— Так что же там с эпосом?
— Ах да, прости, отвлёкся. Проклятый недосып. Не хватает нам ещё одного человека на вахту.
— Ничего, подберём нашего навигатора, отоспишься. Рассказывай дальше.
— Так вот, судя по всему, вскоре после Ушедших начинается тот самый период «пилообразного графика энтропии», который описан у Кафедры. Именно тут появляется Искупитель — или Искупители. Поскольку это литература, причём нарочито эстетски-хитровыкрученная, то понять, где там художественный приём, а где реальные события, очень сложно. В общем, то ли Искупители появлялись регулярно, то ли это один Извечный Искупитель, воплощающийся раз за разом (этой версии придерживается Кафедра), то ли это вообще один эпизод, размноженный в целях литературной выразительности. Суть в том, что, когда энтропия системы достигает максимума, появляется некий человек и совершает некие действия, сбрасывающие её на ноль. Каким образом и за счет чего — миллион версий разной степени религиозной упоротости. Наш домашний вариант с «распятием во искупление» на этом фоне просто образец логики. Но самому Искупителю вряд ли удаётся пережить сей момент, потому что никаких даже самых смутных упоминаний его дальнейшей жизни в благодарном за спасение Мультиверсуме нет. И это мне как-то не очень нравится.
— Ты всё ещё думаешь, что это может быть твой сын?
— Скажем так, я этого не исключаю. И не та ситуация, где хотелось бы проверить экспериментально. Так что я двумя руками за паллиативные методы.
— А они возможны?
— Дальнейшая история по версии Конгрегации утверждает, что да. По версии Кафедры — что нет. Угадай, какая мне больше нравится?
— И что там было дальше?
— А дальше мы прибываем к месту назначения, и я прекращаю дозволенные речи.
— Готовность.
— Есть готовность.
— Резонаторы.
— Включаю.
— Вход!
В тумане Дороги виден как будто тёмный мрачный каземат. Без всякого навигатора видно, что мы на месте.
— Ты уверен, что нам надо именно сюда?
— Да, — ответил Иван с уверенностью. — Во-первых, тут на нас невозможно внезапно напасть, это локаль с одним репером, и снаружи почти космос. Во-вторых, я знаю здешний персонал, они знают меня, несколько лет проработали вместе. Они — это не Совет с его загребущими руками и политическими амбициями. Им лучше всех известно, как остро нуждается Коммуна в энергии. Если они будут посредниками, то Палыч не рискнёт нас кинуть. Их голос много значит на Совете.
— Готовность!
— Есть готовность!
— Маневр! Лево на борт! Резонаторы стоп!
— Выход!
— Машина стоп!
— Есть стоп!
Прибыли.
— Наш голос теперь почти ничего не значит на Совете… — печально говорит пожилой лысоватый со лба дядька. Иван представил его как Анатолия Сергеевича, директора завода. — Коммуна сильно изменилась, Вань.
— Но ты же понимаешь, Сергеич, — своя точка заряда, пусть даже на паях с местными…
— Я-то понимаю, Вань. Но приоритеты Совета несколько сместились с внутренних проблем на внешние. Как по мне, Палыч заигрался в эту войнушку, но меня, знаешь ли, не спрашивают.
— А вы ему скажите, — вмешался я, — что кроме маяка Коммуна получит уникальные пищевые технологии йири, купленные аборигенами у Альтериона. Уверен, они охотно поделятся. Да они за мешок кофе всё, что хочешь, отдадут!
— Кроме того, — добавил Иван, — если им так уж неймётся повоевать, то, как только они включат маяк, Комспас им это обеспечит со всей готовностью.
— Ничего не обещаю, Вань, но попробую, — вздыхает Анатолий Сергеевич.
Мы остались ждать. За бортом гондолы темнота, нарушенная только светом нашего прожектора, направленного на вход в тамбур подземного завода Коммуны. Темнота и холод — минус сто семьдесят три по Цельсию. В рубке тепло, свистит пар в кофемашине, звенит чашками выспавшаяся, в отличие от нас, Василиса, мяукает сытый, но всегда готовый добавить кот.
— Не скучаешь по той жизни, Вась? — спросил я, кивнув на вход тамбура.
— Немного, Дядьзелёный. Там было неплохо. Интересно. Я много узнала и многому научилась. Если бы ещё не уроки эти… — скорчила гримаску она.
— Василиса! — строго сказал Иван.
— Знаю, знаю. Надо учить всякие скучные штуки, чтобы быть образованной.
— Одной механикой в жизни не обойтись, — терпеливо, явно не в первый раз, говорит ей отец, — и физикой с математикой. Нужно понимать, как думают люди, чем живёт общество. А для этого нужна история, литература…
— …И прочая унылая скукотень! — завершает его мысль девочка. — Кто будет кофе?
— О, привет, Марина, — с удивлением сказал я, когда гостья решительно скрутила с головы быстро покрывающийся инеем шлем. — Не ожидал застать тебя не в поле с шашкой наголо.
— Привет, Зелёный, — ответила она весело, — кончились мои поля.
— Неужели вы с Маком решились, наконец…
— Нет-нет, мы обязательно расплодимся — но не сейчас. Просто Оленька, зараза такая, сбросила на мои хрупкие плечи руководство разведкой. И теперь я чаще пытаюсь плести интриги в кабинетах, чем, как ты выразился, шашкой махать. Сменила шашки на шахматы. Получается пока не очень, но я учусь.
