Так что мы неспешно плывём в небе, мысленно приговаривая: «Я тучка, тучка, тучка, я вовсе не волантер „Доброволец“, следующий к очередному маяку». На вахте есть время подумать о всяком. Например, о том, как мне жить дальше, когда (и если) всё закончится. Должны ли мы — имея в виду в первую очередь мою семью, — вернуться к так называемой «нормальной жизни»? И какая жизнь для нас теперь «нормальная»? Чем дальше, тем сложнее становится представить нас живущим в квартире, работающими на работе, ходящими в магазины и общающимися с людьми, которые никогда не слышали о Мультиверсуме. Хотя это, конечно, возможно. Человек почти бесконечно адаптабелен. Втянемся постепенно. Другой вопрос — а нужно ли нам это? Насколько вообще ценна эта самая «нормальность»? Вот вам, пожалуйста, «цыганка Вася», дрыхнущая сейчас в своей каюте. Она уже никогда не будет «нормальной» в общепринятом смысле соответствия социальным стереотипам большинства. Не быть ей на пике гауссова распределения нормальности среди подростков. Станет ли она менее счастлива в своей жизни от этого? Понятия не имею. Сомневаюсь, что счастье является функцией от нормальности. Долго лишённая общества сверстников, сейчас она скромно перемигивается с симпатичным синеглазым Корректором из Школы. Томные молодые цыгане на рынке провожают её уважительным свистом и цоканьем языка, что делает её походку необычайно игнорирующей. На месте Ивана я бы уже присматривал ружьё и балкон, с которого он будет караулить свою дочурку…
Если я с таким трудом не дал альтери залезть к Машке в голову, должен ли я позволить это социальным структурам вроде той же школы? Разница между ними только в травматичности вмешательства, и эта разница не в пользу школы… Не знаю, в общем. Сложно быть родителем.
— Капитан на мостике! — сам себя объявил Иван.
По идее, это должен сделать вахтенный, то есть, я. Но кому я могу это объявить? Только себе же. Поэтому вставать и отдавать честь я тоже не стал. Не надо доводить субординацию до абсурда. Ничего не надо до него доводить.
— Вахта без происшествий, — доложил я, — скорость и высота стабильные, курс прежний.
— Пойдёшь спать?
— Нет, дождусь следующего зигзага, постою на подстраховке.
Единственный рискованный момент — выход в новом срезе. Скорость и высота спасают нас от большинства сюрпризов, но иногда лучше сразу удрать, и два человека на вахте сделают это в два раза быстрее, управляя оборудованием с двух постов.
— Тогда я кофе пока сварю, — капитан, зевая, ушел на камбуз.
Трасса внизу прямая, как стрела, широкая, ровная, с яркой разметкой и высоким ограждением. Не знаю, каково жилось здешним людям, но дороги строить они умели. Поскольку серая монотонность дорожного полотна не нарушается проезжающим транспортом, то употребление прошедшего времени в их адрес оправдано. Подробностей сверху не разглядеть, да оно и к лучшему — моё любопытство к обстоятельствам локальных армагеддонов поистёрлось об их количество. По крайней мере, воздушный коридор свободен.
— Вижу поворот, — вернулся с кружкой Иван.
— Да, сейчас будем выходить.
— Готовность?
— Есть готовность!
— Резонаторы старт!
— Есть старт!
Мигнуло и пропало небо, мы в туманном пузыре пространства Дороги, чем бы оно ни являлось. Природа этой части глобальной метрики для меня загадочна. Впрочем, не только для меня. Говорят, на Дорогу, как на ось, нанизаны все срезы Мультиверсума, и любая дорога в любом из миров может быть её частью. Но это объяснение звучит слишком красиво и обтекаемо, чтобы в полной мере отображать реальность. Реальность обычно сложнее и непригляднее, и описывается не художественными образами, а многоэтажными формулами. Для себя я представляю Дорогу как самый большой в Мультиверсуме кросс-локус. Если есть кросс-локусы гаражей, метро или храмов, то почему бы не быть кросс-локусу дороги? Дороги везде есть. Разумеется, моё объяснение не претендует на научность — несложно заметить, что в нём нет ни одной формулы. Это смысловая затычка для внутреннего конструирования картины мира. Она не учитывает всей сложности явления, ну так и вы, планируя поехать в отпуск на море, не принимаете в расчёт влияние дрейфа магнитных полюсов.
— Зигзаг!
— Есть зигзаг.
— Резонаторы стоп, средний ход.
— Есть средний. И стоп тоже есть.
— Наблюдаем.
Я осматриваю местность внизу, держа руку на рукоятке тяги ходовых двигателей. Капитан одним глазом обводит горизонт, другим прилип к экрану бортовой РЛС. Без понятия, где Иван добыл этот комплект, от него несёт какой-то классической военной ламповой надёжностью. Зелёный круглый экран в чёрном ящике корпуса выбивается из эстетики рубки, а под гондолой повисла капсула фазированной антенной решётки, но практичности у него не отнять — летающие цели засекает за десятки километров. Мы не выясняем, что это — сразу драпаем. Конкуренты нам в небе не нужны, воздушный бой — не наша стихия. Поэтому капитан держит руку на выключателе резонаторов. Если что — мы даём полный ход и уходим на Дорогу. Ищем обходные пути. За одним исключением — если срез является местом нашего назначения. Как сейчас.
