Он попытался придумать еще что-нибудь утешительное.
«…И, наверное, будет много светофоров», – удрученно сказал он себе.
Глава 29
– Он мне совсем не нравится, – заметил Король. – Впрочем, пусть поцелует мне руку, если хочет.
Салливан ехал по 405-му шоссе мимо международного аэропорта, мимо одной из санкционированных властями фресок на придорожной ограде (на ней было изображено множество гигантов-бегунов с самодовольными лицами, взгляд на которые заставлял несколько благожелательнее думать о множестве нелегальных граффити, служивших территориальными маркерами местной шпаны), а потом по озаренной солнцем пустой многорядной 90-й фривей, пока не добрался до места, где шоссе сузилось, спустилось на городской уровень и превратилось в Линкольн-бульвар, одну из многочисленных обычных улиц, проходивших среди новых многоквартирных жилых комплексов и старых стоянок для автодомов.
Гипсовые руки лежали на пассажирском сиденье, и кисет «Булл Дарэм» находился в кармане рубашки, выше нагревшейся от солнца и тела железяки 45-го калибра в парусиновой поясной сумке. На бензоколонке он купил карту «Три – A» и внимательно изучил ее, нервничая только из-за того, что придется ехать в Венис, и клялся себе, что не будет выходить в те места, откуда виден океан.
Каналы, изображенные на карте тонкими синими линиями, были отделены расстоянием лишь в полногтя от черного пятна, обозначавшего берег, и в прибое именно этого небольшого отрезка пляжа в пятьдесят девятом утонул его отец – и именно оттуда он и Сьюки сбежали в восемьдесят шестом, оставив Лоретте Делараве бумажник и ключи своего отца и три банки…
Ничего не казалось ему знакомым, но ведь он и был тут лишь один раз, в восемьдесят шестом году. Он умудрился проскочить Норт-Венис-бульвар, и пришлось нарезать петли, пробираясь назад по узким улицам, где вдоль тротуаров, чуть ли не упираясь в проезжую часть, теснились летние домики, а припаркованные автомобили почти не оставляли места для проезда, а вернувшись на Норт-Венис, он обнаружил, что это улица с односторонним движением, нацеленная прямо на совсем уже близкий океан, и хотя его так и подмывало рвануть задним ходом несколько кварталов, он углядел свободный кусочек у тротуара сразу за перекрестком Норт-Венис и Пасифик-авеню, сумел овладеть собой и припарковаться, не отрывая взгляда от заднего бампера стоявшего впереди «Фольксвагена».
Здесь ему совершенно не хотелось быть Питером Салливаном, пусть даже за ним никто не гонялся бы – в море, всего за квартал отсюда, обретался, по-видимому, призрак его отца, и этой вероятности более чем хватало для того, чтобы в своем жгучем стыде замаскироваться всеми возможными средствами.
Поэтому он обвязал гипсовые руки старой банданой и взял их с собой, когда вышел из машины и запер дверцу. Морской бриз очистил прибрежное небо от смога, но было холодно, и он порадовался, что надел старую кожаную куртку.
Купив в паркомате за два четвертака час стоянки, он повернулся спиной к мягкому шуму прибоя и зашагал по Пасифик, зажав гипсовые руки под мышкой и сунув свои в карманы. Слепки были тяжелыми, но час назад он купил в магазине «7-11» шесть электрических лампочек и рассовал их по карманам куртки, боялся раздавить их, поправляя свою неудобную ношу, и осторожно шел по высокому тротуару северной стороны Пасифик-авеню.
«Как бы там ни было, я почти на месте», – сказал он себе, посмотрев вперед.
Он находился на просторной, поднятой над уровнем улицы автостоянке между Норт- и Саут-Венис-бульварами, и на той стороне южной улицы, перед серым бетонным зданием без окон, он разглядел параллельную улице оградку и другую, косо уходящую вниз и пропадавшую из поля зрения. Там, между рядами домов, имелся промежуток, определенно не являвшийся улицей.
Он прошел через автостоянку, пересек скованной походкой Саут-Венис и остановился возле ограждения, у начала уходившего вниз прохода. Он нашел самый западный из каналов и с облегчением увидел, что тот выглядит совсем незнакомым.
Ниже того места, где он стоял, уходя поодаль под арочный мостик, пролегла полоса неподвижной воды в полсотни футов шириной, в которой отражались эвкалипты, бамбук и лаймовые деревья, растущие по берегам. Берега канала были на ярд от воды облицованы массивными синевато-серыми камнями, а вдоль них тянулись безлюдные пешеходные дорожки, и дома, стоявшие, немного отступив от воды, в свете октябрьского солнца с оттенком меди казались безмятежными. Оттуда, где находился, он видел через квартал другой широкий канал, но этот спуск от Саут-Венис выходил к западному берегу, а единственный, по-видимому, другой путь вел мимо спуска по этой стороне улицы, затем нужно было пересечь мост и вернуться обратно.
Когда он прошел половину, позади остались всхлипывающий морской бриз и все звуки уличного движения города-пляжа, и он слышал лишь пчел в кустах и посвистывание ветра и отдаленное покрякивание уток.
Ему никогда не доводилось читать об этом уникальном приморском городе, но из обрывочных разговоров он узнал, что выстроили его в самом начале века как макет настоящей итальянской Венеции; каналов тогда было гораздо больше, и по ним даже скользили гондолы, которыми управляли шестами гондольеры с итальянской внешностью. Однако район не обрел популярности, дома ветшали, и после Второй мировой войны здесь разместилась захудалая колония битников, да между домами на берегах зарастающих каналов кивали головами нефтяные насосы.
Теперь он шел по дорожке и забрел довольно далеко, так, что был виден поперечный канал. Там, над водой, копировавшей высокое синее небо, обрамленной высокими пальмами, дугой выгнулся другой пешеходный мост, а следующий мост выглядел гораздо солиднее – по нему, похоже, могли даже ездить автомобили.
Застройщики рвались засыпать каналы, но жители стали стеной, и каналы удалось спасти. Аккуратная облицовка берегов была определенно сделана совсем недавно, попадалось много безликих оштукатуренных или казенного тюдоровского облика домов, но все же здесь сохранялись десятки уютных, выцветших от непогоды домиков а-ля калифорнийское бунгало с нависающими дранковыми крышами, окруженных старыми нестрижеными пальмами.
Навстречу ему шли по тротуару две женщины и колли, и, хотя ни одна из женщин не имела особого сходства с портретами Элизелд из газет, он свободной рукой вытащил из кармана одну лампочку и бумажный пакет из «7-11».
Салливан заметил коричневую пластмассовую сову на столбе забора и вспомнил, что видел такую же на коньке крыши дома, который только что миновал. А впереди заметил еще одну, качавшуюся на оттопыренной ветке дерева. И тут же он услышал перезвон на легком ветерке сразу нескольких наборов музыкальных подвесок – возможно, Элизелд была права, когда говорила о том, что подобные места привлекают призраков, и местные жители ставят подобные штуки как пугала. Только не для ворон, а для призраков.
– Добрый день, – сказал он, поравнявшись с дамами с собакой.
Когда они остались у него за спиной, он опустил лампочку в пакет и нагнулся. Потом оглянулся на женщин и резко стукнул пакетом о бетонную мостовую, разбив лампочку.
Обе женщины испуганно подскочили сразу после громкого звука.
– Простите, пожалуйста, – кротко сказал он, помахал им рукой и, выпрямившись, пошел дальше, на ходу убрав позвякивающий пакет обратно в карман.
Выкрашенный белым деревянный пешеходный мостик был крутым, и он остановился посередине, чтобы переложить слепки рук Гудини под левую руку. Он успел вспотеть, и жалел теперь, что не оставил их в машине.
Вода под ним была прозрачна, и он видел в ней камни, но ни одной рыбы. Здесь водилась рыба…
Он находился на середине дорожки, проложенной вдоль бокового канала, и разглядывал выбеленный солнцем телячий череп на стене старого деревянного дома (еще одно пугало!), и совершенно не помнил, как спустился с моста и прошел так далеко.
Кроме двух женщин с собакой, которые уже исчезли из виду, в этот день по каналам, похоже, никто не ходил. Он осмотрелся по сторонам. Казалось, отсюда эвакуировали обитателей домов вместе с имуществом – он даже не видел ни одной кошки. (Сердце гулко застучало в его груди.) Вода была слишком спокойной, дома по берегам канала, прижавшиеся к подножиям высоченных пальм, были слишком низкими, и тишина больше не была привлекательной – это была тишина темного двора, когда все сверчки одновременно перестают стрекотать.
Элизелд здесь не было, а с тем, что здесь было – хоть он и не представлял, что именно, – ему совершенно не хотелось встречаться.
Сам того не заметив, он уже пересек пешеходный мостик над этим отрезком канала, но перед ним теперь находился более широкий мост, и когда Салливан направился туда, то увидел, что со стороны острова на мост въехал автомобиль, притормозил на вершине и, опустив нос, начал медленно съезжать – наклон оказался таким крутым, что водитель просто не видел мостовую перед собой.
«Только П.Р.У., чувак», – подумал Салливан.
Теперь он на ходу сжимал гипсовые руки в обеих своих, и лишь это удерживало его от того, чтобы сорваться в бег. Он не оглядывался назад, чтобы удостовериться, что за его спиной ничего не выползает из канала, потому что был уверен, что, если он поступит так, ему придется продолжать оглядываться назад, пока он будет удирать из этого места, вернее, ему придется идти задом наперед к мосту, который уведет его к нормальным городским каналам, заполненным асфальтом, а не водой, и что-то будет проявляться перед ним, а потом просто ждать, пока он уткнется туда спиной.
Его лоб щипало от выступившего пота, и он дышал часто и мелко.
«Это всего лишь страх, – думал он, – нервный припадок. Здесь есть другие каналы (или там?), и Элизелд может быть на дорожке у ближайшего или следующего за ним; она может оказаться совершенно голой и, размахивая руками, кататься на дурацком