Заметив отца, Дашка опустила тяжелый чемодан и широко улыбнулась. Кожевников бросился к ней, расталкивая толпу.
— Папка! — Дашка прижалась к нему, уткнулась в плечо. — Я так рада видеть тебя!
— Доченька… — Он провел ладонью по ее волосам и осторожно, чтобы она не заметила, смахнул со щеки слезу. На душе сразу полегчало, все заботы остались далеко позади.
— Пойдем, родная. — Кожевников подхватил ее чемодан, подбитый металлическими уголками, и решительно направился вперед. Даша крепко взяла его под локоть.
Азизбеков дремал в машине, положив голову на руль. Кожевников легонько постучал костяшками пальцев по дверце:
— Подъем!
Водитель дернулся, принялся тереть глаза. Увидев Дарью, выскочил из машины, втихаря охватывая ее взглядом с головы до ног.
— Дарья Степановна, — губы Азизбекова растянулись, луч света блеснул на золотых зубах, — здравия желаю!
— Возьми вещи, «Казанова». — Заметив восхищенный взгляд водителя, Кожевников грубо ткнул чемоданом в ногу Азизбекова.
— Ай, — поморщился водитель. Он ухватил левой рукой чемодан, а правой галантно распахнул перед улыбающейся Дарьей дверцу: — Прошу!
— Сейчас поедем, я только воды попью. — Старшина поспешил через дорогу. Он не хотел надолго оставлять дочь с этим не в меру темпераментным джигитом.
Кожевников очень переживал, кода дочь уехала в Москву. Ведь там она оставалась без отцовского присмотра. В душе Кожевникова боролись два противоречивых чувства — отцовское собственничество и желание не навредить Дашке своим эгоизмом.
У лотка с водой вполоборота стоял старший лейтенант Анисимов. Гимнастерка на его спине была мокрой от пота. Он уже утолил жажду и теперь блаженно отдувался, разглаживая густые усы.
— О, Митрич! — обрадованно воскликнул Анисимов, заметив старшину. — А ты тут какими судьбами?
Давно подмечено, что, если к человеку обращаются по отчеству, в этом читается известная доля уважения. «Петровичи», «Семенычи» и «Палычи» — люди, как правило, среднего возраста или чуть старше, с большим жизненным опытом, имеющие авторитет среди окружающих. А показная фамильярность лишь подчеркивает пиетет. Кожевников привык, что многие на заставе звали его просто Митрич. Ему это нравилось — так проще и удобнее.
— Дочку встречал. — Старшина опорожнил стакан, пузырьки газировки приятно обожгли горло.
Он со стуком поставил его на металлический поднос перед румяной пухленькой продавщицей:
— Повторите, пожалуйста.
Продавщица, быстро стрельнув глазками в сторону старшины в выгоревшей практически до белизны форме заинтересованным взглядом, еще больше зарумянилась. Кожевников знал, что нравится женщинам. Высокий, статный и широкоплечий, он всегда привлекал внимание противоположного пола. По-мужски ему это льстило, но он по-прежнему любил жену и избегал амурных интрижек.
— Ух ты! — закуривая, произнес Анисимов. — Большая, поди, уже… На каникулы приехала?
— Да, — довольно улыбнулся Кожевников. — На медичку в Москве учится.
— Вот умница! — с легкой завистью сказал старший лейтенант. — А мой оболтус сейчас где-нибудь стекла из рогатки, наверное, бьет.
— Да бросьте вы, нормальный парень растет, — взмахнул рукой Кожевников. — Пограничником будет или ворошиловским стрелком.
Парень у Анисимова действительно рос сорвиголовой. Да и как могло быть иначе! Суровый быт в приграничной зоне, вокруг по большей части одни солдаты да офицеры.
— Ремня он просит. А ты своим ходом? — сменил тему Анисимов.
— Нет, лейтенант Сомов машину выделил. Подбросить вас?
— Не надо, я пойду прогуляюсь, коль уж приехал. Может, в кино схожу. Сегодня там «Цирк» показывают. Обожаю Любовь Орлову. А тебе она как?
Кожевников пожал плечами. Признаться, Орлова была не в его вкусе, но спорить на тему самых красивых артисток СССР ему не хотелось.
Они немного помолчали.
— Вот ведь крохоборы! — вдруг ни с того ни с сего воскликнул Анисимов.
— Что случилось, товарищ старший лейтенант? — Кожевников удивленно посмотрел на него, ставя опустевший стакан на поднос.
— Да зря в город только съездил, — с досадой махнул рукой Анисимов. — Представляешь, Митрич, отдал в починку часы, ходить они перестали. Знаешь мастерскую у вокзала, там этот поляк с бельмом на глазу работает?
— Знаю.
— Условились с ним, что сегодня подъеду, заберу их.
— И что, не готовы? — вяло поинтересовался Кожевников. — А что такого? Обычная ситуация — много заказов и прочее. Мог и не успеть.
— Да в том-то и дело, что готовы. Вернее, поляк сказал, что нет, а я вижу — на полке лежат и тикают себе. Я ему говорю: давай часы, а он — это другие, не ваши.
— Может, и впрямь не ваши?
— Чтобы я свои часы не узнал? Да быть этого не может! — в сердцах проворчал Анисимов.
— И чем дело кончилось? — полюбопытствовал старшина.
— Да ничем. Стал он по-своему тараторить. Я только единственное понял, «что завтра точно пан получит свои часы в лучшем виде». Ну, я плюнул и ушел.
— Странно, — произнес Кожевников.
— Ладно, бывай, Митрич, — козырнул Анисимов.
Старшина направился к машине, Гусейн, повернувшись спиной к рулю, что-то красноречиво заливал Дашке, а она весело смеялась. Когда Кожевников подошел, Азизбеков предусмотрительно умолк, выскочил и чересчур услужливо открыл перед ним дверцу. Старшина уселся на заднее сиденье рядом с дочерью.
— Рули домой, Гусейн.
Какое-то время ехали молча, слышен был только мерный рокот двигателя. Всех утомила жара, она плавила мозги, ни о чем не хотелось думать. Что-то в сегодняшней городской обстановке настораживало старшину, но он не мог понять причину подсознательного волнения. Кожевников попытался расслабиться, поудобней устроился на сиденье и сжал в своей могучей руке маленькую изящную ладошку дочери.
Вечерний Брест постепенно превращался в город влюбленных. Жара спадала, все больше молодежи выходило на улицы. Счастливчики, владеющие патефонами, были нарасхват в компаниях. Девушки пританцовывали, им не стоялось на месте. Еще секунда — и они готовы были, не дожидаясь партнеров, закружиться в вихре вальса. Музыка лилась почти из каждого двора…
«…Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь…»
Около клуба толпились местные ребята и военнослужащие, получившие на выходные увольнительные. Они стояли отдельными группками, курили и кидали такие красноречивые взгляды на проходивших мимо девушек, что казалось, от них вот-вот вспыхнут посаженные рядом с клубом акации.
«…И каждый вечер сразу станет удивительно хорош, и ты поешь…»
— Папка, а расскажи мне про крепость, — попросила Даша.
— Большая она, — улыбнулся Кожевников, собираясь с мыслями. — Долго ее строили, на совесть. Если память мне не изменяет, с 1833 года по 1842-й. А потом еще много раз модернизировали.
— Зачем?
— Военное дело развивалось, требовались новые способы защиты от нападения, — пояснил Кожевников. Дашка положила ему голову на плечо и внимательно слушала, а он продолжил: — Вот ее и перестраивали постоянно, улучшали. Стоит она на четырех островах. Главное укрепление на Центральном острове — Цитадель, которую солдаты ласково называют «Старушкой». С трех сторон ее прикрывают три других укрепления. Самое большое — Корбинское. Оно закрывает Цитадель с севера и востока. Потом идет Волынское. Оно на юге. И последнее — Тереспольское, на Западном острове, где я и служу, собственно, — на самой границе. Все острова соединены с Цитаделью мостами и воротами. В общем, мы тут, как за каменной стеной, в прямом смысле.
Заметив, что Дашка закрыла глаза, Кожевников подумал, что дочери не особо интересна его заунывная лекция:
— Ты поспи лучше, умаялась ведь с дороги. А завтра я тебе экскурсию устрою.
Старшина смотрел в окно, как медленно угасает этот субботний день, а заходящее солнце постепенно окрашивает все в розовые тона. Уставшая Дашка дремала, положив голову ему на плечо. Он сидел, боясь шелохнуться и разбудить ее, впервые за многие дни ощутив удивительное спокойствие на душе…
— Товарищ старшина! — Голос Азизбекова, казалось, доносился издалека. Кожевников не заметил, как и сам задремал. — Товарищ старшина! — снова повторил водитель. — Приехали.
Кожевников открыл глаза. Они въезжали в крепость, Дашка уже проснулась и с восторгом осматривалась вокруг.
— Дядя Володя! — радостно воскликнула она, указывая на стоящего у крыльца лейтенанта Сомова, усердно начищавшего щеткой сапоги.
Сомов был в галифе и белоснежной нижней рубашке. Он окунал щетку в большую банку с ваксой и рьяно натирал голенища.
«Эмка» лихо затормозила в двух метрах от лейтенанта, обдав его клубами пыли.
Когда пыль улеглась и Кожевников с дочерью выбрались из машины, Сомов стоял, уперев руки в бока. Белоснежная рубашка теперь была серой.
— Рядовой Азизбеков! — грозно выкрикнул лейтенант, отряхиваясь.
— Я! — Водитель встал перед командиром навытяжку. Ему уже доводилось испытывать на себе горячий нрав лейтенанта, и сейчас он старался не дышать.
— Вы хотите оставить меня без машины? Объявляю вам выговор за халатное отношение к казенному имуществу. Ясно?
— Так точно! — отвечал, задрав подбородок, рядовой.
Даша едва сдерживала улыбку, понимая, что Гусейн красовался перед ней, хотел поразить ее своей лихостью. Но, поглядев на Сомова, сразу поняла, что тот настроен серьезно. Спасая горячего парня от гнева командира, Даша вышла вперед:
— Дядя Володя!
— Ба! Дашка! — Заметив ее, Сомов сразу посветлел. — Какая ты красавица стала, прям не узнать! Дай-ка я тебя обниму.
Дарья подбежала, чмокнула лейтенанта в щеку, а Кожевников тем временем незаметно сделал красноречивый знак проштрафившемуся водителю — «Уезжай». Азизбеков, быстро выгрузив чемодан, прыгнул за руль, и «эмка» умчалась, оставив после себя лишь следы на песке.
— Проголодалась, поди, с дороги? Там Катька уже на стол собрала давно, остывает. — Лейтенант приглашающим жестом указал на крыльцо. И тут вдруг растерянно оглядел двор, где только что стояла машина. Кожевников перехватил его взгляд, улыбнулся и пожал плечами.