Протирая глаза, Плут поднялся и зевнул. Изо рта вырывались клубы пара, рассеиваясь в воздухе. Поёживаясь от холода, он разжёг подвесную медную печь, из которой, шипя, выскочили синие языки пламени, поставил маленький котелок с водой на огонь и отправился проверить, всё ли в порядке с «Буревестником», который был привязан к одному из боковых побегов колоссальной ветви.
— Надеюсь, ты хорошо отдохнул, — прошептал пилот маленькому небесному кораблику. — И не вымок насквозь. Так что мы можем двигаться дальше.
Плут пробежал пальцами по гладкой лакированной шее небохода, ощупал каждый узелок на канатах и осмотрел спущенные паруса. На него градом посыпались крохотные блестящие капли, когда он встряхнул шёлковую ткань. Затем он укрепил противовесы, смазал механизмы рычагов. Всё было в порядке. Вода в котелке закипела. Плут поспешно свернул гамак и спальный мешок, сложил непромокаемый тент и закрепил все вещи за седлом небохода. Затем, вернувшись к походной плите, снял котелок с огня, аккуратно потушил огонь и налил крутой кипяток в кружку. Засыпав в кипяток заварку из высушенных листьев дикой горчицы, он обхватил кружку руками, чтобы согреть озябшие пальцы.
Плут занимал выгодную позицию, устроившись на высокой ветке железного дерева, откуда было хорошо видно всё вокруг. Дождь почти прекратился, и лес начал наполняться птичьим гомоном и щебетом, когда его пернатые обитатели — пискуны и чирки, — скрывавшиеся в тенистой листве от непогоды, выпорхнули на свет. Мальчик услышал шелест травы и посмотрел вниз: там, роясь в земле, завтракало целое семейство лесных курочек.
Плут вздохнул. Он тоже хотел есть, но со вчерашнего ужина у него остался только ломоть печёной древесной смакли, аккуратно завёрнутый в широкий восковой лист.
Развернув маленький зелёный свёрток, он почувствовал острый запах перезрелых фруктов, ударивший ему в нос, и, хотя желудок у него урчал от голода, аппетит сразу пропал.
— Нечего быть таким привередой, — сказал он себе и, откусив большой кусок печёного плода, принялся старательно его жевать.
От Варис Лодд, преподавшей ему уроки о законах леса, он знал, что древесная смакля не только съедобна, но и питательна даже в перезревшем виде. Он также понимал, что нельзя отправляться в путь на голодный желудок. Но фрукт был таким невкусным! Плут отхлебнул отвар дикой горчицы из кружки и разом проглотил неаппетитное месиво.
— На сегодня хватит, — скривился он, выбрасывая недоеденный ломоть. Фрукт глухо шлёпнулся на траву, и лесные курочки с тревожным квохтаньем разбежались в разные стороны.
Встав, Плут запаковал драгоценную печку и отвязал своего «Буревестника». Лучи солнца, пробиваясь сквозь редеющие облака, проникали сквозь просветы в листве и, падая на Плута, отражались от гладкой зелёной кожи его лётной формы. За несколько недель, прошедших с того момента, как Плут покинул Озёрный Остров, его форма пообмялась, материал потерял жёсткость и стал ещё плотнее облегать его тело.
Плут в последний раз оглядел стоянку, чтобы проверить, не забыл ли он чего-нибудь. Затем, поставив паруса, сбалансировав противовесы и натянув пусковой канат, он подготовил «Буревестника» к взлёту, и кораблик взмыл в воздух, поднявшись над переливающимся разными красками лесом.
— Может быть, сегодня, — прошептал Плут, повторяя слова, которые он говорил себе каждое утро. Изо рта у него, кружась, вырывались струйки пара. — Может быть, сегодня мне повезёт.
Плут путешествовал уже три месяца, три долгих, утомительных месяца. Каждый день, если он не бродил по лесу в поисках пищи или воды, он внимательно осматривал окрестности, нет ли где-нибудь примет, говорящих, что здесь были толстолапы: спрядённая из трав постель вроде гнёзда, ветка с оборванными плодами или отпечатки тяжёлых лап на мягкой, болотистой почве рядом с лесными ручейками. Ночью Плут забирался на ветви большого дерева и, засыпая, прислушивался, не зазвучит ли где-нибудь вой этого загадочного существа.
Ему трижды удалось услышать этот вой. Каждый раз, встав рано утром, он с бьющимся от волнения сердцем направлялся в ту сторону, откуда накануне раздался зов толстолапа. Он всё ещё помнил своё потрясение, когда впервые увидел порабощённых толстолапов на Опушке Литейщиков. Его обуревало нетерпение: он мечтал встретиться со свободными, здоровыми животными в среде естественного обитания, но когда солнце катилось к закату и тени в лесу становились длиннее, Плуту приходилось смиряться с очередной неудачей. Толстолапы были неуловимы, и найти их оказалось гораздо труднее, чем он полагал.
И всё же экспедиция не стала цепью сплошных разочарований. Имелись и победы: маленькие достижения и открытия, полный отчёт о которых он тщательно записывал в походном журнале, заполняя страницы мелким аккуратным почерком и снабжая текст детально прорисованными иллюстрациями и диаграммами.