— Был какой-то сигнал, — неуверенно сказал Иван. — Что-то то ли мелкое, то ли радиопрозрачное… Визуально не наблюдаю.
Проблема с РЛС — она старая, скрученная цыганами на каком-то кладбище военных самолётов, монтировал её Артём, который, при всём уважении к его радиотехническому образованию, отнюдь не специалист по авиационным радарам. Иногда она глючит. Ладно, часто глючит, даёт ложные засветки хрен пойми от чего. Обычно нам проще уйти, чем разбираться, реальная ли цель и представляет ли она опасность. Но где-то тут неподалёку должен быть маяк, он стоит некоторого риска, как мне кажется.
— Лево руля, — командует капитан, решившись, и мы остаёмся.
Теперь мы ушли от дороги на местности и не сможем сбежать мгновенно, но маяк в стороне от шоссе. Они почти всегда на берегу, маяки эти, потому что их строители использовали халявную энергию приливов для воздействия на кристаллы. Мне даже кажется, что в срезах с маяками Луна крупнее, но я не уверен. Не знаю, как померить.
— Прилетели? — вот и Василиса проснулась.
— Доброе утро, Вась, — поприветствовал её отец. — Да, мы рядом. Пока тихо.
— Интересно, что тут будет?
Нам тоже интересно. Признаков каких-то совсем уж жутких катаклизмов, которые могли бы повредить башню, не заметно. Слева блестит в лучах утреннего солнца море — оно не пересохло и не залило сушу, значит, и поплавок приливного привода может быть в рабочем состоянии. Это уже радует, хотя пока не обнадёживает.
— Вижу маяк, вижу! — радуется наша юнга.
Тёмная чёрточка на фоне воды. Корректируем курс, снижаемся, медленно выходя на глиссаду.
Пискнула РЛС. Ещё. И ещё.
— Внимание, летающий объект сзади-снизу. Разворот!
Я даю тягу на правый мотор, одновременно реверсируя левый пропеллер, и мы уходим в циркуляцию с присущим дирижаблю изяществом надувного бегемота. Земля внизу неторопливо вращается вокруг нас.
— Вижу его! — сообщил Иван.
Я тоже увидел — пытаясь подстроиться под нашу траекторию, под нами по спирали набирает высоту биплан. Этакий трогательный пионер авиации — из жёрдочек и тряпочек, тарахтящий бензиновым моторчиком и цепляющийся за воздух деревянным пропеллером.
— Ой, какой забавный! — умилилась Василиса.
— Ну, не знаю, — засомневался капитан, — в Первую Мировую с таких ещё как окопы бомбили.
Самолётик не без труда вскарабкался на нашу высоту, видно, что это близко к его потолку. Мы, кстати, можем куда выше подняться, если что — оторваться проблем не будет.
— Вроде не вооружён, — отметил я вслух.
В ту же Первую Мировую пулемёты у хвостового стрелка тоже были в обычае, но тут его не видно, хотя биплан двухместный.
— Это что они удумали? — удивился капитан.
Самолётик меж тем уравнял не только высоту, но и скорость и теперь прижимался все ближе к гондоле, пока почти не уперся нижним крылом в обзорную палубу. Впрочем, судя по его виду, даже прямым тараном он нам максимум поручни погнёт.
— Смотрите, смотрите, он вылезает! — восторженно завопила Василиса.
С заднего места биплана на крыло выкарабкался человек в кожаном шлеме, пилотских очках и лётной куртке. Держась за растяжки, он осторожно преступал высокими сапогами, аккуратно ставя их на рёбра нервюр.
— Вот циркач какой, грохнется же! — расстроился Иван, наблюдая за этими рискованными эволюциями в зеркало обзора задней полусферы.
— Пойду, встречу его, — сказал я. — Не зря же так рискует, поди, дело есть.
— И я, и я! — запрыгала Василиса.
— Только вперёд не лезь, отсюда смотри! — предупредил я её, отдраивая дверь гондолы. — Мало ли, с чем они прилетели.
Я на всякий случай повесил на пояс кобуру с вернувшимся ко мне «кольтом». Если что, хотя бы напугаю, грозно им размахивая.
В открытую дверь ворвался тугой ветер, пульсирующий потоком с пропеллеров дирижабля. Пилот биплана — гений, раз ухитряется вести свою этажерку так точно. Меня чуть не сдуло, а он так и держит крыло в полуметре от палубы. И это с грузом на его конце! Человек уже дошёл до последней растяжки и теперь смотрел на меня. Лицо замотано белым шарфом до больших очков, его концы трепещут на ветру. Лихой парень. Я решился — и протянул ему руку, второй взявшись за ограждение, и дёрнул, помогая перепрыгнуть. Самолёт качнул крыльями, выравниваясь, и отвалил, уходя по пологой дуге вниз.
Вблизи лётчик оказался маленьким и лёгким, ростом ниже меня на полголовы и заметно уже в плечах. Впрочем, подо мной, небось, крыло бы отломилось нафиг. Придерживая его за локоть, чтобы не сдуло, провёл внутрь гондолы и закрыл дверь. Стало достаточно тихо, чтобы разговаривать, и я сказал протокольное:
— Приветствую на борту волантера «Доброволец».
Просто ничего более умного в голову не пришло.
Гость размотал шарф, стащил шлем и очки и оказался совершеннейшим пацаном, курносым и лохматым, с серыми глазами, веснушками на носу и длинными, как у девчонки, ресницами. Я даже подумал — девица, но нет, паренёк.