– Я не справилась и не оказала тебе нужной помощи, мне очень жаль. У меня не было никаких парней. Я все время была в бегах и скрывалась. И я каждый день думала о том, что сделала с тобой, что я подвела тебя, и мечтала о том, чтобы все можно было отменить и исправить.
– Ты можешь исправить прямо сейчас! Мы можем пожениться, как я предлагал тебе в записке…
В сотейнике вспыхнула мята. Салливан снял сотейник с огня и на мгновение накрыл его крышкой, чтобы унять пламя.
– Нет, Фрэнк, – сказала Элизелд, – ты умер. Тебе ведь об этом известно? Все женитьбы для тебя остались в прошлом. В тот вечер ты не был пострадавшим в моей клинике, ты тогда убил себя. Помнишь, ты не вылезал из постели целый месяц, – тогда тебе еще рано было расслабляться, потому что тогда еще не пришло время. А сейчас пришло. Ты умер. А теперь спи, засыпай таким глубоким сном… чтобы не оставалось ни места, ни света для снов.
Целых несколько секунд в кухне было абсолютно тихо, лишь слабо шипел динамик, а Салливан и Кути внимательно следили за вращающимся цилиндром мела.
Потом голос снова заговорил.
– Меня посещала мысль, что, может, я умер, – спокойно произнес он. – Ты в этом уверена, Анжелика?
– Уверена. И мне очень жаль.
– Ты вспоминала обо мне? И тебе жаль?
– Все, о чем я думала, было так или иначе связано с тобой. И вот я здесь прошу тебя о прощении.
– Ах. – Снова на несколько секунд воцарилась тишина. – Прощай, Анжелика. Vaya con Dios[62].
– Ты меня прощаешь?
Целую минуту из динамика раздавалось шипение, до тех пор пока Брэдшоу не переступил на другую ногу и не прокашлялся, потом из динамика зазвучал глухой треск, который прекратился, когда Элизелд нажала рычаг на телефоне.
Стараясь не пересечься ни с кем взглядом, Салливан допил пиво из банки, расслышав, как скрипнули колени Брэдшоу, когда он снова поменял опорную ногу. Мятный дым обильно клубился под низким потолком.
Элизелд отодвинула стул и встала.
– Твою ж мать, я не… – заговорила она прерывающимся голосом…
Из динамика у мойки снова раздалось мелодичное дребезжание. Потом стихло и снова повторилось.
Она наклонилась и схватила трубку:
– Алло?
Из динамика в виде карандашной точилки с мелом раздался солидный мужской голос:
– Можно мне поговорить с Дон Теем, пожалуйста?
– Это меня. – Кути подошел к аппарату и сел на стул. Элизелд молча передала ему трубку. Он прокашлялся. – Говорит Томас Эдисон, – произнес он.
Голос в динамике шумно выдохнул.
– Ради всего святого, это же открытая линия! Воспользуйтесь элементарной осторожностью, хотя бы! Мой сын…
– В безопасности, – ответил Кути. Его лицо было бесстрастным, но по щекам потекли слезы. – С нашего конца линия замаскирована и всячески нафарширована.
– Боже мой, вы в состоянии говорить физически! Его голосом! Что, черт возьми, мы натворили? – Чуть громче голос позвал: – Кути! Сынок, ты меня слышишь?
Лицо Кути покраснело, скуксилось, и он расплакался.
– Я здесь, папа, только не кричи, иначе… вдруг сломается динамик, он у нас работает от точилки для карандашей. Не волнуйся, мистер Эдисон обо мне хорошо заботится. Но папа! Передай маме, что я не нарочно! Это я должен был умереть! Я пытался вам рассказать, но вы об-ба б-были п-пьяные! – Голова его опустилась, тело обмякло, и он просто всхлипывал.
Элизелд встала подле него на колени, обняла за худенькие голые плечи и мягко привлекла к себе.
– Малыш, – задрожал голос в динамике, – мы здесь фрагментированы, мы ломаемся и расплываемся, и некоторые наши фрагменты, с которыми ты говоришь, могут быть совсем мелкими. Твоя мама ушла дальше и, кто знает, может, нашла белый свет. Она просила передать тебе, чтобы ты знал, что она тебя любит, и я тоже тебя люблю, и ты не… – Голос по-прежнему звучал громко, но расплывался, – биномат в клучипшемся. Псе нукет хособо, скунайся Ом Тей…
Постепенно среди фонового шипения проявились треск и бормотание, и Салливану померещилось, будто где-то неподалеку голос произнес «Te explico, Federico?»
– Я тебя люблю! Папа? – громко произнес Кути в трубку, потом пошарил рукой по телефону, пока не нащупал рычаг, нажал его и связь разъединилась. В динамике щелкнуло и гулко зазвенело, и далекий женский голос произнес:
– Если вы хотите совершить звонок, пожалуйста, повесьте трубку и наберите снова.
Элизелд помогла Кути встать со стула, и Салливану показалось, что она спешно уводит плачущего мальчика специально, чтобы Салливан наконец-то позвонил своему отцу. «Она же психиатр, – подумал он. – Наверное, считает все это хорошей терапией, идиотским сентиментальным пафосом».
Устроившись на нагретом стуле, он подметил, что Эдисон не мешает Кути плакать, не перехватывает управление телом. Салливан нахмурился: он знал, что активированный кварцевый филамент способен довольно долго удерживать изначальные вибрации в разреженной и насыщенной ртутными парами среде внутри манометра, но, судя по неизменно возникающему эффекту спаренной линии, он также реагировал на шум и всякие помехи.