— Ольга больше не руководитель разведки? А кто она?
— Никто, — вздохнула Марина, — она вышла из Совета и покинула Коммуну.
— Офигеть.
— Сама в шоке. Но хоть на дирижабле покатаюсь, когда ещё доведётся. Ничего у вас тут, богато… — оглядела она интерьер.
— Выделим тебе лучшую каюту. Ты же с нами, я правильно понял?
— Да, побуду за маячок. Мак меня где угодно найдёт. Ну, где там моя койка? Хоть отосплюсь, в последнее время столько суеты было…
Завистливо вздохнув, повёл её в гостевые апартаменты. Я бы тоже сейчас придавил — но вахта сама себя не отстоит.
Когда Марина, выспавшись, пришла в рубку, это пришлось уже на следующую мою вахту. В промежутке я успел пройти два зигзага, передать штурвал капитану, вздремнуть целых шесть часов — и снова не выспаться. Теперь внизу горелая степь, подёрнутая дымками недавнего пожара, дорога на ней хорошо различима, мир, насколько видно вокруг, пуст.
— Привычная пустота, — прокомментировала она пейзаж. — Мы с Маком уже вконец одичали — когда встречаем где-то живых людей, удивляемся. Как будто вот такое безлюдье — это норма. А ведь мы идём Дорогой, значит, все эти миры были населены. Везде была цивилизация, миллиарды людей…
— Не факт, — возразил я. — Не обязательно миллиарды. Наш родной мир — отнюдь не эталон. Скорее наоборот, исключение. Та же цивилизация Йири, где мы с тобой так драматически познакомились — их никогда не было больше ста миллионов, даже в пору расцвета. Ну, если верить их же хроникам. Альтери в какой-то момент имели почти миллиард, и считали, что у них жуткое перенаселение. Сейчас-то, конечно, их куда меньше…
— Никогда об этом не задумывалась, — призналась Марина. — Хреновый из меня руководитель разведки. Очень мало знаю…
— А почему Ольга ушла? Если это, конечно, не тайна.
— Не то, чтобы тайна… Так, ДСП. Но вкратце — Коммуна изменилась, а Ольга — нет. Не вписывается она в новые правила.
— И что это за правила?
— Победа превыше всего.
— И она с этим не согласна?
— Она считает, что мы постепенно превращаемся в собственного противника, и, когда победим, то будет, как в сказках про драконов, — убивший его становится драконом сам.
— Ты думаешь, это не так?
— Может, да. Может, нет. Я не освоилась в своей новой ипостаси. Ко всему приглядываюсь, но ни в чём не уверена. Ольга говорит, что надо не воевать с Комспасом, а устранить причину войны. Что и ими и нами манипулируют, стравливая. Она много чего говорила Совету, но наш нынешний ареопаг не сильно склонен слушать кого-то, кроме себя. А Палыч убеждён, что мундир ему к лицу. Так ты говоришь, наша Родина — исключение?
— Это не я говорю, а Олег. Он изучает архивы Библиотеки и нашёл довольно много интересного. Мы уникально агрессивны, уникально разноэтничны, уникально многочисленны, наш срез удивительно велик.
— Вот тут не поняла, — призналась Марина.
— Не удивительно, до меня тоже не сразу дошло. Вот, под нами планета, так? Скорее всего, вымершая, судя по отсутствию радиообмена, но не о том речь. Мы как-то по умолчанию считаем, что это некая версия нашей Земли. Может быть, с другой географией, точно — с другой историей, но, в принципе, отличается она не сильно, так?
— Как-то так, да. Хотя мы, люди Дороги, в каждом мире видим только крошечный кусочек…
— То есть, грубо говоря, мы сейчас летим над шарообразной планетой диаметром двенадцать тысяч с копейками километров, которая вращается вокруг звезды солнечного типа, как бы ни называли её местные, входящей в галактику Млечный Путь.
— А это не так?
— Скорее всего, нет. Возьмём Коммуну. У неё есть Солнце, которое всходит и заходит, ускорение свободного падения там девять и восемь метров в секунду за секунду, но, если пойти на условный восток, то вернёшься на то же место с запада, пройдя отнюдь не сорок тысяч километров, верно?
— Да, гораздо меньше, — озадаченно подтвердила Марина, — это же локаль.
— То есть, то, что Коммуна не является планетой земного типа, но гравитация на ней работает, тебя не смущает?
— Как-то привыкла, — пожала плечами она, — я там с детства.
— Так вот, есть ненулевая вероятность, что срезы — те же локали. Большие и маленькие, но почти все — существенно меньше нашей родной Земли. Как при этом к ним притягиваются наши жопы, и почему присутствующая почти везде Луна от них не улетает — понятия не имею.
— Я что-то такое слышала от наших учёных, — задумчиво сказала Марина, — но никогда не вникала. Что-то о том, что сознание определяет бытие, а не наоборот. И что именно поэтому мы ни разу не видели срезов, где не было бы — сейчас или в прошлом — людей.
— Мультиверсум антропогенен, — сказал я, — люди формируют мир своим представлением о том, каким он должен быть. Во всяком случае, такова теория, которой придерживается Церковь, и Кафедра с Конгрегацией в этом вопросе согласны.