Глава 6Зачарованная краска и смертоносное пламя
Никто меня больше не беспокоил, только осторожно обходили бочком, как бомбу, которая могла неожиданно рвануть. Легкие порывы свежего ветра, приносившие запах сухой листвы и первого морозца, время от времени доносились из вентиляции, словно напоминая, каким же застоявшимся воздухом мы дышим в школе. До моего уютного кабинета в библиотеке эти запахи доносились довольно часто. Младшеклассники дышали полной грудью, а я едва сдерживала тошноту. Я видела, как ребята порой разражались слезами в столовой, если ветерок дул им в лицо. И каждый раз все косились в мою сторону, а потом торопливо отводили взгляд.
Шанхайцы держались от меня подальше – и ньюйоркцы тоже. Месяц назад ребята хоть немного, но общались со мной – например, просили поменяться книгами, передать склянку в лаборатории, одолжить молоток в мастерской. Мне это не нравилось, поскольку я прекрасно понимала причину: меня считали важной персоной, к которой стоит подлизаться. Но теперь я не слышала просьб – а если что-нибудь просила сама, например семена подорожника, сразу несколько человек вскакивали и наперегонки бросались за тем, что было нужно, нередко что-нибудь опрокидывая и разливая. После этого все дружно хватались за уборку, не переставая извиняться и нести чушь.
Я неоднократно повторяла: «Я не кусаюсь» – но говорила это, кипя от гнева; возможно, окружающие решили, что укус – сущие пустяки в сравнении с карой, которую я на них обрушу. И, разумеется, они верили мне на слово. Я уже совершила нечто поистине ужасное – сделала Шоломанче еще хуже. Пять с плюсом за эффект. Даже новичков это затронуло: за последние две недели в спортзале погибли трое. Своим младшеклассникам я ясно дала понять, что не следует туда соваться, но остальные, у которых не было хорошего советчика, продолжали под разными предлогами ходить в спортзал и играть в увлекательные игры типа «убеги от внезапного злыдня, или тебя сожрут на пороге». Погибших было бы больше, однако Орион принялся патрулировать спортзал в надежде поохотиться на злыдней, которые там обосновались. Не знаю, можно ли сказать, что он использовал новичков как приманку, если они сами постоянно туда лезли.
Все мы здесь, как правило, относимся друг к другу с подозрением. Начинающие малефицеры – на самом верху списка потенциальных угроз, за ними идут члены анклавов, старшие ребята, лучшие ученики и просто популярные личности. Любой человек может стать смертельным врагом в мгновение ока, если случится беда – как правило, достаточно злыдня, желающего кого-нибудь сожрать. Но мы умеем правильно опасаться друг друга, и то, что мы способны друг с другом сделать, имеет свои пределы. Никому бы в голову не пришло, что в ответ на покушение я изменю иллюзию и создам новую пытку для всей школы, включая себя. Я бы и сама до этого не додумалась.
Так что теперь меня считали не просто могучей соученицей, которую нужно было умасливать и за которую стоило побороться. Я напоминала непредсказуемую и ужасную стихию, которая могла сделать вообще что угодно – и остальным некуда было деваться. Я как будто сделалась частью школы.
Словно в знак подтверждения, злыдни внезапно перестали на меня нападать. Непонятно почему. Несколько недель я провела в панике, пока Аадхья не нашла ответ.
– Вот что происходит, – сказала она, схематично изображая нашу школу, чтоб нам было понятно. – Для поддержки защитных заклинаний нужна мана. В начале года, когда злыдней не так много, школа проделывает один фокус: снимает ряд заклинаний и использует освободившуюся ману, чтобы усилить остальную защиту. Злыдни выбирают путь наименьшего сопротивления – и ты становишься мишенью номер один. Но сейчас их слишком много, и они, как обычно, пробираются наверх сами.
– И ни один злыдень в здравом уме на тебя не нападет, – договорила Лю, как будто это было абсолютно ясно.
– Угу, отлично, – сказала я. – Даже злыдни согласны с тем, что я – сущий яд. Эй, отстань от меня, ты!..
Моя Прелесть укусила меня за мочку уха. Я отмахнулась, но она ловко перебежала с одного плеча на другое и многозначительно прикусила краешек другого уха. Это была недвусмысленная угроза.
– Фиг тебе, а не угощение, – холодно произнесла я, осторожно снимая мышку с плеча и сажая в переноску.
Но перед Аадхьей и Лю я все-таки извинилась. Не мне было жаловаться на то, что я невкусная. Я прекрасно помнила, как чувствовала себя, когда Орион признался, что злыдни никогда на него не нападают.
Злыдни исчезли, а инстинкты нет. Я по-прежнему подпрыгивала при каждом звуке и рисковала уничтожить какого-нибудь ни в чем не повинного идиота, который в неподходящий момент оказался у меня на пути. Это все были жалкие одинокие неудачники – такие же, как я в недавнем прошлом – которых никто не предупредил о том, что не стоит ходить в библиотеку, когда там брожу я, или садиться слишком близко. Я бы, пожалуй, даже порадовалась, если бы на меня и вправду напали.
И Орион бы порадовался. Он по-прежнему дулся из-за того, что ему пришлось бросить взрослую кватрию, чтобы прийти мне на помощь. Каждый раз, когда Орион жаловался, что упустил ее, она как будто увеличивалась в размерах. Никому она с тех пор не попадалась – во всяком случае, никому из тех, кто ушел с Праздника живым. Четыре человека пропали во время массового исхода из спортзала, так что кватрия почти наверняка получила четыре лакомых блюда в виде рыдающих подростков, по одному для каждой пасти, и спряталась где-то в недрах школы, переваривать обед, чтобы затем разделиться на четыре кватрии поменьше.
