Но тут же мне стало все равно, потому что Орион выговорил:
– Ты сказала, что… Луиза… ты сказала, что Джек напал на Луизу, потому что… потому что она позволила…
Я гневно уставилась на него.
– Думаешь, я собираюсь тебя осушить? Лейк, я тебе скажу одну важную вещь. Если бы я хотела…
– Нет! – перебил он. – Я боюсь, что это я…
Не дав ему договорить, я буквально взвыла:
– Что, как настоящий злыдень?
– Нет! – поспешно ответил Орион и попятился.
– Правильно. Нет.
Не поручусь, что от меня шел пар, но чувствовала я себя именно так.
– А теперь иди сюда и поцелуй меня, а если попытаешься выпить хоть каплю маны, я сорву дверь с петель и изобью тебя до бесчувствия.
Орион хрипло выдохнул, как будто я двинула его в живот, и устремился ко мне.
За минувший год я выросла на два дюйма, а он на целых шесть – и когда он схватил меня за плечи и притянул к себе, сильно и властно, я чуть с ума не сошла – «нет, нет, подожди, я не готова» – разумеется, я ни о чем таком не думала, пока уламывала Ориона, – но вот он принялся меня целовать, и я как будто покатилась с горы, полная ужаса и восторга. Мою футболку неуклюже стащили через голову – каждый из нас действовал одной рукой – и Орион закрыл глаза, наверное, исключительно для того, чтобы не смущаться, глазея на мою грудь. Оттого, что я стояла вот так, прижавшись к нему, тело к телу, по мне словно пробежал ток, и я неохотно прервала поцелуй и начала возиться со старым узловатым ремнем, потому что хотела больше, больше, да, прямо сейчас.
Орион отступил на шаг, чтобы вылезти из джинсов – да, вместо со своим тайным ручным злыднем, – и я невольно расхохоталась, быть может истерически, но, к счастью, Орион решил, что я смеюсь оттого, что дурацкий ремень не развязывается. Тогда он просто схватился за него обеими руками и велел: «Откройся» – и почему-то это сработало. Штаны свалились с меня на пол, потому что два года назад я купила их у рослого старшеклассника, который больше никому не сумел всучить обноски. Я споткнулась, сбрасывая сандалии, и мы повалились вместе на кучу одежды.
Орион осторожно улегся всем телом сверху, тяжело дыша и опираясь на предплечья. Я была полностью занята – он лежал у меня между ног, и внутри моего тела уже что-то билось и пульсировало, – и тут этот гад посмотрел на меня, с неимоверным блаженством в глазах, и чуть слышным шепотом произнес:
– Галадриэль.
Я всю жизнь ненавидела свое имя, я ненавижу и тех, кто произносит его и смотрит на меня с улыбкой. Эти поганые улыбки с детства отравляли мое существование. Одна только мама не считала имя Галадриэль этаким приколом. Но даже она бы им меня не наделила, не будь она сама в то время несчастным ребенком, который отчаянно цеплялся за обрывок мечты, вытащивший ее из мрака. Она просто не задумалась о том, каково будет мне. Но Орион произнес мое имя так, как будто готовился к этому целый год, и теперь его посетило прекрасное видение, и я захотела заплакать и одновременно врезать ему – что угодно, только бы оно разонравилось мне обратно.
– Не надо сентиментальности, Лейк, – сказала я дрожащим голосом.
Он замолчал, а затем нахально улыбнулся и устроился поудобнее.
– Завтра, возможно, мы этого не сделаем. Если других шансов у меня не будет…
– И они стремительно уменьшаются, – заметила я, подцепила его ногу своей, опрокинула Ориона и уселась сверху. Он издал нечто среднее между смешком и судорожным вдохом и схватил меня за ляжки, а потом все просто понеслось само собой – мы хаотически и блаженно цеплялись друг за друга, пока пытались устроиться, и наши бедра соприкасались, и напрягшееся мускулистое тело Ориона идеально двигалось в такт с моим. Мы, в общем, слабо представляли, что делать, – конечно, мама снабдила меня подробными наставлениями, но рисунки, схемы и описания совершенно не передавали, что такое на самом деле приладиться телами друг к другу. Сомневаюсь, что Орион разбирался в этом лучше меня; наверняка он прошел положенный курс секспросвета – и, скорее всего, полностью его проигнорировал.
Но, в общем, мы обошлись без теории – никакой конкретной цели мы не имели, и я была в таком восторге, что меня больше ничего не волновало. И хорошо, потому что у Ориона все заняло меньше пяти минут. Он ежился и извинялся, пока я не ткнула его в плечо и не сказала:
– Перестань, Лейк. Если больше ничего мне не светит, я пошла обедать.
И он снова рассмеялся, и принялся меня целовать, а потом следовал моим указаниям, пока и мне не удалось получить свое, а затем он снова лег сверху, и мы стали двигаться вместе, и это было… в общем, невозможно описать, и первое место занимало даже не чисто физическое удовольствие. Главное – огромное облегчение, ощущение рухнувших стен, возможность наконец утолить голод, а если вышеперечисленного недостаточно – еще и невероятное блаженство от возможности ни о чем не думать, не беспокоиться, полностью отключить голову, по крайней мере, на несколько прекрасных минут.
И все это действовало очень эффективно, и потом мы лежали рядом, потные и невероятно довольные (как минимум, я); мне казалось, что я совершила нечто необыкновенное, полное магии, но, в отличие от всех прочих необыкновенных вещей, которые я могла совершить, оно не было страшным. Я лежала у Ориона на груди, а он обнимал меня, и раньше это было бы до жути неудобно, а теперь очень приятно, и наконец он сделал глубокий вдох и сказал:
– Эль, я знаю, что ты не хочешь об этом говорить… я не могу… если мы отсюда выберемся… – в его голосе слышались слезы, но Орион не просто расчувствовался, он говорил так, как будто едва удерживался от рыданий, поэтому я не стала его перебивать, и он продолжал: – Я никогда и ничего на свете не желал, кроме тебя.
Я лежала щекой на груди у Ориона и ни за какие деньги не согласилась бы в ту минуту взглянуть ему в лицо. Вместо этого я внимательно смотрела на сточное отверстие, из которого могли услужливо вырваться злыдни. Почему их нет, когда они нужны?
– Тебе раньше не говорили, что у тебя очень странный вкус? – поинтересовалась я и тут же пожалела об этом.
– Говорили, – ответил Орион так спокойно, что я не удержалась и приподняла голову.
Он смотрел в темные недра потолка, и на щеке у него подрагивала жилка, и лицо было совершенно бесстрастное.
– Все говорили. Даже родители… Они всегда думали, что у меня проблемы. Все были очень добры ко мне, все были благодарны, но… я считался странным. Мама вечно пыталась меня с кем-нибудь подружить и напоминала про самоконтроль. А потом мне дали разделитель маны, и я опустошил целый анклав…
Каждое слово еще укрепляло во мне и без того внушительное желание явиться в нью-йоркский анклав и сжечь его дотла.
– Тебе внушили, что ты сам виноват и поэтому обязан отдавать остальным всю ману, какую добудешь, без остатка, и принимать в обмен жалкие капли, которыми тебя соизволят вознаградить, – сквозь зубы проговорила я. – Вот почему тебе вечно не хватает маны. Ты бы буквально светился…
– Плевать мне на ману!
Орион повернулся, и я отодвинулась, позволяя ему встать. Он поднялся и сел на ступеньки павильона, глядя на продолжавшийся амфисбеновый дождь. Я схватила нью-йоркскую футболку, подаренную им – она доходила мне до середины бедра, – оделась и села рядом. Орион сидел, упершись локтями в колени и согнувшись, словно ему было нестерпимо смотреть мне в лицо и видеть то, что отразилось на нем, после того как он признался в своих извращениях. Все окружающие пичкали его этим пойлом – так долго, что Орион перестал ощущать мерзкий вкус.
– Я люблю охотиться. Люблю убивать злыдней, и… – он сглотнул, – …и рвать их на части, и извлекать ману. Я знаю, что это ненормально…
– Замолкни, – велела я. – Видала я ненормальное, Лейк. Я сама ненормальная, а ты совершенно не такой.
Он мягко произнес:
– Неправда. Ты это знаешь. Здесь, в зале, когда шанхайцы хотели тебя убить…
– Нас, – напомнила я.
– …Ты бы не причинила им вреда, – продолжал Орион, не запнувшись. – А я… я хотел их поубивать. Правда хотел. И ты испугалась. Прости, – понизив голос, добавил он.
Как можно спокойнее я ответила:
– Лейк, поскольку моей мамы сейчас здесь нет, я буду говорить ее словами. Ты разве кого-то убил?
Он с досадой взглянул на меня. Никто не смотрит так на маму, когда она наставляет кого-нибудь на путь истинный, так что, наверно, я ошиблась в интонациях, но Орион был сам виноват, зачем он плакался мне в жилетку?
– Не в том дело.
– Нет, в том, и я думаю, что шанхайцы со мной согласятся. Я тоже много кого хочу убить. Но желание не причинит вреда, если его не осуществить.
Орион пожал плечами.
– Дело в том, что мне никогда и не хотелось ничего нормального. И родители не виноваты! Можешь на них злиться, если угодно, но…
– Спасибо за разрешение. Я им непременно воспользуюсь.
Он фыркнул.
– Угу. Я знаю, ты считаешь их негодяями за то, что они с раннего детства позволяли мне охотиться. Нет, не позволяли. Они не негодяи. Просто я ничего другого не хотел делать. Они пытались меня удержать. И это не пустые слова. Ты считаешь Магнуса избалованным? Да я больше трех секунд не смотрел на то, что мне предлагали! Игрушки, книги, игры… мне ничего не было нужно. В десять лет я начал сбегать из школы, чтоб поохотиться. Тогда мой папа – один из пяти лучших мастеров Нью-Йорка, между прочим, – бросил работу и стал весь день проводить со мной. Он пытался меня учить, делал со мной всякую ерунду в домашней мастерской. Я страшно на него за это злился. Через пару месяцев я закатил огромный скандал, потому что он не разрешал мне охотиться. Я разнес всю мастерскую, часть квартиры, некоторые дорогие артефакты… а потом сбежал и спрятался в сточной трубе. Когда мама меня нашла, мы договорились: если я буду ходить в школу, делать уроки и по субботам играть с другими ребятами, в воскресенье мне позволят отстоять смену у ворот анклава и поохотиться на настоящих злыдней. Я рыдал от счастья!