— Вполне вероятно, — вздохнул он, — вполне.
— И я, конечно, никак не могу их забрать?
— Вас сегодня, вроде, уже пинали? — удивился он. — Понравилось?
Вместе с будущим почти-уже-полковником двое мощных ребят в серой композитной броне и лихих беретах набекрень с незнакомыми короткими винтовками в руках. За этими не заржавеет, сразу видно. Охранники и захвативший нас офицер лежат на полу мёртвые, люди в халатах стоят у стены с выпученными глазами и поднятыми руками.
— Меня, значит, тоже заберёте? — печально спросил я. — Ручки-ножки, животик, вот это всё?
— Вы поразительно везучий человек, Сергей, — покачал головой подпол. — Мы на двух флаерах, без брони, у нас просто нет для вас места.
— Просто убьёте, значит?
— У вас какие-то дикие предрассудки по поводу Комспаса, — укоризненно сказал он, — мы не злодеи. Мы всего лишь рациональны в пределах необходимого. Кстати, вы знали, что местные не только пили кровь, но и ели друг друга?
— В каком смысле?
— В самом прямом. По истечении срока аренды тела личностью, оно возвращается в общественное достояние. Если хорошо сохранилось — в пищевую переработку, если плохо — в компост. «Будьте внимательны к этому телу, его ещё есть другим!» — то ли процитировал, то ли на ходу придумал подполковник. — Вот где дикость-то.
Он поднял с пола выпавший из кармана убитого «кольт», обтёр от крови об его мундир и протянул мне.
— Ваш?
Я растерянно кивнул.
— Так что Корректоров мы заберём, разумеется, а вы можете быть свободны. Зачем мне вас убивать, подумайте? Пустой перевод ресурса. А так — глядишь, ещё и встретимся.
Кривясь от боли в отбитых рёбрах и хромая, я выбрался на улицу. Наличие пистолета никак не меняло ситуацию — шансов отбить у Комспаса Корректоров ноль. Над зданием висели, гудя пропеллерами, два флаера, склонившие к земле свои носы-шарики. На меня им было плевать. Сел в УАЗик, напугал себя кровавой рожей в зеркале, завёлся и уехал, прямо с улицы уходя на Дорогу. Назовём это «тактическим отступлением», например. Чтобы не называть это «просрал задачу». Никому не помог, Настю потерял, чудом выжил. Офигеть я спасатель.
На первом же зигзаге удачно подвернулась река — к ней пришлось съехать с шоссе по запутанной и нелогичной эстакаде с указателями на непонятном языке, где я трижды промахивался мимо нужного съезда. Хорошо хоть машин нет, крутись, как хочешь. Спустившись по бетонным ступеням к воде, разделся до трусов, прополоскал одежду, умылся и даже почти вымыл из волос и бороды засохшую кровь. Развесил на машину мокрое шмотьё, раскатал по нагретой солнцем набережной спальник, улёгся в тени УАЗика и задремал. Так меня ближе к вечеру Настя и нашла.
— Ого, какие у вас синячищи! Это вам за меня так, да?
Я осторожно пощупал рёбра.
— Вроде, не сломаны, это главное. Как ты меня нашла?
— Я хорошо умею искать.
— Не завидую твоему будущему мужу, — сказал я и стал натягивать высохшие штаны.
— Правда? Почему? Я некрасивая?
— Блин, — я взялся за голову, — прости, это была шутка. Довольно глупая. Имелось в виду, что ему от тебя не спрятаться.
— А зачем ему от меня прятаться?
— Я ж говорю — глупая шутка. Забудь. И да — ты очень красивая.
— Вы… ты это всерьез сейчас говоришь, или опять шутка?
— Настя, — сказал я со вздохом, — если тебе до сих пор этого никто не сказал, то послушай меня сейчас внимательно. Ты — очень красивая девочка. Будь мне лет шестнадцать — втрескался бы в тебя по уши. Хотя нет, вру. Не втрескался бы.
— Почему?
— Я в этом возрасте был глуп и застенчив. Ты слишком хороша для того, чтобы тогдашний я посмел мечтать о такой.
— Ну, ты скажешь… — запунцовела щеками девочка.
— Скажу, — кивнул я серьёзно, — это, по-хорошему, должен тебе твой папаша приблудный сказать, но он слишком занят. Увешался бабами и обязательствами, мечется теперь, как жонглёр говном…
— Сергей! — фыркнула Настя.
— Прости. Так вот, запомни — ты очень красивая. Слишком красивая для того, чтобы это не стало проблемой.
— Проблемой? Красивой быть плохо?
— Неудобно. Так же неудобно, как быть уродливой. Идеальная позиция на этой шкале — «симпатичная». Внешность располагающая, но не довлеющая. Не заслоняющая человека. Ты уже сейчас далеко вышла за этот предел, а через пару лет расцветёшь так, что это начнёт мешать. Мужчины будут тебя бояться, а женщины — ненавидеть, не понимая, что это проклятие, а не благословение.
— Бояться? Почему?
— Большая часть мужчин будет бояться, лучшая — стесняться, а худшая — пытаться самоутвердиться за твой счет. Потому что будут сравнивать себя с тобой и думать, что недостойны.
— И что же мне делать? — растерялась Настя.
— Прежде всего, знать об этом. Чётко понимать, что большинство людей тебя не увидят. Они увидят красотку. И обращаться будут не к тебе, а к красотке. К социальному символу в своей голове. К вожделенному призу, достижимому или нет. С этим надо учиться жить, так же как люди живут с заячьей губой или родимым пятном во всё лицо. Заставлять людей смотреть сквозь внешность. Не с каждым получится, но зачем тебе каждый?
