Шэдроу отодвинул кабинетное кресло и тяжело уселся.
– Вот договор аренды, – сказал он, выдергивая листок бумаги из пачки. – Также никаких домашних животных. Что у вас за обувь? Армейская?
Салливан носил обычную обувь разъездных электриков – черные кожаные ботинки с укрепленными сталью носками.
– Просто рабочая обувь, – сказал он, немного растерявшись. – В них удобно стоять, – добавил он, чувствуя себя идиотом.
– Замените их. У меня деревянные полы, а вы будете топать всю ночь, и никто не сможет спать. Купите себе туфли от «Уиллоубиз», – сказал он с видом уязвленной серьезности. – На подошвах из пенорезины.
Форма договора аренды была напечатана на ксероксе, и нижняя половина листа плохо пропечаталась. Шэдроу начал старательно заполнять недостающие сроки чернилами. Салливану оставалось беспомощно сидеть и наблюдать, как старик щурился и хмурился, а его коричневая рука в пигментных пятнах тяжело скребла авторучкой по бумаге.
Здесь коричный запах старика чувствовался сильнее и казался более затхлым. В комнате не было слышно ничего, кроме царапанья ручки и слабого гула телевизора, и Салливан почувствовал, что на его лбу, у корней волос, внезапно выступил обильный пот.
Ему на ум почему-то пришли рабочие зоны АЭС, где давление держали немного ниже нормы, чтобы воспрепятствовать разлету радиоактивной пыли, а в компьютерных лабораториях давление, наоборот, повышали по сравнению с атмосферным, чтобы не допустить попадания обычной пыли. В этой полутемной комнате с давлением было что-то не так.
«Я не хочу жить здесь, – думал он. – Я не собираюсь жить здесь».
– Я мог бы выйти и осмотреться по сторонам, – неуверенно сказал он, – пока вы готовите документы.
– Я сейчас закончу. Буквально через секунду.
– Нет, правда, я побуду снаружи.
Салливан деликатно прошел к двери, выскочил на солнечный свет и поспешил по лоскутной мостовой к своей машине, на ходу жадно глотая чистый морской воздух.
«Квартира на Серритос выглядит вполне прилично, – говорил он себе (этот дом находится всего в половине квартала от пляжа, и я, вероятно, смогу разглядеть «Куин Мэри» прямо из тупика за подъездной дорожкой, но). Конечно, нельзя рассчитывать добиться чего-либо, находясь здесь, когда вокруг шляется этот кошмарный Шэдроу.
Осторожно, стараясь не прикоснуться к подсыхающему содержимому яйца, он отпер дверь машины, залез на сиденье. Мистер Шэдроу, вероятно, все еще сидит в своем кабинете и тщательно вписывает недостающие параграфы договора аренды, не дыша при этом, чтобы не мешать неуклюжим пальцам справляться с авторучкой.
Салливан без усилия закрыл дверь, его рука с ключом потянулась к замку зажигания, но остановилась на полпути. Этот тип вовсе не дышал.
Шэдроу неоднократно вдыхал, чтобы говорить, но не дышал. Салливан вдруг интуитивно понял, что так сильно взбудоражило его в комнате – пребывание рядом с ходячим отсечным клапаном, давлением живой души в вакууме трупа.
«Так ты говоришь, – спросил он себя, – что этот мистер Шэдроу – мертвец? Если так, я определенно должен сваливать отсюда, да побыстрее, прежде чем какое-нибудь потрясение заставит его сбросить перенапряженную оболочку, его чрезмерно растянутая линия жизни оборвется, и он взорвется, как зажигательная бомба, как пациент на сеансе Элизелд в Día del Muerte».
Все еще волнуясь из-за этой мысли, он вставил ключ в зажигание.
«Почему бы Шэдроу не быть живым? – думал он. – Возможно, он дышал, но только очень мелко, очень тихо. Ну как же! – сразу же возразил он себе. – Когда он вдыхал, чтобы говорить, казалось, что кто-то протягивает корявую ветку через щель почтового ящика.
Возможно, он просто один из старых материализованных призраков, груда одушевленного мусора в виде человека, и придрейфовал сюда, чтобы быть около океана, как о том говорила в интервью Элизелд, не сознавая, что описывает буквально то самое, что больше всего нравится этим беднягам. («Приливные пруды, похоже, лучше всего годятся для этого, в буквальном смысле слова, стимулируя медитацию, которая выводит старых духов на поверхность…») Но в речах Шэдроу не было заметно особого безумия, да и не сможет призрак справиться с кучей документов, связанных с управлением жилым домом, сбором квартплаты, выплатой налогов, оплатой лицензий и счетов за коммунальные услуги.
Ну, а если он – один из тех редких людей, которые могут оставаться в своих телах и управлять ими даже после смерти? Что мне с того?»
Салливан повернул ключ, и двигатель завелся даже без прикосновения к педали газа.
«Интересно, сколько времени он мертв, – думал он. – Если он умер недавно, например вчера или два-три дня назад, то, пожалуй, мог бы и не заметить этого, а если это произошло более-менее давно, он, должно быть, выяснил, что нужно делать, чтобы не расстаться с жизнью окончательно: вроде бы он никогда не должен спать, и, готов держать пари, что он проводит много времени на океанской воде».
