Спустя семнадцать лет он уже толком не помнил, какими бывают сны, и даже не помнил, что такое вкусовые ощущения. Сны были… видениями, как ему теперь казалось, ожившими грезами, над которыми человек почти или совсем не властен. Порой пугающие, да, но еще, насколько он помнил, иногда безумно эротичные, а иногда столь завораживающе прекрасные, что казалось, будто они были отзвуком настоящего рая. А еще во снах можно было общаться и смеяться с дорогими ему, но уже умершими людьми.
Лежащей на костлявом плечике Кути рукой он подгонял мальчика к главному корпусу.
Когда они вошли в темный офис, Брэдшоу нырнул на кухню за купленной Элизелд текилой, которой оставалось еще больше половины бутылки.
– Тебе сколько лет? – буркнул Брэдшоу.
– Восемьдесят четыре года, – ответил Кути.
– Алкоголь уже можно пить. – Брэдшоу невольно втянул воздух. – Если хочешь, конечно.
– Один стаканчик парню не навредит, – согласился Кути. – Кажется, после смерти я научился наслаждаться этими напитками.
«Всем призракам нравится», – подумал Брэдшоу и от души плеснул желтого алкоголя в стакан с Флинтстоунами.
– А ты не будешь пить? – насторожился Кути.
– Ох, – произнес Брэдшоу, – буду, конечно. Только найду себе чашку. – На книжной полке нашлась кофейная чашка, из которой он пил свой чай с шариками «ешь и плачь», и налил чуть текилы прямо поверх налипшей красноты.
Кути поднял свой стакан, но подождал, пока Брэдшоу опрокинет кофейную чашку и наберет в рот текилы.
«Что делать дальше, проглотить ее?» – подумал Брэдшоу.
Он глянул на Кути, который еще даже не пригубил. Брэдшоу вздохнул и проглотил напиток, ощущая зыбучий холод в горле и пытаясь вспомнить, какой вкус должен быть у текилы. Вкус перца с терпентином, насколько ему удалось вспомнить.
«Этого хватит, – подумал он. – Полагаю, это просто побудет у меня в желудке, пока не… испарится? Пропитает мои мертвые ткани, подобно маринаду?» В ближайшие пару дней, всерьез подумывал он, лучше не рыгать у открытого огня.
«Огонь», – и вспомнил случаи «спонтанного возгорания», когда свежеумерший испытывал психологическую травму. В ряде случаев это происходило после принятия алкоголя.
Он поставил чашку на стол.
– Слишком стар я уже для текилы. – Сделав вдох, он снова ощутил холодок быстро испаряющегося во рту алкоголя. – Мне и этот глоток боком выйдет.
Эдисон снова отпил из своего стакана.
– Мне хоть и восемьдесят четыре года, я все же обхожусь желудком одиннадцатилетнего мальчонки. Он наверняка проспит до утра, так что стаканчик-другой никак не повредят. К тому же сейчас мне есть что отпраздновать.
Не в силах говорить, Брэдшоу приподнял брови.
– В воскресенье мне присвоили степень бакалавра наук.
Брэдшоу понятия не имел, о чем говорит Эдисон, но медленно кивнул и взял бутылку, чтобы долить текилы в стакан Кути.
– Хорошая новость. – Он втянул воздух в легкие. – Ученая степень любые двери открывает.
К северу от аллеи на пологом зеленом лугу находилось озеро пошире и с такой спокойной водой, что Салливан мог четко рассмотреть вертикальные отражения высоких пальм с дальнего берега. В отражениях было на две пальмы больше, чем на берегу.
Тут и там на поросшем травой склоне стояли мраморные скамейки, и на каждой сидели фигурки. Одни смотрели на Салливана с Элизелд, другие беззвучно изображали общение и смех, и еще парочка склонились над тетрадками – наверное, писали стихи. Салливан предположил, что кто-нибудь из них вполне мог оказаться живым человеком, нашедшим здесь уединение.
Держа Элизелд за свободную руку, он торопливо двигался мимо урн, надгробных плит и статуй вниз по склону. За северным береговым изгибом всего в нескольких футах он заметил очередной квадрат с колотым белым камнем, и понял, что могила отца уже совсем рядом.
Теперь они с Элизелд шли вдоль берега, чтобы обойти призраков со склона, но к ним подплывали пальмовые ветви и поскрипывали, пугающе похоже имитируя утиное кряхтение. На илистом дне мелководного озерца вились и закручивались тонкие канальцы, словно днем там собирали крупных червей.
Салливан стал присматриваться к нашпигованным мрамором склонам, потянул носом холодный жасминовый воздух и вдруг понял, что его внимание привлек звук – низкие вибрации, словно за ближайшими камнями и деревьями спряталось много людей, которые одновременно издавали один и тот же звук.
С этой, северной стороны ложе озера было скрыто красными водяными лилиями, а могила его отца находилась по другую сторону от раскидистого серо-зеленого можжевельника, нависающего над водой.
– Нужно немного подняться вверх по склону, – с нажимом произнес он, – чтобы обойти заросли кустарника.
– Давай лучше пройдем через них, – прошептала Элизелд.
Он подумал о следах ходов червей и на мгновение задумался, а есть ли там вообще дно под покровом лилий.