Но с этим Эдисон ничего не мог поделать. По крайней мере, сейчас из динамика раздавалось только мерное шипение.
Салливан, словно хирург во время операции, выставил руку ладонью вверх.
– Палец?
Через вздрагивающее плечико Кути Элизелд бросила на него усталый и полный досады взгляд.
Салливан начал набирать номер. «Смотри, чтобы твою кожу на ботинки не пустили!» Или «Пап, прости меня за то, что я не барахтался в воде рядом с тобой, пусть даже ради того, чтобы утонуть вместе с тобой». Или попросту: «Папа, где ты был?» И что мне теперь делать?
Он набрал последние цифры слова «САЛЛИВАН» и отложил палец.
Задребезжал динамик у мойки, и из него зазвучал женский голос.
– По какому номеру вы пытаетесь дозвониться?
На этот раз в голосе слышался сарказм, и Салливан с внезапной пустотой в сердце вдруг понял, что во второй раз за четыре дня говорит по телефону со своей сестрой-двойняшкой Сьюки.
От неожиданности он ответил фальцетом, имитируя Джуди Гарлан: «Ох, Тетя Эм, мне так страшно!»
Сьюки отреагировала столь стремительно, что почти заглушила его последние слоги, выкрикивая «Тетя Эм! Тетя Эм!» ехидным голосом Злой волшебницы Запада.
Салливан покосился вбок. На него смотрели все обитатели погруженной в дым кухни, включая толстую Джоанну в дверях, и даже Кути перестал плакать и изумленно смотрел на него.
– Он поместил ее в лейденскую банку. – Сьюки стала говорить нараспев. – И хранил ее близко, но далеко.
«Что? – остолбенело подумал Салливан. – Кого положил в лейденскую банку? Тетю Эм – в тот хрустальный шар в кино?» Лейденская банка была первым в своем роде конденсатором для запасания статического электрического разряда.
– Что за ерунда, Сьюки? – спросил он.
– Этот рутбир не пропадет, Пит. Ты его уже выпил?
– …да. – В его ушах пульсировала кровь, и ему казалось, будто он стоит у себя за спиной, склонившись над опустившимся в бессилии плечом. – По крайней мере, ты смогла выплыть.
– Не будем сожалеть о прошлом, но и не стоит забывать о нем. Тебе следовало больше пить.
«Мы так похожи на ребят, что спать ложиться не хотят».
– Это цитата из «Алисы», – сказал Салливан.
– Точнее, «Сквозь зеркало и что там увидела Алиса», – поправила его Сьюки.
– Почему… все вы… непрерывно сыплете цитатами из книг?
– Здесь они не чепуха, Пит. Маленькая девочка падает в глубокий колодец мимо книжных полок и картин, – можешь назвать это «пролетающей перед глазами жизнью», – это коллапс всех событий твоей хронологии, падение до идиотской неустановленной точки, у которой нет координат… книги про Алису – это автомортография. Ты вдруг оказываешься в таком месте, где твой… «физический размер» – это крайне нерациональная переменная, а расстояния и скорость проблематичны. И ты неизбежно оказываешься среди безумцев.
Громкость явно уменьшалась. Вибрации кварцевого филамента в установленном в соседней комнате манометре Ленгмюра стали абсолютно бессистемными.
– Я… – произнес Салливан, – хотел поговорить с папой вообще-то.
– Вообще-то он не желает говорить с тобой. Тебе придется побыть стойким солдатиком. Льюис Кэрролл не был мертвым, но он знал одну маленькую девочку, которая умерла, – он ее фотографировал, и еще он поймал ее призрак в лейденскую банку, точно так же поступал Бен Франклин. Это она рассказывала Льюису Кэрроллу все истории, а он их записывал. – Она немного помолчала, а потом продолжила чуть мягче: – Ты сейчас, наверное, смотришь прямо в глаза «Коммандеру Холдему?»
И он действительно смотрел. (Ему казалось, что он еще дальше удалился от своего сидящего на стуле тела, и знал, что если Элизелд откажется вернуть ему 45-й калибр, он с легкостью придумает что-нибудь другое, – да он мог за пару минут дойти до океана и попросту уплыть в него.) Его отец не забыт и не прощен. В чаду из горелой мяты, выдыхаемого Брэдшоу смрада из корицы с гнилью и собственного запаха пивного и кислого пота Салливан улавливал запах лосьона «Коппертоун», майонеза и кошмарного моря.
– Если тебя это интересует… – прошептал он.
– Пожалуй, скажу… хорошо. Но! Дело в том, что он не хочет ни с кем говорить по линии открытой связи, Пит. Он хочет, чтобы ты его забрал. Он говорит, что Ники Брэдшоу знает, где его найти, он буквально мечтал о Ники. Помечтай немного обо мне… не стоит. – Ее голос постепенно таял.
– Бет, – громко сказал он, – я убежал и от тебя, ты можешь…
Она говорила одновременно с ним:
– Я очень старалась испортить тебе жизнь, Пит, ты можешь…
По старой привычке они знали, что собирается сказать другой, и оба замолчали… Салливан улыбнулся и подумал, что где-то там Сьюки сейчас тоже улыбается, и затем точно в унисо