(«…пациенты, кажется, находят своих призраков более доступными на небольших глубинах настоящей океанской воды. Ради этого стоит совершать экскурсии».)
Он не хотел думать – в данный момент – о том, что Элизелд сказала в интервью.
Вместо этого он спросил себя: что увидела бы слепая ведьма на «Хонде», если бы оказалась где-то рядом? Это место, где живой труп расхаживает по дому и окрестностям и обзывает обидными словами машины и обувь живых людей, должно выглядеть, в психическом плане, как пораженное сухой гнилью.
Это место было бы хорошим прикрытием.
И местоположение идеально для меня. И шестьсот в месяц с учетом коммунальных удобств – и новый холодильник! – нет, все очень даже неплохо.
Салливан вздохнул, выключил мотор и вылез из машины. Когда он пересек двор и вошел в кабинет, Шэдроу все еще корпел над договором. Салливан сел на кушетку и стал ждать, стоически вынося психически напряженную атмосферу.
«Я хотела бы в конце концов перенести клинику в какое-нибудь место на побережье; конечно, не в те места, где можно заниматься серфингом, а туда, где есть заводи со спокойной, умиротворенной морской водой».
– Если бы вы сейчас взяли наличные, – нерешительно сказал он, – я хотел бы сегодня же начать перевозить вещи.
– Если у вас сейчас найдется время, – ответил Шэдроу, не поднимая головы. – Я прямо сейчас достану ключ.
Время у Салливана имелось. Он внезапно решил, что с поисками Анжелики Антем Элизелд можно не спешить, потому что твердо знал, где она окажется.
У каналов в Венис-Бич.
Глава 28
– А я и так весь круглый, – радостно возразил Шляпник. – Шляпы у меня круглые, болванки тоже…
Кути сидел в автобусе у окна с солнечной стороны, согретый полуденным солнечным светом через стекло и слишком большой джинсовой курткой на флисовой подкладке, которую он купил на третьем этаже в благотворительном магазине на Слосон-авеню, и ему было так уютно и так хотелось спать, что для беспокойства просто не оставалось места. Он был уверен, что за минувшие два дня и три ночи его лицо сделалось взрослее и уже не похоже на ту фотографию с рекламных щитов, а уж в темных очках он, несомненно, должен быть похожим на взрослого парня. Джинсовая куртка даже пахла несвежим пивом.
Стараясь сохранять на лице бесстрастное выражение, он, вздернув брови, смотрел из окна на киоски pollo и футуристические автомойки 1950-х годов Креншоу-бульвара. На Манчестер-бульваре ему нужно было пересесть на другой автобус, чтобы попасть на пляж Докуилер-бич в Плайя-дель-Рей.
Мальчик проснулся на рассвете, с уже открывшимися глазами, которые жгло от паров стародавней краски в брошенном автомобиле, и он узнал жесткую тряпку под подбородком, и полуразобранную выцветшую приборную панель перед собой; он четко помнил, как ночью разбил ветровичок окна, открыл дверь и забрался в кабину.
Но он не узнал город, смутно видимый за пыльным лобовым стеклом этим утром.
Толстые кабели и тонкие провода были так плотно натянуты наверху, что он спросонок подумал, что оказался под какой-то оставшейся с войны сетью для ловли субмарин, но потом разглядел, что провода находились выше, чем ему показалось, и не были сплетены между собой, а свисали по отдельности с телеграфных столбов и больших изоляторов на высоких крышах всех старых зданий. И даже сквозь грязь на стекле он видел, что дома были старыми – внушительными кирпичными постройками с арочными окнами на верхних этажах и с выступающими карнизами.
Он знал, что ему придется добиться здесь признания, несмотря на то что он практически сломлен и так ужасно молод – здесь, в Бостоне, его первом большом городе…
Бостоне?
Он вынул руки из-под тряпки, которой укрывался, и открыл дверь. Она громко скрипнула на ржавых петлях и впустила порыв свежего утреннего воздуха, в котором смутно угадывалось кое-что знакомое, вроде бы угольный дым и конский навоз… а потом Кути порадовался, что сидит, потому что у него внезапно так закружилась голова, и схватился за край сиденья.
– Ты, – каркнул его собственный голос, – не подсказывай! – Кути.
Выждав секунду, он ответил по собственной воле:
– Верно.
Потом его голос зазвучал тоном ниже.
– Мне снился сон. Это ведь не Бостон, да? И не Нью-Джерси. Это… Лос-Анджелес. – Его глаза закрылись, а руки поднялись и потерли глазницы. – Извини, – произнес его голос, когда правая рука отдернулась от болезненной опухоли вокруг правого глаза.
Когда он снова посмотрел по сторонам, то увидел и учуял типичные задворки Лос-Анджелеса: низкие оштукатуренные домики, пальмы и запахи дизельного выхлопа и гардений; над трехэтажным зданием через несколько кварталов вороны ныряли к вентиляторам большого блока кондиционеров, взмывали в потоке нагретого воздуха и снова и снова повторяли свои игры. Несколько проводов висели наверху, соединяя телефонные столбы.