точно такие же.
– И… из-за этого вы оставили работу над телефоном?
Эдисон внезапно разволновался:
– Это не те люди, люди, перед которыми ты виноват, это призраки. Это все равно что пытаться просить прощения у поцарапанного тобою автомобиля после того, как хозяева поставили его на стоянку и ушли. Блаватская была права в своем утверждении, что дух, призванный медиумом, это всего лишь оживленная раковина. Честертон сказал, что можно поговорить с призраком покойного дяди Боба, но сам дядя Боб ничего не узнает об этом, и я согласен с этим. – Он покачал головой. – Вот и остается только одно – вновь принимать на работу уволенных сукиных сынов.
«Вновь принять на работу моих родителей?» – подумал Кути.
– Но… они мертвы. Как же с этим быть?
Тишина продолжалась почти добрую минуту.
Потом послышались чуть слышные слова:
– Не смотри на меня, сынок, я и сам – один из них. Спи.
Перед глазами Кути мелькнуло видение задутой свечи и закрывавшейся двери, и Кути снова остался один в собственной голове. Прежде чем к нему успело подкрасться одиночество, он закрыл глаза и сразу уснул.
За покрытым слоем пыли стеклом окон автомобиля, за сетчатым забором, ограждавшим пустырь, со стороны Уилшир-бульвара появился силуэт. Путник размахивал на ходу лишь одной рукой, хотя туловище раскачивалось так, будто и вторая рука тоже на месте. Голова то и дело поворачивалась из стороны в сторону, в промежутках между поворотами наклоняясь, чтобы мельком взглянуть зачем-то в область талии, но, проходя мимо стоянки, силуэт не изменил темпа движения и вскоре исчез на юге.
Глава 26
Интересно, неужели я тоже потеряю свое имя? Мне бы этого не хотелось! Если я останусь без имени, мне тотчас дадут другое, и наверняка какое-нибудь ужасное! А я примусь разыскивать того, кто подобрал мое старое имя. Вот будет смешно! Дам объявление в газету, будто я потеряла собаку: «Потеряно имя по кличке…», тут, конечно, будет пропуск… «На шее медный ошейник». И всех, кого ни встречу, буду окликать: «Алиса!» – вдруг кто-нибудь отзовется. Только вряд ли… Разве что по глупости…
К одиннадцати часам утра Голливуд-бульвар снова превращался в многолюдную туристическую улицу, и в глаза бросались бесчисленные вывески – кинотеатров, оформленные в виде шатров, этнических ресторанов быстрого питания, огромные красные эмблемы кока-колы и гигантского солдата-пехотинца над магазином распродажи армейских товаров. Но, проезжая там на рассвете, Салливан видел безлюдные тротуары, пустые переулки, въезд в которые был с ночи заблокирован полицейскими баррикадами, мусор в сточных канавах и наркоманов и проституток обоего пола, устало бредущих поодиночке к своим невообразимым убежищам в серых тенях.
Салливан свернул на Чероки-стрит, припарковал фургон на стоянке с южной стороны от ресторана «Мичели», выключил мотор и несколько минут спокойно сидел в фургоне, покуривая сигарету и потягивая пиво из только что открытой банки. Благодарение Богу за пропановый холодильник, думал он.
То, что он припарковался здесь, вовсе не означало, что он будет есть в «Мичели». Он помнил барбекю-заведение «Лав» на Голливуд-бульваре всего в квартале или двух отсюда. Можно было даже вновь включить мотор и отправиться в «Кантер» или к «Лори». Ему всего-то было нужно купить где-нибудь сэндвич, а выбрасывать деньги на посиделки в серьезных ресторанах было вовсе ни к чему.
Здесь, в «Мичели», дождливой осенней ночью восемьдесят шестого года состоялся их последний обед с Джули Нординг, ставшей вдруг совершенно холодной и чужой, а потом он вернулся в квартиру, которую делил со Сьюки, напился и написал тот злополучный сонет.
Ты оказался здесь, чтобы изгнать призрака, сказал он себе, с удовольствием ощущая, как холодное пиво растекается у него в животе. Доказать себе, что у старых воспоминаний не осталось сил, чтобы уязвить…
И тут он вздрогнул и сделал большой глоток пива, вспомнив своих настоящих призраков: Сьюки, с которой он много лет так близко шел по жизни, что они стали едва ли не одним человеком; их любовь друг к другу, которая была настолько безусловной, что могла оставаться невысказанной, незамеченной и, наконец, забытой; и отца, чьи бумажник и брелок с ключами (и три банки рутбира «Хайрс») он и Сьюки непростительно бросили, когда, утратив разум, бежали со съемок фильма Деларавы в Венис-Бич в Сочельник 1986 года.
Это утро он провел в Сити-колледже. Он побрился и вымыл голову в пропахшем одеколоном мужском спортзале, положив одежду, скапулярий и поясную сумку на скамейку, которую было видно из облицованной кафелем душевой, чтобы не арендовать шкафчик с ключом, для чего, вероятно, пришлось бы предъявить удостоверение личности, а одевшись, неохотно отправился в библиотеку.
Он добрался до справочного отдела – лабиринта высоких полок, уставленных одинаковыми оранжевыми пластмассовыми папками, набитыми газетами и журналами, и бесчисленными томами в кожаных переплетах с названиями наподобие «Текущий обзор советской прессы» и «Региональные исследования» и с определенной помощью смог найти длинные металлические шкафы с ящиками, где хранились микрофильмы.
Вынув коробку с рулоном, содержавшим «Лос-Анджелес таймс» с июля по декабрь 1990 года, он направился к кабинкам для чтения, где стояли проекторы. Вставив микрофильм и запустив аппарат, он несколько минут смотрел на яркие объявления и комиксы июльских номеров, пока не заметил случайно, что на пульте управления имеется режим ускоренной перемотки. В конце концов он отыскал первое ноября. («Президент Буш заявил о невозможности переговоров с Саддамом Хусейном»; «Исход борьбы за губернаторское кресло между Уилсоном и Файнштейном пока еще нельзя предсказать».)
История Элизелд оказалась в нижнем углу первой полосы: «ТРИ ЧЕЛОВЕКА ПОГИБЛИ В ГОРЯЩЕЙ КЛИНИКЕ». В заметке сообщалось, что вечером на Хеллоуин, в 20.40 в психиатрической клинике доктора Анжелики Антем Элизелд на Беверли-бульвар взорвалась зажигательная бомба. На пожар третьей категории выехали пятьдесят пожарных из Лос-Анджелеса, Вернона и Хантингтон-парка, которым удалось справиться с огнем через сорок пять минут. Доктор Элизелд, 32 года, получила ожоги второй степени, пытаясь спасти одного из загоревшихся пациентов; в результате скончались трое из ее пациентов, хотя лишь у одного причиной смерти стали ожоги, еще пятеро были госпитализированы с различными травмами. Полиция и отдел пожарной охраны ведут расследование инцидента.
Салливан быстро промотал микрофильм на выпуск 2 ноября. Происшествие оставалось на первой полосе. Доктор Элизелд была арестована и обвинена в непредумышленном убийстве. Несколько из уцелевших участников сеанса групповой терапии, проходившего в среду ночью, рассказали полиции, что несчастье произошло прямо во время сеанса, который проводила Элизелд, и что в воздухе появились какие-то отвратительные создания; они утверждали, что один из пациентов, Фрэнк Роча, без всякой причины загорелся. Пожарные дознаватели отметили, что тело Рочи было испепелено. Полиция выдвинула предположение, что Элизелд установила аппарат для имитации появления призраков и что этот аппарат взорвался во время мошеннических действий… хотя и признала, что никаких следов подобного аппарата найти не удалось.
3 ноября тема перекочевала на первую полосу второй части, где затмила репортажи о процессе по делу об убийстве в «Коттон-клубе», которое, вероятно, тоже относилось к числу сенсаций 1990 года. Элизелд внесла залог в размере 50 тысяч долларов, после чего, очевидно, исчезла.
Описание сеанса в ночь на Хеллоуин стало более пространным и более вычурным – уцелевшие пациенты утверждали, что из тел многих присутствовавших вырвались нити эктоплазмы и что над их головами метались души вырезанных из материнского чрева младенцев, и вопящих женщин, и лепечущих стариков, а Фрэнк Роча вспыхнул жарким белым огнем. Тут же сообщили, что часть госпитализированных пациентов оказалась в психиатрической лечебнице с острыми психотическими реакциями.
В номере от 4 ноября подтвердили, что Элизелд исчезла; полицейские источники прокомментировали, что обвинение не будет оглашено до распоряжения суда. В статье приводилась цитата из интервью, взятого «Л.-А. уикли» у Элизелд за два месяца до того, что теперь упоминалось прессой как «Día del Muerte Séance»[38]. «Я считаю эффективным, – сказала она тогда, – использовать атрибуты так называемого оккультизма для получения ответов от доверчивых пациентов. Они обладают не большей действительной ценностью, чем пресловутая кушетка психотерапевта, – это всего лишь антураж». Полицейские продолжали исходить из версии, что она попыталась усилить эффект воздействия, для чего каким-то образом фальсифицировала опасные сверхъестественные явления.
Салливан вернул рулон микрофильма в коробку, которую положил обратно в ящик, выяснил местонахождение процитированной статьи из «Л.-А. уикли» – бумажного экземпляра, а не микрофильма – и отыскал страницы с интервью.
Была там и фотография доктора Элизелд в ее кабинете, и, взглянув на портрет в библиотеке этим утром, Салливан вздрогнул. Она была поразительно красива – с длинными темными волосами и большими темными глазами, но больше походила на цыганку-гадалку, чем на психиатра: фотограф поймал ее улыбающееся лицо странно подсвеченным от сияющего хрустального шара с дыню величиной, а за ее спиной, на полках, стояли церковные свечи, простенькие статуэтки святых и окаймленный рамкой печатный образ Богоматери Гваделупской.
Само интервью оказалось неплохим. Он выписал кое-что из ее высказываний:
О призраках: «Ну, конечно, когда человек умирает, этого человека на самом деле больше нет; если разобрать два телевизора, по одному из которых смотрят только канал Пи-Би-Эс, а по другому – раз в неделю воскресную утреннюю телевизионную проповедь, они ничем не будут различаться – они станут совершенно одинаковыми в своем полном отсутствии. Но у всех нас, кто еще пребывает