На сиденье у окна рядом с Кути сидел маленький мальчик, одетый в шорты и вельветовую кепку, но смотрел он не в окно, а мимо Кути на кого-то, сидевшего по ту сторону прохода. Кути последовал за взглядом мальчика и вздрогнул, увидев того же самого круглолицего типа, по-прежнему одетого в грязную одежду бродяги, но теперь с двумя руками.
– Мальчики, где тот джентльмен, с которым вы шли сюда? – спросил круглолицый.
– На небе, – ответил сосед Кути. – Пошлите посмотреть. Если посланный не вернется, поищите сами. Во всяком случае, если он не сыщется раньше месяца, вы носом почуете его у входа на галерею[40].
– Гамлет – Клавдию, – сказал бродяга и кивнул. – Значит, прикидываешься малышом, да? Почему бы и нет? – Он улыбнулся мальчику. – В чем же дело? Тебе не нравится моя кастрюля?
– Не очень, – ответил мальчик.
Бродяга захихикал. Из-под ветровки он вытащил карандаш длиной в фут и толщиной с сосиску, а другой рукой он извлек откуда-то гигантскую кипу линованной белой бумаги.
– На вершине холма я заполню на обоих бумаги об усыновлении, – нежно пропел он.
Мальчик, сидевший рядом с Кути, решительно покачал головой.
– У меня самого найдется картинка, – сказал он.
И тут же вся трасса фуникулера выровнялась, нос кабины опустился, и корма поднялась, хотя ни один из троих пассажиров даже не покачнулся. А сиденья и пол оказались на одном уровне, как в обычном вагоне. Пасмурный дневной свет за окнами без перехода сменился темнотой, и в стеклах лампочек, висевших на обшитых деревянными панелями стенах, затрепетали язычки пламени.
Вагон, ставший длиннее и шире, двигался, пыхтя, по какой-то невидимой в ночи равнине. Человек с маленькими глазками сидел теперь на несколько рядов впереди, и был одет в визитку с белой сорочкой с жабо. В проходе рядом с ним стоял высокий темнокожий мужчина – его одежда была элегантно скроена, но казалось, будто ее сшили из широких красно-коричневых листьев.
За спиной Кути раздался мальчишеский голос:
– Газеты, яблоки, бутерброды, патока, арахис! – Кути неловко повернулся в ремне безопасности, который был все еще примотан липкой лентой к его запястьям, и увидел мальчика в велюровой кепке. Теперь мальчик медленно шагал по вагону, держа на согнутой руке большую плетеную корзину, и смотрел прямо на двоих мужчин в дальнем конце.
– Где мы? – прошептал Кути, когда мальчик поравнялся с ним.
– Час до Детройта, – ответил мальчик, не глядя на него, – еще два часа, и будет Порт-Гурон. Потерпи, Кути. Газеты, арахис! – продолжал он, вновь повысив голос. В железнодорожном вагоне не было никого, кроме этих четырех человек.
Мужчина, у которого было теперь две руки, уставился на мальчика.
– Это я помню! – мягко произнес он. – Ты был им? Христос, в каком же году это было?
Мальчик с корзиной на мгновение приостановился, и Кути ощутил, что и он удивился. Но тут же вновь закричал:
– Яблоки, бутерброды, газеты! – и двинулся дальше. В железнодорожном вагоне пахло новой, только что из коробки, обувью.
Круглолицый встал на ноги и повернулся спиной к направлению движения поезда, опершись на спинку сиденья.
– Неплохо, неплохо, но я сдую напрочь твои соломенные баррикады. Мм… газеты? – сказал он, улыбаясь, протянул обе руки.
Мальчик вынул кипу газет и вложил их ему в руки. Круглолицый повернулся к открытому окну и выбросил всю пачку в ветреную черноту снаружи.
Выпрямившись, он сказал:
– Заплати мальчику, Никотинус.
Темнокожий мужчина протянул мальчику несколько монет.
– Журналы, – сказал затем мужчина. Мальчик вынул из корзины стопку журналов; мужчина и их выбросил в окно.
– Заплати мальчику, Никотинус.
Кути сидел на деревянной скамейке, привязанный за запястья к совершенно анахроничному нейлоновому ремню безопасности и смотрел, как все содержимое корзины мальчика – сэндвичи, пакет с арахисом – последовало туда же.
Все это время темнокожий мужчина не сводил взгляда с круглолицего, который продолжал повторять:
– Заплати мальчику, Никотинус.
Опустевшая корзина тоже вылетела из окна в обмен на горстку звенящих монет. Мальчик опустил полный денег кулак в карман, но тут же вынул его и приложил ко рту, будто съел одну из монет.
На мгновение мальчик застыл с пустыми руками за спиной Кути, а поезд грохотал в ночи, и огонь мигал за стеклами лампочек. Потом он разулся, снял пальто и кепку и, подойдя босиком к круглолицему, поднял их и вложил тому в руки.
На круглом лице появилась улыбка, хотя крошечные глазки в ней совершенно не участвовали. Он повернулся, выбросил одежду в окно и так же сказал:
– Заплати мальчику, Никотинус.
Мальчик, как и прежде, протянул руку – и темнокожий Никотинус схватил ее и повалил мальчика на деревянный пол.
Кути швырнуло боком на заднее сиденье мини-вэна, сверху, сокрушая ребра, навалилась тяжесть здоровенного мужика, и он поперхнулся, да так, что его чуть не вырвало внушительным пластмассовым цилиндром, неведомо как оказавшимся у него во рту; фонарь оказался зажат между их телами, и он ничего не видел в темноте. По резкому горячему дыханию, обжигавшему его правое ухо и ресницы, он понял, что лицо врага почти соприкасается с его лицом.
Что-то несколько раз с силой ударило кулаком его в бок – точно по поясу, свитому из стальных проволок, – с треском распоров джинсовую куртку. Он знал, что это, несомненно, лезвие ножа, которое остановило металлическое плетение пояса «И-ОН-А-КО», но удары были яростными, и можно было не сомневаться, что следующий пробьет преграду и вонзится ему в кишки.
Он уперся языком в плоское донышко пластмассового цилиндра, но, прежде чем он смог выплюнуть его, чтобы закричать и укусить врага, челюсти, против его воли, стиснули раздражающий предмет.
Одновременно в его голове раздался крик: «Нет, Кути!»; это был Эдисон – и мальчик-продавец из поезда, в галлюцинациях, тоже был Эдисоном. «Я все сделаю!»
В тот же миг лезвие ножа соскользнуло с верхнего края проволочного пояса, и острие ткнулось в ребро. Кути обмер от шока, у него зазвенело в ушах.
Но уже через момент он со свистом глубоко вдохнул через ноздри, его голова повернулась, чтобы он оказался лицом к лицу с человеком, который убивал его, и нижние зубы сорвали крышку с пластмассового цилиндра.
И он с силой выдохнул прямо в широко открытый рот убийцы.
Тот ощутимо врезал коленом в живот Кути – продолжительный выдох мальчика завершился хриплым взвизгом, но убийца сложился пополам, свалился с сиденья, громко врезался в сдвижную дверь – фонарь болтался вокруг барахтавшегося тела, как сумасшедший светлячок, – а потом повалился животом на консоль, брыкаясь в воздухе с такой силой, что Кути услышал треск сухожилий, а не удары. В следующее мгновение Кути весь съежился, услышав, что его врага рвет, да так сильно и громко, что испуганный мальчик подумал, что у него лицо, наверное, должно лопаться, вышвыривая глазные яблоки и мелкие косточки на коврик пола.
Левая рука Кути мягко прикоснулась к боку, пальцы нащупали рукоять ножа, стиснули ее и осторожно вытащили лезвие из дыры, прорезанной в куртке. Кути вздрогнул и заскулил, почувствовав, как острие вышло из его плоти и лезвие царапнуло по металлическому плетению, но старательно сдерживался, зная, что его рукой управляет Эдисон.
Кути лежал половиной тела на сиденье и чувствовал, как из пореза на ребрах течет по животу горячая кровь. Он чуть не вскочил, почувствовав, как влажная сталь скользнула рядом с его правым запястьем, а потом рука вывернулась, освободилась и схватила нож.
В конце концов он выплюнул опустевший цилиндрик и прорыдал в приступе клаустрофобного ужаса.
– Вытащите меня отсюда, мистер! – скулил он. – О мистер, умоляю вас, вытащите меня отсюда!
Он желал всего лишь быть полезным пассажиром в своем теле – и с благодарностью почувствовал, как правая рука освободила его левое запястье, а потом он сел и наклонился, чтобы разрезать ленту, связывавшую лодыжки.
С каждым разрывающим внутренности приступом рвоты однорукий дергался вперед, и, наконец, его ноги задрались к потолку фургона и он свалился с консоли на пол.
– Эдисон! – громко сказал он, произнося слоги с усилием, будто сдвигал шлакоблоки. – Неужто снова ты?
Кути не знал, он сам или Эдисон нащупал рукоятку двери и сдвинул назад боковую дверь мини-вэна. Он спустился на пол кузова грузовика, качаясь, как будто шел по плывущей лодке, и в темноте нащупал путь к испещренной заклепками, разделенной на секции металлической стене, которая была дверью грузовика.
Порез в боку ощущался лишь точкой леденящего холода, но он чувствовал, что кровь пропитала складки рубашки на поясе, и горячая струйка уже побежала по бедру с внутренней стороны.
– Кути! – выдохнул он. – Дыши медленнее! Ты же не хочешь, чтобы мы с тобой упали в обморок.
Рот Кути захлопнулся, и он заставил себя отсчитывать четыре удара сердца перед каждым вдохом и еще четыре – перед выдохом.
Опять же без его участия правая рука легла на бок и прижала рану.
За спиной у него что-то заскребло и затопало – однорукий в мини-вэне очнулся.
Кути торопливо шарил левой рукой по ребристой двери фургона и вскоре нащупал массивный стальной рычаг и, со всей силы упираясь здоровой ногой, поднял его вверх.
Дверь, громыхая, поползла вверх, и в фургон хлынул великолепный солнечный свет, показавшийся его глазам, которые больше не защищали темные очки, ужасно ярким.
Прямо у носков кроссовок разверзлась пропасть, в которой неслась мостовая, а Кути щурился на ветровые стекла надвигавшихся сзади автомобилей; слева мелькнули низкое офисное здание и «Пицца-хат» с красной крышей. Не исключено, что люди в автомобилях глазели на него, разинув рты, но он видел в ветровых стеклах лишь чистые клочки отраженного синего неба.
Кути оглянулся, поглядел позади него и увидел в полутьме огромного фургона, что однорукий вперед головой выползает из мини-вэна на пол грузовика, и напомнил себе: