Я не имела права так поступать. Я имела право только на одно – выбираться из школы – потому что на это имели право мы все. Мы негласно условились, что вправе выбираться любыми способами, главное – не убивать друг друга, но даже убийство могло сойти с рук, если проделать это незаметно. Ты обещаешь помощь другим, потому что они обещают помощь тебе, но все в школе признавали, что обещания теряют силу, когда ты приближаешься к воротам, и никто не станет тебя винить, если ты постараешься миновать их поскорее, даже если остальные члены команды погибнут. Никто не ожидает, что союзник обернется на пороге; никто не даст такого обещания.
Если ты его дашь, тебе не поверят; быть может, ты и не знаешь, на что способны люди в критической ситуации, но есть вещи, которые ты знаешь точно. Обернувшись, ты никого не спасешь – вы просто погибнете вместе. В лучшем случае ты погибнешь вместо других – ты бросишься в пасть чреворота и обречешь себя на вечные страдания, чтобы твои друзья могли покинуть школу. Это все, на что остается надеяться. Но это не то, о чем можно попросить. Можно просить о смелости, доброте, неравнодушии, помощи, наконец; можно просить о тысяче трудных и мучительных вещей… только чтобы они не были бессмысленны. Нельзя попросить человека сознательно поставить на кон свою жизнь, настоящее и будущее, лишь для того чтобы дать тебе шанс. Стоя на последней черте – а ворота и есть эта самая черта, – ты прекрасно понимаешь, что ничуть не лучше другого.
Ненавижу уравнения, которые не сходятся.
Было лишь одно исключение. Я могла обернуться. Для этого мне понадобилось бы гораздо меньше внутренних сил, чем Хамису Мвини; я бы могла развернуться в воротах, пропустить вперед всю команду и истреблять злыдней, оказавшихся в пределах досягаемости, до тех пор, пока мои друзья не достигли бы безопасной гавани. Я должна была так поступить. Конечно, должна. Я не имела права выбежать из ворот и вернуться в крепкие мамины объятия, пока хоть кто-то, кто был мне дорог, еще оставался в школе. Я должна была развернуться и сторожить ворота, пока все мои друзья не пройдут. Они не просили меня о самопожертвовании и не стали бы просить, потому что это против правил, которые мы все признаем, но я это сделаю, потому что могу. Я могу спасти Аадхью, Лю, Хлою, Джовани. Я бы даже не отказалась вытащить Нкойо, Ибрагима, Якуба и Надию.
А потом, сделав это, я и сама пройду в ворота. Я спасу людей, которые мне небезразличны, а к остальным повернусь спиной. Я вернусь домой, а они пусть выбираются сами или гибнут. Я им ничем не обязана. Я их никогда не любила. Ничего хорошего они мне не сделали. Кроме Хамиса, который сидел на полу и дрожал, а кровь струйками текла у него по ногам и собиралась лужицей. Он получил эти раны, спасая Нкойо в ту минуту, когда я была бессильна. Значит, я бы спасла и Хамиса. Я бы стояла у ворот ровно столько, сколько нужно, чтобы вытащить Хамиса, который мне абсолютно не нравился… но разве я могла поступить иначе?
Я отошла от ребят, которые собрались вокруг Хамиса и Нкойо, – посторонние люди помогали моим друзьям, хотя бы по мелочи. Я отступила еще на шаг, и еще, и три вздоха спустя была уже в дальнем конце коридора и бежала так, как будто впереди маячили заветные ворота. Как будто я могла вырваться из школы. К спортзалу меж тем направлялись прочие выпускники. Они с тревогой поворачивались, провожая меня взглядами и гадая, от кого я бегу, но я бежала от них, от тех, кто мог внезапно оказаться приличным человеком, таким же ценным, как люди, которыми я дорожила. Кто не меньше, чем мои друзья, имел право жить.
Я еще прибавила скорости – без особого труда, потому что последние полтора месяца я бегала почти каждый день, – но это была плохая идея, потому что я с разгону врезалась в Магнуса. Он направлялся на тренировку вместе со своей командой – пятеро парней заняли почти всю лестницу в ширину, так что обойти их я не могла, и пришлось остановиться. Магнус инстинктивно вытянул руку, помогая мне устоять на ногах, и спросил:
– Эль, что случилось? Хлоя цела?
Даже Магнус умел думать о других! Если, конечно, с этими другими он с детства жил в одном анклаве. Ну или он просто мог позволить себе такую роскошь, зная, что у Хлои есть шансы не погибнуть в возрасте семнадцати лет.
– Ненавижу тебя, – по-детски выпалила я.
Я собиралась разразиться слезами и уж не знаю чем еще, но тут Орион буквально скатился с лестницы и сшиб нас всех с ног, как кегли. За ним гнался оглушительно ревущий ползозуб, с пастью, как у доисторической акулы, клокоча и вытягивая щупальца с присосками. Магнусовы приятели с воплями попытались дать деру, что было непросто, поскольку мы кучей валялись на полу.
По крайней мере, Магнус не совершил ничего героического; он, как и все остальные, отчаянно пытался сбежать. Но деваться было некуда, чудовище настигло нас, щупальца уже хватали Ориона и Магнусовых приятелей и тащили в жадно щелкающий рот. Свободные щупальца потянулись ко мне, но, как только ползозуб стащил с меня Магнуса, я села и крикнула:
– Иссохни и умри, вонючий мешок слизи!
