Послание было недвусмысленным. А вот моей голове недоставало ясности, поэтому я не стала особо задумываться, прежде чем подойти, взяться за лестницу и полезть вниз, в темноту. Но я не слышала никаких подозрительных звуков – ни шороха, ни царапанья, ни шипения, только постукивание и бульканье обширной сети труб, которые неуклонно качали воздух, воду, отходы, школьное варево. Тихо гудела мана, направляемая в защитные устройства. Спуск занял немного времени; школа хотела, чтобы я побыстрее добралась до выпускного зала, и в голове у меня было так пусто, что мозг не возражал. Казалось, спуск продолжался всего несколько минут – и вот я уже стояла в маленькой технической каморке в самом низу, в том самом месте, где началась наша великая миссия по починке очистительного оборудования.
Я зажгла свет. Он осветил голую металлическую стену, вогнутую внутрь, словно злыдни бились об нее, пытаясь прорваться в шахту, после того как крюк нас выдернул. По ту сторону находился выпускной зал, полный тварей, к встрече с которыми нам – мне – нужно было подготовиться. Бесконечные, немыслимо ужасные, невыносимые тренировки неумолимо толкали и толкали нас к поиску новых стратегий, к необходимости сплотиться в один огромный союз ради победы над тем, что… ждало с другой стороны. Вот какая задача перед нами стояла.
И, видимо, настало время мне встретиться со школьными ужасами. Ключа у меня не было, но металлическая панель открылась сама собой – винты вывернулись из швов и аккуратно, один за другим, легли на пол. Я просто стояла и смотрела. С оглушительным лязгом упала одна панель, потом другая…
И из дыры ничего не вылезло.
Это меня не особо потрясло – к тому времени я уже обо всем догадалась, я знала, что ждет на той стороне. Злыдни не стали бы беспокоиться из-за одного паршивого ученика. Я с самого начала знала, что́ там будет, честное слово, как бы я ни притворялась, что не знаю. Это будут не ледяные великаны, не стая саранчи, не демон-бичеватель. Школа обращалась со мной ласково и нежно, подводя к главному мало-помалу, но время истекало, и мне предстояло встретиться с врагом, чтобы не растеряться в день выпуска. В конце концов, я это обещала. Обещала Хамису, Аадхье, Лю, Хлое и всем остальным, целой школе.
Но я не могла шагнуть в отверстие. Даже если сейчас в зале было безопасно – какая нелепость, – я не хотела туда идти. Не хотела потом возвращаться наверх и рассказывать остальным о том, что нас ждет. Не хотела провести следующие три месяца, думая об этом каждый день, строя планы, обсуждая разные стратегии в надежде пережить самое ужасное, что когда-либо со мной случалось. Мне хотелось свернуться в клубочек в углу. Хотелось плакать и звать маму, Ориона, кого угодно, чтобы они пришли и спасли меня, но никого не было. Кроме меня. И двух чреворотов, Терпения и Стойкости, которые караулили у ворот – голодные, дочиста вылизавшие весь выпускной зал.
Я знала, что мне придется пойти и взглянуть на них. Я не могла просто взять и подняться по лестнице – не факт, что школа мне бы вообще это позволила – но двинуться вперед я тоже не могла. Я стояла там очень долго. Наверное, прошел целый час, прежде чем из шахты донесся тихий тревожный писк, и из отверстия, цепляясь лапками за нижнюю ступеньку лестницы, выглянула Моя Прелесть.
Я осторожно взяла мышку, прижала к щеке, сморщилась и несколько раз всхлипнула, моча мягкую шерстку слезами. Моя Прелесть ткнула меня носиком и затихла. Когда я наконец успокоилась, она взобралась мне на плечо, устроилась за ухом и тихонько пискнула в знак ободрения. Я тяжело вздохнула и заставила себя выйти в зал, пока на меня вновь не накатил ужас.
Зал не был вполне пуст – у дальней стены, неподалеку от очистительных механизмов, которые мы чинили в прошлом году, мирно спали несколько взрослых агглов, чьи крошечные панцири блестели от полных маны наростов (это были фрагменты артефактов и крошечные флакончики из-под зелий и алхимических ингредиентов). Агглы проснулись, услышав мои шаги, и заковыляли в темные уголки со всей возможной скоростью – примерно четверть мили в час.
Под ногами хрустели чешуйки амфисбены и сухие шкурки перелинявших объедателей, размером не больше носового платка. Но ни одной твари не было видно. На потолке смутно виднелись перекрещивающиеся темные линии – среды сиренопаучьей паутины вековой давности, которую испепелило очищение. От сиренопауков остались лишь твердые темные комки, застрявшие среди паутины; кое-где из них торчали ноги. От других злыдней не осталось и вовсе ничего, кроме старого помета и скелетов. Полдесятка механических злыдней валялись там и сям безжизненными грудами металла. Несколько суетливых детенышей бросились от меня бегом – они были такими мелкими, что я даже не сумела их идентифицировать.
Я стиснула кулаки, решительно повернулась к воротам… и сказала:
– Однако.
Я стояла столбом, пока Моя Прелесть не потыкала меня носиком; тогда я прошагала через весь выпускной зал к массивным двойным дверям, ведущим на свободу. На полу по обе стороны от ворот виднелись два огромных пятна – обугленные очертания чреворотов. Так полицейские обводят мелком труп. Отметины на полу были неровные – смертоносное пламя выжгло несколько слоев, но, несомненно, немало и осталось.