В общем, эти ребята погибли вместо шанхайцев, которые на меня напали. И мне ничуть не было легче оттого, что я не желала им зла. А может, я полагала, что слишком хороша, чтобы смотреть в лицо людям, которых убиваю?
Конечно, мама сказала бы, что это не я убила их, а кватрия – точнее, тот алхимик, который слепил вместе четырех невинных зверенышей. Алхимики создают кватрий, поскольку они полезны: если подержать кватрию месяц впроголодь, а потом накормить каждую пасть отдельным ингредиентом, с другого конца получишь высокоактивное алхимическое соединение, которое не добудешь иным способом. Но, как вы догадываетесь, кватрии не любят голодать, поэтому они частенько убегают и начинают пожирать других существ, обладающих маной, потому что это самый эффективный способ получить ману для себя.
Очень удобно винить отсутствующих, но настроение у меня от этого не поднималось. Ну да, какой-то злобный алхимик сто лет назад создал кватрию, он был несомненно виноват, но он давно умер, а кватрия не далее чем на прошлой неделе сожрала четырех человек.
Тем временем Орион рыскал по темным уголкам, добывая мелких и жалких злыдней, с которыми справился бы даже младшеклассник. Через две недели после Праздника ему удалось захватить очень неплохого многоголосого визгуна в женской душевой на этаже среднеклассников; впрочем, визга хватало и без злыдня, поскольку Орион гонялся за ним по кабинкам во время вечернего часа пик. Хотя девочки особо не возражали против вторжения Ориона, поскольку альтернативой были щупальца и вонь – хуже, чем у любого немытого подростка. Во всяком случае, к концу битвы Орион хотя бы вымылся.
Спустя неделю на пороге большой алхимической лаборатории во время урока тихонько вырос большой гелидит, полностью заморозил вход и начал постепенно продвигаться внутрь. К счастью для всех заинтересованных лиц – то есть для тридцати с лишком присутствующих, – Орион в это самое время мрачно возился со своим, уже запоздавшим, домашним заданием в одной из соседних лабораторий. Он все бросил и ринулся на помощь. В норме убить гелидита можно, только если пробить твердый панцирь специально зачарованной огненной стрелой, но Орион просто принялся колотить его металлическим табуретом, отбивая куски и испепеляя их огненными вспышками, прежде чем они успевали прирасти обратно. Наконец он проделал в панцире дыру, сунул в нее уцелевшую ножку табурета, а затем нагрел ее, так что металл расплавился и стек под панцирь.
– Лейк, я надеюсь, это не прибавят к рекомендуемым средствам истребления злыдней? – холодно спросила я в тот день за ужином, когда он продемонстрировал металлический шар – все, что осталось от гелидита, якобы для того чтобы окончательно убедиться, сдохла тварь или нет. Меня было не провести: Орион просто пытался оправдаться за то, что бросил результат недельного труда распадаться на лабораторном столе, хотя мог потратить полминуты и закрепить его, прежде чем героически бежать на помощь.
Какое мне дело, спросите вы. И тогда я пространно поведаю вам, как за два дня до того спасла Ориона. Он явился на занятие и взялся за давно просроченное задание по изготовлению зачарованного красителя, не обратив внимания на то, что четверо других ребят, обычно посещавших тот же алхимический семинар, почему-то не пришли. Разумеется, все вентиляционные отверстия в лаборатории тихонько закрылись, а он этого не заметил. Орион продолжал себе блаженно мешать краску и вдыхать ядовитые испарения, а в голове у него возникали удивительно яркие образы питагор и всеядов.
Я поняла, что пора идти на выручку, только потому что один из выпускников-алхимиков обвел глазами читальный зал и обнаружил, что все его однокашники здесь. Тогда парень решил оказать услугу Нью-Йорку: он подошел к Магнусу и сообщил ему, что Орион сидит один в лаборатории. С тем же успехом можно было сразу подойти ко мне; в ту минуту я сидела за лучшим столом в читальном зале, мстительно разложив вокруг семь толстых словарей. Рядом оставались девять пустых мест, поскольку Хлоя и Нкойо оказались единственными, кто осмелился сесть со мной. У Магнуса смелости не хватило. Он послал одного из своих прислужников к Хлое, а Хлоя сказала мне.
Когда я спустилась в лабораторию, Орион уже галлюцинировал вовсю. Он принял меня за питагору и попытался обездвижить заклинанием. Если бы он попал в цель, подозреваю, мы бы погибли оба. Как романтично. Но я перехватила заклинание и запустила ему в голову, и он с грохотом рухнул, опрокинув три стула. По крайней мере, теперь Орион не стоял на дороге, и я спокойно испепелила котелок с ядовитой краской, а заодно и половину лабораторного стола. Это, конечно, было лишнее, но я разгорячилась. И мне отнюдь не полегчало, когда я вытащила негнущееся, как доска, тело Ориона в коридор. Пять минут я давала выход досаде, пользуясь тем, что он не мог двигаться; но Орион по-прежнему был не в себе, только смотрел на меня остекленевшими глазами, и моя бурная речь пропала даром. Когда я закончила, он проговорил, еле шевеля языком: