Слуга привел меня в аванзал, велел ждать, пока не вызовут, и шепнул что-то на ухо пажу. Паж прошел через внутреннюю дверь, и до меня донеслись музыка и смех.
Я остался в одиночестве. Через дверь постоянно ходили туда-сюда слуги, а иногда также леди и джентльмены. Время шло, отмечаемое боем часов и бурлением в моем пустом желудке.
Наконец появился какой-то мужчина и велел следовать за ним. К моему удивлению, он провел меня не в комнату, где был король, а через еще одну дверь и коридор в маленький кабинет. На стене висел гобелен, изображающий святого Себастьяна, пронзенного стрелами. Перед ним стояла молитвенная скамья. Я подумал, уж не использует ли леди Каслмейн эту комнату как часовню. Она обратилась в католичество несколько лет назад, что не прибавило этой даме популярности у стойких лондонских протестантов, которые и так не любили ее за распутство. Вторая дверь, расположенная напротив той, через которую мы вошли, была приоткрыта, и через щель доносились звуки пира.
Мой проводник приложил палец к губам.
– Ждите, сэр, – прошептал он. – За вами придут.
Комната была освещена только широкой полоской света, проникающего сквозь щель из соседнего помещения. Я сделал шаг вправо и стал смотреть через щель. Музыка стихла. Раздались мужские голоса и взрыв смеха.
– Вот мантия и две полоски на воротничке! – выкрикнул какой-то мужчина. – Жеребец, покажите нам!
– Позвольте, я помогу вам с мантией, сэр, – вступил другой голос, женский.
– Да, сэр, – сказал второй мужчина. – Небрежно одетый священнослужитель – кощунство в глазах Господа.
Потом снова послышался смех и шарканье ног. Я опять сменил положение, что позволило мне видеть смежную комнату: гостиную, меблированную во французском стиле, со множеством свечей, свет которых отражался на позолоте. В помещении было не менее дюжины мужчин и три женщины: кто-то сидел за столом, другие сгрудились у камина.
Одной из дам была леди Каслмейн. За эти годы я мельком видел ее несколько раз, но впервые так близко. Черные волосы, живые голубые глаза. Фаворитка короля стала более упитанной, что отнюдь не уменьшило привлекательности этой красивой, но весьма корыстолюбивой женщины.
Неожиданно раздался громкий радостный возглас.
– Тост! – выкрикнул кто-то. – Надо выпить за преподобного джентльмена!
– Клянусь, герцог, вы просто вылитый священник, – заметил другой мужчина. – Сцена много потеряла в вашем лице.
– Еще больше потеряла Церковь, – добавила леди Каслмейн, после чего снова последовал взрыв смеха. – Джордж, вы должны попросить короля сделать вас епископом. – Ее голос стал ласковым. – Вы ведь пойдете ему навстречу, сир, не так ли?
Я услышал тихий смех короля, потом он пробормотал что-то в ответ, но я не разобрал слов.
– Да, воистину, – с пафосом произнес Бекингем громким гнусавым голосом, очень похожим на голос доктора Оуэна. – Я говорю вам: все вы грешники и врата ада зияют перед вами.
В своем роде это было виртуозное исполнение. Герцог, в черном облачении священника, с двумя белыми полосками на воротничке, расхаживал по гостиной взад-вперед, с чувством декламируя импровизированную проповедь:
– Распутная женщина есть греховный соблазн, ее глаза – силки Сатаны, а ее плоть – капкан прегрешения. – Бекингем идеально копировал манеры доктора Оуэна, да и текст, который он произносил, был озорной пародией на вчерашнюю речь священника в Уоллингфорд-хаусе. – Я мог бы ознакомить присутствующих со всеми тридцатью тремя пунктами своей любимой проповеди, но для краткости ограничусь только тремя…
Тут раздались одобрительные возгласы зрителей.
– Еще! Еще! – кричали они и стучали бокалами по столу.
Бекингем продолжал разглагольствовать, не обращая на них внимания:
– А теперь я объясню подробно, что именно подразумеваю под распутной женщиной. Итак, я подразумеваю нечестивую плоть, которая прорывается сквозь границы скромности и устремляется через тернии целомудренности, дабы пастись на омерзительных пастбищах адюльтера и удовлетворять свой ненасытный аппетит омерзительным кормом прелюбодеяния…
– О сир! – воскликнула леди Каслмейн. – Не следует ли мне заткнуть уши, дабы моя скромность не пострадала?
Я сдвинулся на пару дюймов влево, чтобы лучше видеть эту даму. Ее светлость была не единственной пассией короля; мало того, она даже не являлась в настоящий момент его фавориткой, но, безусловно, ни с одной женщиной связь Карла II не продолжалась столь долго. И уж точно никто из любовниц короля не имел на него такого влияния. По слухам, причина этого крылась не только в женских прелестях леди Каслмейн, но и в силе ее характера.
