Кэтрин опустила голову. Она чувствовала: что-то произошло между ними за минувший час, что-то изменилось в их отношениях, и это не высказано словами. Она не хотела даже думать об этом. Конечно, не было ничего неподобающего, чего следовало бы стыдиться. