– Я просто больше не успела ничего придумать, – сказала она. – У меня есть с собой ослепляющее зелье, но если я применю его к тем двоим, Ху Цзы-Сюань стукнет по нам, а у него почти наверняка с собой корректор. Он успеет перезарядить…
Хлоя указывала на парня, который стоял в хвосте. Я поначалу не обратила на него особого внимания – он был таким мелким, что походил в лучшем случае на среднеклассника. Я думала, он просто помогает старшим собирать ману. Но, как только Хлоя сказала про корректор, я поняла, что все наоборот: пять человек, разошедшиеся перед ним веером, заслоняли Цзы-Сюаня и подавали ману ему. Он держал маленький бледно-зеленый жезл, полускрытый в ладони; тонкая золотая проволока тянулась к лежавшему в кармане артефакту. По ней медленно скользил свет.
– Так, – мрачно сказала я. – Давай, ослепи заклинателей. Это не навсегда?
– Я прямо сейчас должна читать тебе лекцию?! Это заклинание на мигрень, и, возможно, они будут страдать от нее до конца жизни… но они собираются нас изжарить!
– Да, отлично! – торопливо ответила я. Лично я совсем не возражала против того, чтобы наградить человека мигренью в отместку за попытку убийства. – Врежь тому парню с усиками. Юань просто работает усилителем. Если попадешь в него, ее чары нам не повредят.
– А корректор? – спросила Хлоя.
– Я с ним разберусь, – отчаянно пообещала я. В любом случае время поджимало.
Хлоя бросила на меня безумный взгляд – она тоже надеялась, что я справлюсь – и достала пузырек с ослепляющим зельем. Тут синяя дымка вокруг рассеялась, и в горле у меня защипало, как будто я полчаса орала во всю глотку. Окружавшие нас ребята ежились – возможно, наш разговор именно так для них и звучал. Хлоя, используя последние секунды магического ускорения, бросилась к парню с усиками – глаза у него округлились от ужаса, но он не отступил. Этот храбрец знал, что нанесет удар первым – однако он заорал и согнулся пополам, когда струя из пузырька ударила ему в лицо.
Я повернулась к остальным; они расступились, и Цзы-Сюань, в очках с толстенными стеклами, похожий на сову, поднял нефритовый стержень на уровень лица и пропел одну-единственную строчку. Я не разобрала отдельных слов, потому что заклинание было на шанхайском диалекте, однако общий смысл приблизительно уловила – нечто вроде «пожалуйста, пол, больше не окружай эту девушку».
До сих пор я видела корректоры только на картинках. Ими постоянно пользуются, но в основном в крупных проектах внутри анклавов. Это универсальный прибор, который позволяет мастерам создавать очень сложные вещи – то, с чем никто не справится своими силами. Сначала завершаешь один предмет, а потом все усложняешь его. Первые корректоры использовались при постройке Шоломанчи.
Применить против меня корректор – это они здорово придумали. Если бы я рухнула в пустоту под спортзалом, проблема бы, несомненно, решилась; я не могла заслониться щитом или отбить заклинание, потому что Цзы-Сюань обращал его не на меня, а на школу как таковую. Он вполне мог внести в конструкцию Шоломанчи эту маленькую поправку. А я не рискнула бы уничтожить артефакт, которым он пользовался, не опасаясь сбросить в пустоту нас всех.
К счастью, я знала что делать, потому что в младшем классе два месяца потратила на перевод с французского прелестной нравоучительной сказки об ужасной колдунье, которая десять лет предавалась злу и погубила немало детей с магическими способностями. Она знала уйму защитных заклинаний и была практически неуязвима в бою, поэтому колдунья убивала всех волшебников, которые пытались положить конец ее власти, и выставляла головы побежденных меж зубцов своей отлично укрепленной и тщательно охраняемой башни. Наконец ведьму победил юный мастер, которого она взяла в плен, – мальчик, имевший удивительные способности каменщика. Он не стал бросаться в бой; он просто наложил заклинание на камни и окружил злодейку стеной в шесть слоев, так плотно, что она не могла сдвинуться с места и задохнулась.
Школа заставила меня написать длинное сочинение – на французском – о том, как бы я поступила на месте колдуньи. Я получила двойку за первый, кое-как сляпанный опус, в котором предположила, что спасусь бегством и не стану больше убивать детей. После этого мне пришлось провести неделю в библиотеке, подбирая материалы. Я нашла ответ: когда сталкиваешься с мастером, который собирается обратить против тебя окружающую среду, убей его первым. Но если этот вариант тебе не по нраву, вмешайся в заклинание и замени коррективы, которые он пытается внести, своими.
Хлоя недаром беспокоилась: если два волшебника начинают борьбу за артефакт – а в данном случае им была сама школа, – верх почти наверняка возьмет лучший мастер.
Если Цзы-Сюань сумел изготовить корректор – протащить его в школу нельзя, потому что эту штуку нужно постоянно кормить маной, хоть по капельке, иначе она просто перегорит – значит, он был просто гениальным мастером. А я не такой уж спец в мастерстве. Фишка мастерства в том, чтобы обстоятельно и красиво изложить свои нужды мирозданию – авось вселенная удосужится пойти навстречу твоим желаниям. А я, скорее, склонна орать на нее, пока она не покорится.
Но этап убеждений уже прошла более ста лет назад целая бригада мастеров, которые были гораздо опытней любого выпускника. Поэтому, когда зеленая волна энергии устремилась ко мне, готовясь откорректировать пол под моими ногами так, чтобы он перестал существовать, я шагнула навстречу, приветственно распростерла руки, сказала: «Вон туда, пожалуйста» – и направила всю волну наверх, придав ей ускорение порцией маны.
Вырвавшись из моих рук, энергия бурно устремилась к покрытому серыми пятнами потолку. Она обрушилась на сводчатую поверхность с мощью струи из пожарного гидранта, так что вниз потекли зеленые струйки, а ребята с воплями забегали по залу, ища укрытия. Я лишь смутно замечала их, потому что как будто стояла под водопадом – мне приходилось смотреть прямо наверх, в поток, сморщившись, почти ничего не видя, не слыша, не в состоянии вздохнуть, такова была его ярость. Цзы-Сюань и другие шанхайцы вложили много сил в заклинание: если бы я хоть на мгновение ослабила хватку, изначальная инструкция была бы выполнена.
Я даже не заметила, когда вокруг прекратились вопли и беготня; я стояла в эпицентре урагана, пока сквозь меня не протекла последняя струйка маны. Тогда я, задыхаясь, осела на пол и увидела, что Хлоя, зажав рот руками, плачет самым пугающим образом – булькает и что-то бормочет с перекошенным лицом. Я не видела Цзы-Сюаня и прочих шанхайцев – да и вообще никого знакомого. Всех разбросало по спортзалу, как будто гигантские руки собрали ребят в мешок и вытряхнули как попало повсюду, за исключением того места, где сидела я.
Многие плакали, особенно старшие, или лежали на полу в позе эмбриона… но невозможно было просто лежать, не глядя наверх. Над нами было ярко-синее осеннее небо, под нами – сухие хрустящие листья, солнечный свет косо сочился сквозь красную, желтую, зеленую листву кленов, окружавших зал, который внезапно превратился в лесную полянку, и где-то неподалеку слышалось многообещающее журчание ручейка, и огромные серые валуны, словно острова, вздымались среди мха, а вдалеке, над кронами деревьев, в легкой дымке виднелся холм, и из буйства осенних красок выглядывали деревянный балкончик и крыша павильона.
Минуту-другую я стояла неподвижно, и тут где-то запела птица, и я тоже начала хлюпать носом. Это было ужасно. Ничего хуже, пожалуй, со мной в школе не случалось; конечно, чреворот страшнее, но… это было ужасно совсем в другом смысле. Я не понимаю, о чем думали мастера, когда создавали эту иллюзию. Хотя нет, понимаю. Они хотели сделать красивое место для экскурсий, которым можно было бы хвастать перед другими волшебниками. Пусть бы люди ахали и говорили: как здорово, что у ребят будет такой отличный зал для занятий, как мило, ведь они вынуждены сидеть взаперти четыре года, без солнца, без свежего воздуха, не видя ни одного зеленого листка, и вся вода, какую они пьют, отдает ржавым металлом, а вся еда – конечно, насыщенная витаминами – берется из огромных баков… но никакие чары тебя не утешат, ведь ты ни на минуту не забываешь, что, быть может, никогда отсюда не выйдешь, и никакая иллюзия не вытеснит этой мысли из твоей головы.
Ребята начали толпами выбегать из зала. Остались только глупые новички, которые бродили по залу и издавали идиотские восклицания: «Ух ты!», «Смотри, гнездышко!», «Какая красота!». Этих жизнерадостных придурков очень хотелось придушить.
Я бы и сама убежала, но ноги у меня вихлялись, как у новорожденного олененка, поэтому я просто рыдала, сидя на одном из живописных камней, пока Орион не подбежал ко мне с вопросом:
– Эль, Эль, что случилось, что такое?
Я энергично замахала рукой, и он посмотрел вокруг – всего лишь в легком замешательстве.
– Я не понял, ты отремонтировала зал? И чего ты плачешь? Мне пришлось бросить кватрию, чтобы сюда прийти! – добавил Орион с легким упреком в голосе.
И тут я опомнилась. Отдышавшись, я спокойно, сквозь сопли и слезы, произнесла:
– Лейк, я только что спасла твою жизнь. Опять.
– Да ладно! Я вполне могу справиться с кватрией! – огрызнулся он.
– А со мной – нет, – резко сказала я, с трудом поднялась и вышла из зала, гонимая чистой яростью. По крайней мере, она дала мне сил убраться подальше от лживой иллюзии.
Я ковыляла по коридору, вытирая сопливый нос подолом футболки – футболки Ориона, нью-йоркской футболки, которую он подарил мне и которую я по глупости сегодня надела, словно в знак декларации намерений; может быть, поэтому шанхайцы на меня напали. Они боялись того, что́ Нью-Йорк мог с моей помощью сделать с их анклавом, с их родными – и небезосновательно боялись. Моя сила не знала преград.
Вокруг все плакали, сгрудившись кучками. Я миновала лабиринт коридоров и устремилась к семинарской аудитории, где могла побыть одна, не считая злыдней – впрочем, прямо сейчас я была бы рада нападению. Я прошагала по узкому коридору, вошла в класс, закрыла дверь и опустила голову на уродливую массивную парту, и снизу сквозь вентиляцию донесся тихий вздох осеннего ветра, и я проплакала целых два часа, и никто не попытался меня убить.