– …В жилищах нечестивцев, – громогласно вещал меж тем Бекингем, срываясь на фальцет, – никто не хочет ничего слышать до тех пор, пока не насытит свои души запретными плодами и не посеет свое ядовитое семя среди колючек скверны…
Господин Уильямсон с особым подозрением относился к леди Каслмейн, хотя ни разу прямо и не говорил мне об этом. Он вообще чувствовал себя неловко, имея дело с женщинами. А уж в обществе фаворитки его величества тем более. Я подозревал, что патрон боялся скрытой власти этой дамы над королем и ее непредсказуемого нрава, в силу чего просто-напросто не мог ни понять, ни предугадать ее интриги. Леди Каслмейн постоянно вмешивалась в политику, а мой начальник был убежден, что представительницы слабого пола этого делать не должны.
– …Таким образом, вы никогда не будете удовлетворены, пока не пропитаетесь омерзительным маринадом развратной мерзости и не превратитесь в отвратительную свинью, годную лишь для развратного стада, которое пасет сам дьявол…
Ее отношения с королем были постоянным предметом обсуждения при дворе. Леди Каслмейн с самого начала правления Карла II была его любовницей и родила ему нескольких детей. Но говорили, что сейчас государь редко спит с ней. В самом деле, у него был целый сонм пассий, например, в данное время его величество был особенно увлечен актрисой по имени Мэри Дэвис. И тем не менее он продолжал осыпать богатствами леди Каслмейн и ее внебрачных отпрысков, не все из которых, по слухам, были от него. Король по-прежнему проводил много времени в ее апартаментах, отдыхал там со своими близкими друзьями. Он относился к леди Каслмейн почти так же, как некоторые мужчины относятся к своим женам, с которыми прожили долгие годы: скорее с непринужденной симпатией, чем со страстью.
– …Эта ловушка Сатаны сокрыта, как кроличья нора в охотничьих угодьях порока, между сторонниками людской слабости, прикрытая пухом беззакония, каковое произрастает в самой расселине скверны.
В этом месте герцог замолчал, ибо последняя тирада вызвала еще более громкий и продолжительный взрыв аплодисментов и выкриков, чем предыдущие. Его зрители были пьяны, и сейчас угодить им было так же легко, как Сэму с его дружками в пивной.
Леди Каслмейн подалась вперед, хлопая в ладоши, ее лицо сияло от удовольствия. Любой мужчина счел бы ее красавицей. По правде сказать, портреты этой дамы, которые тысячами печатались и продавались в лавках, не отдавали ей должного. Я тяжело вздохнул. Жизнь научила меня остерегаться привлекательных знатных женщин, и это был весьма горький урок.
Бекингем наконец достиг заключительной части своей речи:
– Пусть промысл Божий оградит и защитит вас своим милосердием и пошлет свои навозные тележки, чтобы вывезти из-под вас скверну. Ибо воистину – воистину, говорю я вам, – все вы грешники.
Неужели король забыл, что я здесь? Или он намеренно устроил так, чтобы я слышал эту богохульную пародию на вчерашнюю проповедь? Его величество частенько держал всех нас в неопределенности. Иногда я задавался вопросом: делал ли он это в силу беспечности характера или же по политическим мотивам?
Наконец ликование и овации смолкли. Государь что-то сказал, и компания перетасовалась, как карты в колоде. Появились два лакея и установили вокруг камина высокую кожаную ширму, отгораживая от остальных короля, леди Каслмейн и герцога Бекингема.
Неожиданно дверь из гостиной распахнулась. На пороге возник господин Чиффинч, хранитель личных покоев короля. Я заморгал: мои глаза привыкли к полумраку, и яркий свет свечей чуть не ослепил меня.
– Сейчас вы встретитесь с его величеством, – объявил он кратко.
Мы не симпатизировали друг другу.
Не проронив больше ни слова, Чиффинч отвернулся, а мне ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. Король развалился в кресле, лицо пунцовое от вина, тяжелые веки полуопущены. Леди Каслмейн сидела на софе напротив, а Бекингем стоял рядом, спиной ко мне. Слуги направили остальных участников пирушки в дальний конец гостиной.
Интересно, подумал я, известно ли господину Уильямсону, насколько крепкой стала дружба между Бекингемом и его кузиной, имевшей непосредственный доступ к королю. При подобном раскладе их альянс мог с легкостью противостоять любым интригам, затеянным лордом Арлингтоном и его заместителем.
Мантия священника, в которую был облачен герцог, валялась на краю стола. Его лицо раскраснелось и блестело от пота. Он сорвал с шеи две белые полоски и швырнул их в камин.
– Клянусь, сир, – сказал он королю, – проповедовать – тяжелая работа. Трудиться на виноградниках Господа не так легко, как кажется.
– Вы все делаете играючи, Джордж, – возразил Карл II чуть заплетающимся языком. – Если вы когда-нибудь закончите свою пьесу, то непременно должны поставить ее на сцене и исполнить там главную роль: у вас к этому дар.
– Ваше величество слишком снисходительны. Я чувствую себя чертовски добродетельным. Придется погрузиться в пучину греха, чтобы восстановить природное равновесие. – Он рассмеялся. – Когда вы меня отпустите, кобель пойдет искать суку по запаху. Или сук, если Господь придаст мне силы.
– А-а-а! – Из глубины кресла послышался сдавленный смех. – Кобель и сука. Как же, хорошо помню, черт возьми!
– О сир! – взмолилась леди Каслмейн и закрыла лицо руками, изображая ужас. – Прошу, пощадите мою стыдливость!