– Ф-фейер… – начал Кути, а Эдисон закончил слово: – Фейерверки. Правильно. Хороший мальчик. Прости, что я был груб с тобой… Не следует мне задаваться, я ведь и сам получил бакалавра, когда мне уже очень далеко перевалило за восемьдесят четыре. Восемьдесят четыре… Четыре девяносто пять! О, мы сварим собственное пиво, как только выдастся время для передышки. Ха.
В сторону Кути шагали по тротуару двое чернокожих местных жителей – мужчина в черных джинсах и черной рубашке и женщина, чья ноша выглядела как груда одеял, и Кути понадеялся, что Эдисон помолчит, пока пара не пройдет.
Но его надежда не оправдалась.
– Тебе нравятся кладбища, сынок?
Кути покачал головой.
– Я тоже не питаю к ним нежных чувств, но там можно кое-что разузнать. – Кути прерывисто втянул в легкие воздух. – От неупокоенных призраков – в случае если, несмотря на все предосторожности, черный день все же наступит, и ты станешь одним из них.
Чернокожая пара, проходя мимо, уставилась на него, несомненно, считая его сумасшедшим.
– Не оставлять следов, вот в чем все дело. Все свои первые исследования я вел в лаборатории на поезде. Разувайся. Ежедневный поезд между Порт-Гуроном и Детройтом; в 1861-м я устроился туда разносчиком газет, так что у меня появилась лаборатория, которую нельзя было выследить. – Он фыркнул. – Во всяком случае, без больших усилий. Один все же нашел меня, несмотря даже на то, что я быстро перемещался по стальным рельсам, но я от него смылся, подсунул ему свои маски вместо меня самого. Разувайся же, черт побери!
От всего этого Кути, естественно, не перестал плакать.
– Я? Зачем? Холодно… – кое-как выговорил он сквозь всхлипывания, но тут же резко наклонился вперед, и был вынужден наступить на больную ногу, чтобы не упасть. – Не надо! – Он сел на бетон и принялся покорно расшнуровывать кроссовки. – Ладно, ладно, только не заставляйте меня! – Его рука разжалась, выронив петарды.
Эдисон резко вдохнул; его дыхание смешивалось с всхлипами, и прерывистый голос Кути проговорил:
– Прости, сынок. Очень нужно сделать это (сопение) как можно быстрее. – Кути снял обе кроссовки. Ягодицами он ощущал сквозь джинсы холод бетона. – Носки тоже, – плачущим тоном сказал Эдисон. – И ты ведь больше не плачешь, правда? Это… смешно.
Кути без сопротивления позволил Эдисону управлять его онемевшими руками – засунуть носки в обувь, а потом, связав шнурки, повесить кроссовки на шею. Покончив с этим делом, он осторожно выпрямился и прислонился к витрине мастерской по ремонту телевизоров. Он втайне надеялся, что стекло треснет, но даже с Томасом Эдисоном в голове он весил слишком мало.
– Твоя бога нолит, – сказал Эдисон, прерывая дыхание Кути. – Извини. У тебя нога болит. Я позволю тебе встать самостоятельно. Подбери петарды.
Слишком усталый для того, чтобы подыскать ехидный ответ, Кути с трудом поднялся на ноги, зажав в кулаке петарды. Выпрямившись, он сразу вновь задрожал в своей тоненькой рубашке.
– А теперь, – сказал Эдисон, – мы побежим по этой улице налево… побежим мы после того, как ты начнешь – нет, лучше я начну – бросать горящие петарды тебе под ноги.
Тут Кути заикал и не сразу понял, что на самом деле смеялся.
– Я не могу обратиться к копам, – сказал он. – За мной повсюду гоняется однорукий убийца, наркоман готовит мне обед на автомобильном моторе, а мои родители… и в довершение всего теперь Томас Альва Эдисон собирается гонять меня, босым, по улице и бросать незаконные взрывчатые вещества мне под ноги. А мне одиннадцать лет. Но я не могу обратиться в полицию, ха-ха-ха…
– Мне понравилась эта выдумка – приготовление обеда на моторе. – Эдисон сложил ладони Кути чашечкой вокруг пакетика с картонными спичками и чиркнул одной. – Я спасаю твою жизнь, сынок, – сказал он, – и мое… мою… душу? Что-то мое. – Он держал в руке зажженную петарду, пока огонек на фитиле почти не добрался до крошечного картонного цилиндра. А потом весело скомандовал: – Прыгай! – и выпустил ее.
Кути поспешно отдернул ногу, но, когда петарда взорвалась, резко, хоть и не слишком громко бахнув, разлетевшиеся горящие клочки бумаги все же ужалили пальцы ноги.
Он открыл было рот, чтобы возмутиться, но Эдисон зажег еще две. Эдисон закричал: «Беги!» – заставив голову Кути резко дернуться, и Кути побежал по темному тротуару узкой боковой улицы, и теперь искры жалили обе его ноги.
– Засранец психованный! – пропыхтел мальчик, когда очередная петарда вспыхнула прямо перед пальцами ноги, и без того уже пострадавшими.
Следующую Эдисон не выпустил; он держал ее в руке, и она, взорвавшись, больно, как молотком, ударила по пальцам Кути.
– Черти бы побрали!.. – взвыл Кути, все так же продолжая бежать неровной припрыжкой.
– Следи за языком, мальчик! Ангелы-стенографисты уже сели за пишущие машинки! Следи, чтобы рот был чистым!
– Прости-и-те!
Где-то в глубине сознания Кути знал, что дети Эдисона ненавидели эти штуки, что им тоже приходилось так же скакать, отрывая обе ноги от земли; на мгновение он уловил образы девочки и двух мальчиков, прыгающих на лужайке среди взрывающихся петард, обдающих их голени зелеными обрывками травы, увидел мельком, как трудно было заставить Томми-младшего залезть на блестящий столб и взять монеты, лежавшие наверху, – как Эдисону пришлось в конце концов натереть канифолью колени мальчика, чтобы добиться трения. Тем не менее это обязательно нужно было делать, и сажать детей под замок тоже нужно было как можно чаще – для их же собственной пользы.
Он неуклюже прыгал и дышал со всхлипами, обжигая горло и нос. По крайней мере, сейчас на улице никого не было; по левую руку от него, за сетчатым забором, за который он снова и снова хватался, чтобы сохранить равновесие, на площадке закрытой мастерской кузовного ремонта теснились пыльные туши старых автомобилей, а в домиках на другой стороне улицы все окна были темными.
Одна из болтавшихся на шее кроссовок крепко ударила Кути под подбородок, и лодыжка вспыхнула болью, когда Эдисон наконец позволил ему нырнуть за мусорный бак на пустой автостоянке и сесть на упавший телефонный столб, чтобы отдышаться. Ближайший уличный фонарь погас как раз в тот момент, когда Кути прогарцевал мимо него, и теперь, сидя и жадно хватая ртом воздух, он смотрел, как отсвет на шлакоблочной стене меркнет от красного к черноте.
Изо рта Кути вырывалось неровное шипение, и губы трепетали, потому что и он, и Эдисон пытались заговорить одновременно. Кути закатил глаза, расслабился и выслушал негромкие, несмотря на запальчивость, слова Эдисона:
– Будь я твоим отцом, то вымыл бы твой рот с мылом.
Кути уже довелось слышать эту фразу, но на сей раз он воочию увидел отца, запихивавшего кусок мыла в рот сыну, и содрогнулся. Родной отец Кути никогда не наказывал его физически, предпочитая обсуждать каждую ошибку в «полезном диалоге», после которого допущенное сыном нарушение получало уважительный статус части «поучительного опыта», который должен был сформировать его «чувство собственного достоинства».
– Ладно, все это просто чепуха, – продолжал Эдисон срывающимся шепотом, очевидно, уловив мысль Кути. – Когда мне было шесть лет, я сжег отцовский сарай – я попытался… угробить приятеля, который не отлипал от меня добрый год; конечно, в том возрасте я понятия не имел о таких приемах, как взрывание следов петардами! – Он захрипел, что, очевидно, было смехом. – О нет! Сарай я сжег, а отвязаться от маленького друга так и не смог, как не отвяжешься от собственной тени. Так о чем я? Ах да, сжег я сарай – и неужели ты думаешь, что мой отец обсуждал эту историю со мною и называл ее – как это у тебя это называлось?
– Поучительный опыт, – вяло ответил Кути. – Нет, думаю, что он поступил не так.
– А я тебе скажу, как было. Он пригласил всех соседей с детьми прийти посмотреть, и до полусмерти выпорол меня на городской площади нашего Милана!
Кути фыркнул, и через накопленные стариком за последующие годы события в сознание Кути хлынула память об отчаянии, страхе и унижении, которые чувствовал тогда мальчик.
Несколько долгих секунд оба молчали. Наконец Кути прошептал:
– Можно мне теперь надеть носки и обуться?
– Да, сынок. – Старик вздохнул. – Сам ведь понимаешь, что это делалось только для твоей пользы. Когда удастся выкроить время, мы устроим маскировку получше, но и сегодняшний пороховой кекуок, вероятно, собьет с толку твоего – как ты его называл? однорукого убийцу? – на некоторое время. По крайней мере, задержит его. – Рука Кути махнула растопыренными пальцами в воздухе, ладонью вниз, и опустилась на шершавую растрескавшуюся поверхность деревянного столба. – Ты ведь устал, правда? Мы найдем, где поспать, но сначала примем еще одну-две меры предосторожности. Город, похоже, большой, так что возможность у нас будет. Перед тем как все это началось, мне казалось, что я нахожусь в Лос-Анджелесе – это верно?
– Да, сэр, – сказал Кути. – Не в самой благополучной его части.
– Для наших целей это, пожалуй, даже лучше. Давай-ка пройдем несколько кварталов на восток и постараемся держать глаза открытыми.
– И какой дорогой идти на восток?
– Поверни направо у того фонаря. Дорогу лучше всего спрашивать у призрака.
Глава 23
– Нет, почему же, пробовала, – отвечала Алиса. (Она всегда говорила правду.) – Девочки, знаете, тоже едят яйца.
– Не может быть, – сказала Горлица. – Но, если это так, тогда они тоже змеи! Больше мне нечего сказать.
В кабинете на первом этаже принадлежавшего ему дома Соломон Шэдроу наконец прекратил всматриваться в горизонтальную белую линию на телевизионном экране и потащился к письменному столу, чтобы продолжить подготовку ежемесячной документации.
Ему совершенно не нравилась линия, красующаяся на экране, но, по крайней мере, экран перестал шевелиться.