Это было то самое заклинание, которое я пыталась наложить на лозы в спортзале; в норме оно звучало несколько иначе, но, очевидно, детали особой роли не играли, потому что ползозуб без колебаний повиновался мне. Шкура у него сморщилась и полопалась по швам, на пол хлынула копошащаяся масса мерзких белых личинок, похожих на опарышей, и наполовину погребла под собой парней (те заорали еще громче). Все бешено заскакали, разбрасывая личинок и топая ногами, как в безумной пляске. Кроме Ориона, который вынырнул из моря личинок, невозмутимо стряхнул их с себя – они у него даже в волосы набились! – и посмотрел на стремительно исчезающие останки злыдня. Личинки по большей части удирали через сточные отверстия, и скоро ничего не осталось, кроме двух огромных челюстей, полных зазубренных зубов; они лежали разинутыми на полу, как экспонат из музея естественной истории.
У Ориона хватило совести меня не упрекать, но все-таки он разочарованно вздохнул.
– Даже не начинай, Лейк, – предупредила я.
Я чувствовала себя лучше, может быть, потому что потратила излишек маны, создав новое заклинание. А может быть, это спокойствие, которое наступает, когда как следует проревешься и придешь в себя. Вроде бы знаешь, что ничего не изменилось и жизнь по-прежнему ужасна, но нельзя плакать вечно, поэтому ничего не остается, кроме как вытереть нос и двигаться дальше.
– Скажи-ка, каков план? У тебя он есть, или ты собираешься от начала до конца импровизировать?
– План? – переспросил Орион.
– На выпуск, – сказала я, постаравшись произнести это слово как можно отчетливей, чтобы он ничего не упустил. – Как бороться со злыднями, пока они всех не сожрали.
Он вытаращил глаза.
– Мне не нужен план!
– Иными словами, ты ничего не можешь придумать, кроме «я буду бежать и убивать злыдней, пока кто-нибудь из них не прикончит меня». Сочувствую. Мы действуем иначе.
– А как мы действуем? – настороженно спросил он, помолчав.
– Ты посмотри на себя, – сказала я, широким жестом обводя лестницу, покрытую слоем извивающихся личинок. – Если я предоставлю тебе зачищать зал в одиночку, ты запутаешься в собственных ногах, и через пять минут тебя сожрут. Это будет очень печально.
Орион сам не знал, обрадоваться или оскорбиться; ему явно хотелось заявить великодушный протест в духе «нет, ты не должна подвергать себя опасности», но он вовремя раздумал и закрыл рот. Сложив руки на груди, он надменно поинтересовался:
– Ну а у тебя какой план? Превратить злыдней в личинок? Вот все порадуются.
– Все заткнутся и скажут спасибо, если поймут, что это им на пользу.
Честно говоря, я тоже ничего не могла придумать, кроме «я буду бежать и убивать злыдней, пока один из них меня не прикончит». Я не знала, что буду делать. Я знала только, чего не сделаю точно. Не выйду за ворота.
Я не уйду, не пропустив вперед остальных.
Глава 9Опустошитель
Разумеется, никто не оценил моего великодушного и благородного решения всех спасти, поскольку я начала с мелочей, а именно – выходила последней из спортзала. Но мою самоотверженность трудно было заметить и оценить, поскольку на той неделе нам досталась такая нелепая полоса препятствий, что это было самой разумной тактикой. Полоса обычно не меняется в течение недели, но мы думали, что, может, будут хотя бы дополнительные атаки во время второй и третьей пробежек. В противном случае тренировка была совершенно бессмысленна. Но нет. Всю неделю так и шло: легкая приятная пробежка с одной не такой уж неожиданной атакой в конце.
Даже если бы я была полна железной решимости бросить всех и выбежать за ворота при первой возможности, не стоило терять товарищей по союзу в спортзале во время тренировок.
Поэтому никто и глазом не моргнул, когда в среду и в пятницу я остановилась на пороге и развернулась, чтобы истребить лес колючих лоз, когда они показались из расщелины. Мы даже не обсуждали стратегию – никакой особой стратегии не было, просто после тренировки в среду мы решили, что Нкойо и Хамис сделают в пятницу перерыв и заодно соберут немного маны, пока будут лечиться. Не то чтобы они получили настоящий отгул – мы всего лишь пытались извлечь максимум из скверной ситуации. Никому из нас не был нужен перерыв. Мы хотели тренировок, в которых отчаянно нуждались, чтобы выбраться живыми. Лично мне их хотелось больше, чем когда-либо.
Я пыталась ходить на охоту вместе с Орионом, чтобы попрактиковаться, но это было еще бесполезней. На нас вообще никто не нападал, а если где-нибудь слышался слабый писк, Орион немедленно бросал меня и со всех ног бежал к злыдню. В лучшем случае я находила его самодовольно стоящим над каким-нибудь мертвым гадом. В худшем случае я тратила полчаса, блуждая по лабиринту семинарских аудиторий в поисках Ориона. Нет, не так. В худшем случае я потратила полчаса, блуждая по лабиринту, поскользнулась в гигантской луже слизи, которая осталась от убитой им твари, а потом обнаружила Ориона в столовой, занятого обедом и безмерно довольного собой. Он не спросил, отчего я покрыта слизью, но выражение лица у него было красноречивое. В ту минуту я осознала, что единственной тварью, которую я убью, будет Орион. Поэтому я перестала выходить на охоту.