас ехал в Литературный музей. Почему сам? Так сейчас было быстрее, да и посмотреть хотелось на работу фотографа прямо в его мастерской.
Надежда Соколова повела Алексея в фотолабораторию Добкявичуса. Тот встретил Сухарева напряжённым взглядом и Алексей понял, что этот фотограф явно что-то не договорил на допросе Борису Хусаинову.
— Я уже был у вас на Петровке, — недовольно проворчал Добкявичус. — Всё, что знаю, уже рассказал.
— Всё? — улыбнулся Сухарев.
Видимо улыбка у сыскаря получилась многообещающей, потому что фотограф вдруг сжался, даже запыхтел, словно ёжик под ёлкой.
— Значит, всё рассказал? — переспросил Сухарев. — А вот об ассистентке своей забыл.
— Какая ассистентка? — вмешалась в разговор Надежда Соколова. — Никакой ассистентки у него нет, и не было.
— Сам вижу, — кивнул сыскарь. — Поэтому ваш фотограф нас познакомит сейчас с фотографией Вероники. Так её, кажется, зовут?
В мастерской на несколько минут воцарилось гробовое молчание. Потом фотограф поднял мутные глаза на оперативника и объявил, что может рассказать о Веронике Пордеа, то есть помочь следствию, но только без свидетелей.
2
Одесский полуподвальный ресторанчик на Молдаванке никогда не пустовал. Собственно, не слишком дорогие ресторанчики всегда пользуются спросом и не только в Одессе. Но «Алтын» на Молдаванке служил местом, где забивали стрелку, чтобы разобраться в воровских делах или просто обмыть удачную сделку. В общем — малина.
В углу, за дубовым столиком без скатерти сидела неприметная на первый взгляд парочка и за обедом мужчина с женщиной обсуждали какие-то свои семейные проблемы. Парень, довольно крепкого сложения, похож был либо на армянского грузина, либо на цыганского еврея, либо на всех сразу, потому что на живом лице его, обрамлённом копной чёрных волос, играли тёмным светом живые глаза, время от времени осторожно осматривающие помещение.
Девушка — статная белокурая бестия в дорогом замшевом костюмчике с резной костяной заколкой в волосах, сверкающая бриллиантовым кулоном на краю заманчивого декольте — не сводила глаз со своего собеседника.
— Знаешь, Тамара, — тихо говорил парень. — У меня недаром погоняло — Котовский. До этого просто Бесом звали.
— А почему вдруг Котовский? — поинтересовалась девушка.
— Очень просто. Меня сызмальства менты поймать не могли. Я заговорённый.
— Ну, да, — усмехнулась девушка. — Недаром сейчас срок отмотал. Наверное, за побег. Не заливай, Толя.
— Точно! — вскричал парень. — Попадание в десятку. Прикинь, я конвойных сгрёб обеими руками и лбами их — друг о друга. А сам — в окно, и со второго этажа. Ушёл. Правда недалеко, сдали меня. А в КПЗ сами менты Котовским прозвали, дескать, тот боец революции примерно так же обрывался. Но сразу сообщили мне, что зря бежал, что «терпила» забрал из ментовки заяву, и меня прямо с суда под звон литавров отпустить хотели. А так — впаяли за побег по самое нехочу! Но мне повезло: на этот раз срок скостили, потому что побег не считается тяжким преступлением.
— Всё хорошо, что хорошо кончается, — улыбнулась Тамара. — Но мне твоё бывшее погоняло Бес больше нравится. Давай выпьем за тебя!
— Давай, — согласился Толя. — Но я тебе сейчас расскажу, как всё случилось. Никому не рассказывал. Тебе — расскажу. Ну, будь здорова!
После того как они выпили по очередной рюмочке коньяку, Тамара принялась за поданную к столу рыбу «Хвост дьявола», приправленную артишоками, маслинами и кусочками лимона. Всё это рыбное хозяйство было запечено под французским соусом «Марешаль». Ни девушка, ни её приятель ещё не сталкивались с таким кушаньем, но в Одессе чего только не бывает! На то она и Одесса.
Анатолий не стал пока налегать на кушанье. Он закурил и, глядя на подружку, уплетающую морскую диковинку, начал вспоминать:
— Я действительно никому не рассказывал, а тебе расскажу, потому что у меня ещё не было такого друга, который за мной на любой край земли, на любое дело, да и отмажет от ментов, если понадобится. Даже мой корифан Сеня Шварцберг на это не способен.
— А где он сейчас? — вставила Тамара.
— В Кишинёве. И мы отсюда туда мотанём. Там есть «яма» клеевая. Можно отсидеться. Так вот, — продолжил Толя. — Здесь, в Одессе, какое-то время паханом был Толя Черкас — законник, который не сломался на воровском расколе в пятидесятых, и на Хрущёва с горки плевал. Он был учеником самого Бенечки Крика, а я, выходит, стал учеником Черкаса. Чуешь, к чему я тебе это рассказываю?
— Да, — кивнула девушка. — Ты считаешь себя вором в законе, а у законников не может быть ни семьи, ни дома, ни родины. Это ты хотел мне сказать? Но я сама воровка и уважаю воровские законы. Я буду всегда с тобой, пока нужна, а любить до гроба… кто ж до гроба любить сможет?