Я была отчасти права – очищение сработало. Терпение и Стойкость не погибли, но они, обожженные и ослепшие, вероятно, наугад махали щупальцами, пока выпускники выбегали за ворота. Они пропустили свою ежегодную трапезу. Оправившись, они сожрали уцелевших злыдней в попытке набить огромное пустое брюхо. Но потом, когда не осталось ничего, пригодного в пищу, чревороты… ушли.
Я понятия не имела куда. Они укрылись где-то в школе? Уж точно они не выбрались на жилые этажи – мы бы услышали вопли. В пустотах между потолком выпускного зала и полом мастерских есть много свободного пространства, и оно толком не защищено, так что чревороты могли заползти и туда, но есть им по-прежнему было нечего. Как правило, чревороты не прячутся. Может, они вообще ушли? Не исключено. Защитные заклинания мешают злыдням заходить, а не уходить. Если Терпение и Стойкость отправились бродить по миру и громить анклавы, мы не узнаем об этом, пока сами не выберемся из школы.
И ничто нам не препятствовало. Не нужно было больше тренироваться и преодолевать полосу препятствий. Мы могли взять и уйти.
Я смотрела на огромную дверь, выкованную из сплошной бронзы. На ней повсюду были разбросаны какие-то схемы и рисунки, наподобие чертежей. Двух одинаковых среди них я не нашла. Но вряд ли кто-то потратил хоть секунду, разглядывая их, с того самого дня как школа открыла двери для учеников. Огромный герб в середине был украшен девизом Шоломанчи – In Sapienta Umbraculum, «В мудрости убежище», – а вокруг герба шло защитное заклинание, повторявшееся на разных языках, на английском, среднеанглийском и древнеанглийском, по кругу, замыкаясь в кольцо. Впрочем, там был не только английский – то же заклинание повторялось на десятках языков, в других кольцах, и те языки, которые я могла опознать, имели множество вариантов – современный арабский и средневековый, современный французский и старофранцузский, латынь…
Просто перевести заклинание недостаточно – работать оно не будет; нужен гениальный поэт (а лучше несколько) для каждого языка и каждого диалекта. Прямой перевод сгодится, только если заклинание совсем простое. То, что я смогла разобрать без словаря, представляло собой короткую вариацию на тему «Не впускай сюда никакого зла». Английский вариант гласил: «Зло, держись подальше, мудрость этих врат хранит убежище», что имело прямое отношение к девизу и, очевидно, не было простым совпадением. Эта фраза была написана и на других языках, которые я знала.
Я поняла, что это не просто гравировка. В буквы, врезанные в верхний слой бронзы, влили какое-то светящееся алхимическое вещество, так что надпись сияла изнутри. Впрочем, горела она не равномерно – свет двигался от слова к слову, от надписи к надписи, с той скоростью, с которой ты произносил заклинания. Это позволяло их регулярно обновлять, накладывая снова и снова. Отдельные заклинания даже были как-то синхронизированы – я не поняла, как именно, но одни начинались и заканчивались одновременно, а другие зажигались, когда потухали предыдущие. Это напоминало сложный хорал, в котором звучало одновременно несколько десятков голосов.
Меня это зачаровывало; казалось, я слышу, как звучат заклинания. Вскоре я поняла, что мне не мерещится – металл был усеян крошечными отверстиями, которые с первого взгляда представлялись чисто декоративными, и, когда я наклонилась пониже и всмотрелась, за ними мне удалось разглядеть какой-то механизм, который открывал и затворял каждое отверстие по отдельности. Когда оно открывалось, из него вырывалась тонкая струйка воздуха, а с ней отдельная буква или слог, и каждый звук соответствовал символу, который высвечивался в ту же секунду. Этот шепот едва слышался сквозь слабое, похожее на метроном, тиканье механизма, управлявшего отверстиями, сквозь шипение и бульканье жидкости, качаемой по трубам…
Я никогда в жизни, даже в школе, не видела ничего подобного. На скучных уроках истории нам рассказывали, что сэр Альфред убедил другие крупные анклавы строить школу постепенно – стоимость такой постройки, как вы догадываетесь, была колоссальной. Изначально он предложил возвести для детей отдельный анклав, но с очень прочными дверьми. После того как двери были созданы, он показал остальным уточненные планы; вероятно, коллеги-волшебники, посмотрев на дверь, согласились с остальным. Меня, здесь и сейчас, это не удивляло. Я провела в школе почти четыре года – не раз чудом избежав смерти – и до сих пор верила в то, что ворота Шоломанчи служили преградой любому злу, удерживали чудовищ за пределами школы и хранили нас всех.
Видимо, они и впрямь – более или менее – это проделывали. Не представляю себе, сколько злыдней пролезало бы в школу, не будь у нее надежных дверей. Шоломанча была приманкой, самой соблазнительной приманкой, какую можно представить. Столько нежных, полных маны юных волшебников, собранных со всего мира в одно место. Любой злыдень, прослышавший про школу, попытался бы в нее проникнуть. И некоторым это удавалось, даже несмотря на дверь. Время от времени очередная буква не загоралась, порыв воздуха не выходил из отверстия – очевидно, в огромной конструкции были какие-то слабые места, заклинания там на секунду сбивались, в защите возникали бреши, и целеустремленный злыдень мог пробраться внутрь. Все равно что выковырять расшатавшийся кирпич из крепостной стены. В самые первые годы в школу просочилось столько злыдней, что выпускной зал превратился в бойню. Ворота не были непроницаемы.