Сегодня я увидел характерные глубокие царапины на коре древнего летучего дерева, о которое толстолап точил когти. Некоторые царапины показались мне свежими, другие уже поросли зелёным мхом. Я полагаю, что это дерево является постоянным местом для заточки когтей. Я доволен открытием.
Четверо суток подряд Плут не слезал с вершины соседнего летучего дерева, неустанно ведя наблюдение, но толстолапы так и не появились. На утро пятого дня он снялся с места и с тяжёлым сердцем отправился дальше. В тот вечер, повесив на ветки походную печку и гамак и привязав «Буревестника», он очинил ветку свинцового дерева и внёс очередную запись в походный журнал:
Покинув м, есто заточки когтей, я находился в полёте весь день. Около полуночи я заметил небольшую кучку в форме колокола, сложенную под высоким, деревом, — это были очистки от дуботыквы, что явно свидетельствует о недавнем присутствии толстолапов. Мои предположения подтвердили следы на земле — отпечатки задних ног толстолапов. Большую чисть ночи я просидел на железном дереве, находившемся вблизи кучки отбросов, в надежде, что толстолапы вернутся, за несколькими оставшимися, плодами.
Но толстолапы снова обманули его ожидания. Как только занялось утро и солнце озарило небосклон, Плут продолжил путь.
Шёл день за днём, сливаясь в памяти в бесконечное однообразие, неделя за неделей, месяц за месяцем, но нигде не встречал он этих робких, застенчивых созданий. Плут похудел, однако мускулы его окрепли, а зрение и слух обострились. Он все лучше понимал Дремучие Леса, их вечно меняющееся настроение, капризный и взбалмошный характер. Он узнавал растения, деревья и обитателей леса, которые скрывались в таинственном мраке. Он понимал, что годится в пищу, а к чему опасно даже притрагиваться. Он изучил все лесные звуки, все запахи. А по ночам он садился делать записи в дневнике, описывая флору и фауну, которая встречалась ему на пути.
Сегодня мне на глаза попался, улей диких пчёл. Мне удалось выкурить рой из дупла, поднеся к нему тлеющую ветку колыбельного дерева. Мёд оказался очень вкусным, и когда я положил ложку мёда в чай из дикой горчицы, мой напиток внезапно окрасился в темно-синий цвет, напоминая предгрозовое небо.
Только что я был свидетелем охоты Жабы-Вонючки на чеханчнка. Она оглушила свою жертву, дохнув на неё ядовитыми парами, а затем, слизнув её липким языком, сунула в пасть и проглотила целиком. Мерзкое пресмыкающееся раздулось вдвое и тяжело отрыгнуло. Я просидел в укрытии более часа…
Всю неделю громыхали грозы, и дождь лил, как из ведра. Один раз, когда я прятался от ливня под ветками, в железное дерево, стоявшее неподалёку от меня, ударила молния, и оно вспъхнуло, словно спичка. Я услышал странные звуки, как будто грохнули хлопушки, — это с треском разрывались семенные коробочки, и семена, вылетевшие из них, разлетались по сторонам. «В смерти — жизнь» — как говорил Пинцет. Клянусь Землёй и Небом, Дремучие Леса — странное, но удивительное место…
Сегодня я оказался свидетелем воистину ужасного зрелища. Привлечённый отчаянными криками и визгом, я поднялся, в воздух и совершенно неожиданно для себя, увидел висящего в воздухе ежеобраза. Вокруг его тела крепко обвилась смоляная, лоза — длинное зелёное растение-паразит на стволе жуткого дуба-кровососа. Бедное существо, извиваясь и корчась, боролось с хищником, но смоляная лоза была намного сильнее. А когда на помощь первой лозе подоспела вторая, несчастный ежеобраз перестал сопротивляться. Обе лозы потащили свою жертву через лес, к разверстой пасти на вершине мощного, похожего на резиновую губку, дерева. Расположенные по кругу острые клыки дуба-кровососа плотоядно клацали. Резким движением обе лозы освободили захват, и гибнущий ежеобраз упал головой вниз в чрево плотоядного растения. Поначалу слышны были его сдавленные всхлипы, но вскоре всё затихло. Обе лозы налились кроваво-красным цветом.
Плут отложил затупившуюся ветку свинцового дерева. Он сидел скрестив ноги на высокой ветке колыбельного дерева. Походная печка жарко пылала; влажный воздух был тих и спокоен, даже гамак не раскачивался из-за полного безветрия. Светила луна, озаряя заострившееся, озабоченное лицо мальчика. Ежеобраз напомнил Плуту о товарище.
— Где ты, Стоб? — прошептал он. — Всё ли с тобой в порядке? Нашёл ли ты медные деревья? Начал ли уже работать над диссертацией? Или. — Слова замерли у него на языке. Чувства захлестнули его, и в горле встал комок.
В эту секунду Плут услышал какое-то царапанье. Он обернулся. Слева от него, спрятанное под шишковатым наростом на внутренней стороне толстой горизонтальной ветки, висело что-то отдалённо напоминающее гроздь ананасового винограда. Только цвет у этой кисти был другой — пергаментнобурый, а не пурпурный. Настойчивое шуршание усилилось.
Плут продолжал наблюдение: один из круглых стручков раскрылся, расколовшись пополам, и из похожей на бумагу скорлупки на свет появилось крохотное мокрое насекомое. Оно поползло до конца ветки, затем отряхнуло крылышки под лунным светом.