– Всего несколько шагов, – сказал он, утягивая ее за собой вверх и вокруг можжевельника. Над криптой Сесиль Б. Демилль кружили два призрака, но на Салливана с Элизелд никто не обращал явного внимания.
Вдали, у самой воды, Салливан заметил установленную внутри квадрата с белыми камнями коленопреклоненную белую статую Девы Марии с красными цветами в изящных каменных руках и в черном, подвязанном вокруг головы капюшоне.
Украшенный резными узорами розовый гравированный склеп Джейн Мэнсфилд находился у ног каменной Девы Марии. На надгробии когда-то присутствовало изображение самой Мэнсфилд, но его грубо сбили. В тени можжевельника Салливан разглядел пару пустых банок от солодового напитка «Кинг Кобра» и дюжину белых свечей в прозрачном пластиковом пакете.
Всего в нескольких шагах от надгробия Мэнсфилд находился низкий квадрат из черного мрамора, на котором, согласно его воспоминаниям тридцатитрехлетней давности, должно было значиться имя его отца.
Со временем пульсация в голове Кути замедлилась, и Брэдшоу сходил на кухню за банкой, которая осталась после почти доеденного апельсинового варенья.
– Как ваше самочувствие? – Тяжело передвигаясь, он вернулся в кабинет, неся в руках банку. – Мистер Эдисон.
Кути с усилием нахмурился, и в тусклом солнечном свете, проникающем через ветви лантаны за окнами, его лицо приняло выражение пожилого человека.
– Боюсь, – с очевидной заботой в голосе произнес он, – что из-за меня бедному Кути грозит… полагаю, впервые в его жизни… настоящее похмелье.
Брэдшоу знал, что, будь он живым, рука, в которой он держал банку от варенья, непременно дрогнула бы.
– Для мальчика лучше всего будет, – произнес он. Сердце в его груди не билось, но должно было бешено колотиться, – если вас стошнит сейчас, пока алкоголь еще не переварился организмом. Кашляните в банку. Это поможет мальчику чувствовать себя лучше.
– В этой стране так и не создали вакуум, качества которого хотя бы приблизительно устраивали меня, – произнес Эдисон, ртом Кути тщательно выговаривая каждый слог. – Для возгорания филамента достаточно одной стотысячной атмосферы. Мне нужно найти мой вакуум.
– Вакуум в этой банке, – сказал Брэдшоу, – запрыгивай в нее. Ты слишком много выпил. Перебрось похмелье в банку. Освободи мальчика.
– Физики и сфинксы в грандиозной хмари. Все в порядке с моими… фрикативами. – Глаза Кути наполовину закрылись.
– Проклятие, – сказал Брэдшоу. – Мистер Эдисон. Выдохните себя уже. Полезайте в банку.
Однако голова Кути, которую уже тянуло вниз, лишь раз приподнялась с вопросительным поскуливанием и тут же подбородком уперлась в грудь. Изо рта мальчика вырвался резкий храп, но Брэдшоу знал, что это всего лишь дыхание, а не призрак Эдисона.
– Мистер Эдисон. – Голос Брэдшоу гулко загудел от попытки говорить громче. – Проснитесь. Прыг, скок и выдох. В кроватку.
Кути был совершенно без сознания и не шевелился, даже когда Браэдшоу легонько подтолкнул его голову пустой банкой.
Лицо Брэдшоу оставалось неподвижным, но когда на расчищенный стол он аккуратно ставил банку, по его серой щеке скатилась красно-коричневая слеза.
Ужасно, но кое-что еще можно было сделать.
Салливан отогнал от лица назойливого комара и, крепко сжимая руку Элизелд, уставился на могильный камень отца.
На отцовском надгробии тоже имелось изображение: позеленевшая латунная, размером с игральную карту, плашка с выгравированным на ней лицом пожилого мужчины. Салливан отметил похожесть улыбки. Гравировку сделали по фотографии из публичных материалов «Фокс Студиос» времен 40-х годов.
Ветер на мгновение исчез, а когда возобновился, был ощутимо холоднее. Пальмовые листья, как лебеди, проплывали туда, где высовывались из-под воды носы водометов фонтана. Поначалу Салливану показалось, что форсунки – это выводок утят, впрочем, может, для скрипучих пальмовых птиц они и были утятами.
Салливан отпустил руку Элизелд, присел и потрогал вставную плашку – она оказалась не закреплена и просто лежала в каменном квадратном углублении. Он сковырнул ее ногтем и поднялся на ноги, убирая плашку в карман рубашки, затем снова взял Элизелд за руку.
Во рту у Салливана пересохло, и ощущался металлический привкус. Когда он заговорил, то понял, что в голосе его слышится непочтительное раздражение.
– Ну, как дела, папа? – спросил он, осознавая, что Элизелд его слушает. – Хотелось бы уехать отсюда до вечерних пробок.
Легкий ветерок пошевелил его волосы, и тоненький голосок произнес у самого его уха:
– Зовите меня Рыбмаил.
Салливан не шелохнулся. Голос мог принадлежать любому бродячему призраку. Кажется, он начал припоминать, что с этих слов начинался роман «Моби Дик».
«Свобода, – продолжил голос, – только на скоростной трассе».
Сердце Салливана забилось с такой силой, что сотрясались даже плечи.