– Что теперь?
Я не стала рассказывать ей о приятной перспективе совместного путешествия, потому что не желала нарушать табу и проявлять бестактность. Семья Аадхьи жила в Нью-Джерси; хотя она не говорила прямо, что сама хотела бы попасть в нью-йоркский анклав, буквально все маги в радиусе трехсот миль вокруг Нью-Йорка ни о чем другом не мечтали, поскольку они так или иначе этот анклав обслуживали.
– Они не прочь спланировать мое будущее, – коротко ответила я.
Аадхья вздохнула, но, как только мы вернулись к ней и принялись за самодельный десерт – слегка просроченный клубничный йогурт с фруктово-ореховой смесью и консервированными взбитыми сливками (упаковку венских сосисок мы со вздохом отвергли, потому что на ней были не только следы зубов, но и маленький прокус, и странная зеленоватая слизь по краям) – так вот, тогда Аадхья сказала:
– Эль, все не так уж плохо.
Она имела в виду не десерт, который по нашим меркам был просто божественным.
– Нет, – с отвращением ответила я.
– Я не хочу сказать, что они – воплощенное благородство, – продолжала Аадхья. – Ньюйоркцы, конечно, те еще придурки, но любой человек будет задирать нос, если поселится в анклаве. Магнус… ну, признаю, он слишком любит командовать. Однако Джермен нормальный парень. И Скотт тоже. Хлоя так даже слишком мила. И если тебе нравится Орион, хотя, по-моему, он стремный…
– Нет!
– Да! Он меня даже не узнает, если я одна! Когда я здороваюсь с ним в мастерской, он притворяется, что узнал меня, но на лице у него написан ужас. «О боже, кто это, наверно, мы знакомы, о нет, о нет, я провалил экзамен на звание человека!» И дело не только во мне. Он всегда так себя ведет. Орион, наверно, мог бы перечислить тебе всех злыдней, которых убил со дня поступления в школу, но мы, люди, проходим для него по категории «спасаемых», и только. Я не понимаю, почему он обратил на тебя внимание. Наверно, потому что ты – потенциальный сверхмощный малефицер. Еще вопрос, кто тут стремный.
Я с негодованием взглянула на нее, но Аадхья просто фыркнула и продолжала:
– А тебе трудно признать, что человек имеет право на существование, если он не стремится пройти сквозь стену, чтобы спасти незнакомца. Так что вы, ребята, друг друга стоите. Прости, что напоминаю, но вам обоим нужно где-то есть и спать и, о ужас, время от времени взаимодействовать с другими людьми. Почему ты сжигаешь все возможные мосты?
Я отложила пустой стаканчик из-под йогурта, подтянула колени к груди и обхватила их руками.
– Магнус, случайно, с тобой не разговаривал?
Аадхья закатила глаза.
– Он пытался. Я сказала, что лично я не сумасшедшая и немедленно соглашусь, если он предложит мне место в Нью-Йорке, но заполучить тебя это не поможет. Я вот что хочу сказать… Эль, что ты вообще намерена делать?
Аадхья не просила меня строить планы – она просто желала знать, как я собираюсь распорядиться своей жизнью. Она хотела, чтобы я предложила хоть что-то; но я промолчала, и она сказала:
– Я-то знаю, что буду делать. Я не нуждаюсь в предложениях Магнуса. Я продала семнадцать магических украшений, которые сделала из остатков панциря сиренопаука и зуба аргонета, который ты мне отдала. Это не побрякушки, а хорошие вещи, ребята их сохранят. В конце концов меня куда-нибудь позовут. Я знаю, какой путь ждет Лю. Она будет заниматься переводами и разводить фамильяров, а через двадцать лет ее семья построит анклав. Хлоя покроет рисунками весь Нью-Йорк, а она ведь в этом даже не нуждается. И я знаю… ты не пойдешь в анклав. Вот и все. Жить вне анклава – так себе вариант.
Она была права, но я молчала. Моя прекрасная сияющая мечта вести жизнь странствующего строителя золотых анклавов померкла перед лицом этих рациональных, глубоко практичных вариантов. Я не могла поделиться своими грезами с Аадхьей, потому что живо представляла, как на ее лице отразятся сомнение, недоверие, тревога… короче, все то, что возникает на лице у человека, если сказать ему, что ты без снаряжения поднимешься на самую высокую гору, спрыгнешь с вершины, расправишь крылья и улетишь за облака.
Молчание затянулось. Наконец Аадхья вздохнула.
– Я так понимаю, тебе не хочется говорить про маму, но даже я про нее слышала – а я живу на другом континенте. Люди считают ее святой. Между прочим, ты не обязана быть такой же, как твоя мама. Можно не жить в лесной коммуне и все равно считаться приличным человеком.
– Меня в коммуну и не пустят, – безучастно отозвалась я.
– Рискну предположить, что, судя по твоим рассказам, они небезосновательно боятся смерти. Но если ты хочешь жить в Нью-Йорке со своим стремным парнем – это тоже нормально!
– Нет, не нормально. Аадхья, нет, потому что… ньюйоркцам не нужна я. Им нужен человек, который будет швырять смертоносными заклинаниями в их врагов. И если я соглашусь, я перестану быть собой. Так что уж лучше я вообще не буду связываться с этими уродами. И ты тоже так считаешь, – язвительно добавила я, – потому что иначе ты бы сказала Магнусу, что попытаешься меня убедить, если он даст место тебе.
– Да, и это бы сработало.
– Возможно – чтобы протащить в анклав тебя. Магнус пообещал бы тебе собеседование, чтобы окончательно убедиться.
Она фыркнула.
– Вообще-то неплохая идея. Но… я не собираюсь заманивать тебя в Нью-Йорк, я просто… – Аадхья помолчала. – Эль, дело не только в Магнусе. Меня спрашивает куча народу. Все о тебе знают. И если ты не примкнешь к какому-нибудь анклаву… люди начнут гадать, что́ же ты намерена делать.
Я даже не стала разворачивать перед ней свои идиотские планы. И так было ясно, что остальные поверят им еще меньше, чем Аадхья.
И еще дополнительная радость: на неделе нам должны были выставить промежуточные оценки. Как бы усердно ты ни трудился, всегда найдется какая-нибудь проблема. Если ты борешься за выпуск с отличием, приговором может стать любая мелочь, а если твои отметки безупречны, бойся, что у тебя недостаточно нагрузки – ведь твои успехи должны перевесить успехи других претендентов. Если ты не стремишься к отличию, можно тратить минимум времени на задания и все силы бросить на то, над чем ты всерьез работаешь в надежде пережить выпуск, будь то расширение набора заклинаний, создание инструментов, зелий и, конечно, сбор маны. Если у тебя хорошие отметки, значит, ты убил на них время, которое мог бы посвятить другим вещам. Но если ты отстаешь в учебе, придется выполнять дополнительные задания… или еще хуже.
Каким образом выставляют оценки там, где нет учителей? Я слышала сотни разных объяснений. Многие люди, в основном члены анклавов, с уверенностью говорят, что контрольные работы покидают Шоломанчу и отправляются к независимым волшебникам, нанятым для их проверки. Но я понимаю, что это было бы безумно дорого – а кроме того, я в жизни не встречала человека, который знал бы хоть одного такого волшебника. Некоторые говорят, что оценки выставляются по замысловатой формуле и зависят почти исключительно от количества времени, которое ты потратил на выполнение задания, и от предшествующих отметок. Если хотите всерьез разозлить кандидата на выпуск с отличием, скажите ему, что отчасти это случайность.
Лично я склонна думать, что мы сами ставим себе оценку, просто потому что это довольно-таки надежный способ. В конце концов, каждый, как правило, знает, какой оценки заслуживает – и уж точно знает, что хочет получить и чего боится; а когда мы мельком видим чужие работы, то примерно представляем, что получат их авторы. Держу пари, школа действует исходя из всего этого, в зависимости от того, сколько воли и маны вкладывает каждый человек в свое суждение. Понятно, отчего кучка самодовольных членов анклава каждый год оказывается в школьном рейтинге лишь чуть ниже главных претендентов на отличие, хотя работают эти мажоры через пень-колоду и далеко не так умны, как им кажется.
При этом я понятия не имела, каких отметок ожидать самой, поскольку сидела в полном одиночестве на интенсиве, которому посвящала массу времени, энергии, сил и маны, а кроме того – посещала еще три маленьких семинара, которыми откровенно пренебрегала.
Вы, возможно, думаете, что – если не бороться за выпуск с отличием – отметки в выпускном классе не играют особой роли, поскольку во втором семестре у нас практически нет занятий. После того как в конце первого семестра вывешивают школьные рейтинги, выпускники начинают готовиться к финальному забегу.
Школа неохотно сдает позиции. Выпуск по замыслу не должен был представлять собой убийственный забег сквозь строй злыдней. Очищающий механизм, который мы починили в прошлом семестре, предназначался именно для того, чтобы сокращать количество чудовищ до разумного каждый год и позволять выпускникам с минимальными жертвами возвращаться во внешний мир. Но механизм ломался четыре раза подряд в первые же десять лет, и анклавы перестали его чинить; тогда выпускники по большей части махнули рукой на занятия, потому что тренировки по обращению с заклинаниями и готовым оружием гораздо полезнее, чем создание чего-то нового. Когда на тебя со всех сторон наседают воющие голодные злыдни, тело и мозг должны действовать безотказно.
Поэтому люди, которые управляли школой в то время (Лондону она досталась от Манчестера, с ощутимой поддержкой Эдинбурга, Парижа и Мюнхена, также принимались и рассматривались советы со стороны Санкт-Петербурга, Вены и Лиссабона, а Нью-Йорк и Киото время от времени склоняли благосклонный слух) – так вот, все эти люди решили смириться с реальностью и превратить ее в финальную черту. До самого выпуска школа старается сделать так, чтобы отметки играли для нас какую-то роль. В последнем семестре кары становятся особенно суровыми. Выпускные экзамены – самая жесть, но даже предварительные испытания обычно уносят жизни по меньшей мере десятка выпускников.
Я была в относительной безопасности, потому что сжульничала с одним эссе, а это всегда приносит хорошие отметки. Школа совершенно не возражает, если у ученика появляются опасные пробелы в знаниях. Правда, я не просто списала работу, но и кое-что сделала сама; за это школа наверняка понизила бы мне балл, хоть и не до неудовлетворительного уровня.