— Мне никто этого не говорил… — сказала она задумчиво. — Я подумаю об этом.
— Вот-вот, — ответил я, натягивая куртку, — подумай. Когда-нибудь весь этот чёртов цирк закончится. Надо будет не рушить или спасать миры, а жить. Хотелось бы, чтобы к тому моменту ты была девушка Настя, а не мистическое чувырло в балахоне. И хотелось бы, чтобы эта девушка Настя была хоть немного счастлива.
— Спасибо.
— Обращайся. А теперь давай вернёмся в Центр. Пора уже что-то решать с этим Комспасом.
— Кстати, мы вернулись, — сказал я, недовольно, глядя в напряжённые затылки собравшихся в гостиной. — Если вы не заметили.
Наш вояж не назовёшь триумфальным, скорее, он ближе к провалу, но это не повод нас игнорировать. Мы с Настей уставшие и пыльные, пропахшие дымом и моторным маслом, намотавшие на колёса десяток миров, стоим в дверях — а всем плевать. Все смотрят на какого-то мутного мужика в балахоне, развалившегося в кресле, как у себя дома. У меня что-то в последнее время аллергия на мужиков в балахонах. Вечно от них всякие неприятности. Судя по тому, что детей не видно, а из женщин только Ольга и Таира — причём горянка с ружьём, — и сейчас ничего особо хорошего не ожидается.
— Привет, — сказал Артём, — вовремя вы. У нас тут… гость.
— Вижу, — сказал я коротко, — Насть, может, пойдёшь пока помоешься с дороги?
— Я останусь, — сказала девочка. — Это же Хранитель.
Ну, здрасьте, приехали.
— Здравствуй, синеглазое дитя боли, — поприветствовал её гость персонально.
У меня от пафоса аж скулы свело. Вряд ли мы с ним подружимся, кто бы это ни был. Люди, таскающиеся в чёрных балахонах и говорящие фразами из индийских сериалов, обычно имеют и другие психические аберрации.
Настя молча кивнула и присела в стороне. Тёмные окуляры делают её лицо эмоционально непроницаемым, но мне отчего-то показалось, что она не очень рада визиту начальства. Ведь Хранители как бы над Корректорами? Или я опять чего-то не понимаю?
— Что этот беглый францисканец делает у нас дома? — невежливо спросил я.
— Он утверждает, что это его дом, — пояснил Иван.
— И дирижабль тоже его, — добавил Артём.
— А на жену он ни на чью не претендует случайно? Этак каждый придёт и скажет: «Моё». А документы правоустанавливающие он предъявил? Ну, там, ПТС на дирижабль, «зелёнку» на дом?
Я специально говорил в третьем лице, грубо игнорируя присутствие пришельца — не понравился он мне. Я вообще к Хранителям не сильно расположен после того, что один из них сделал с моей женой и сыном. Тем не менее, в ответ он обратился прямо ко мне.
— А ты, оказывается, ничего. Забавный…
— Любишь посмеяться? — перебил я его. — Могу репризу устроить…
— Не надо, Серёг, — остановил меня Иван, — он интересные вещи рассказывает, послушай.
— Повторю вкратце для вовремя вернувшегося… вашего друга и девочки-Корректора. Кстати, можете называть меня Инженер.
— Тот самый? — спросил Артём.
Какой ещё «тот самый»? Я пропустил что-то важное?
— В некотором роде, — улыбнулся гость, — но можете передать своей белокурой жене, что столь любимая ею литература мелефитов, мягко говоря, далеко не документальна. И да — все постельные сцены выдуманы.
— Тогда вам должно быть очень много лет, — покачал головой Артём.
— Вы, Артём, сидите в зоне сжатия мораториума, рядом с женщиной, отнюдь не выглядящей на свой возраст, и удивляетесь тому, что мне много лет?
Мне одному кажется, что этот мутный поц многовато о нас знает?
— Одно дело — десятки лет, — упрямо сказал Артём, — другое — сотни.
— Время — куда более гибкая и субъективная субстанция, чем вам кажется. Его отсчёт идёт внутри, а не снаружи вас. Вы вполне можете встретить существ, которые старше Мультиверсума, и при этом в их личном времени его создание будет буквально вчерашним событием. Или даже завтрашним. Но мы снова говорим не о том.
— А о чём нам надо говорить? — спросил я. — Если ты, мужик, пришёл предъявить за дом и дирижабль, то обломись. Тыщи там лет прошли или не тыщи — а что с возу упало, то не вырубишь топором. Было ваше — стало наше.
— Я не нуждаюсь в них, — ответил он. — То, что вы оказались в доме, где я долго жил, и используете волантер, который когда-то был моим — лишь демонстрация забавного принципа неочевидной, но прочной внутренней взаимосвязанности мест и событий Мультиверсума. Того, что старый Сева называл Судьбой.
— Вы и Севу знали? — спросил Артём.
— Все знали старого Севу, — рассмеялся гость, — у него был лучший товар в Мультиверсуме! Но мы снова не о том. Я пришёл к вам, чтобы рассказать о Первой Коммуне.
— У нас будет урок истории? — спросил я скептически.
— Очень краткий. Буквально пара слов. Так вышло, что Коммуна сыграла большую роль в предыстории сегодняшних событий. Но я думаю, что как минимум Ольга уже догадалась, о чём пойдёт речь.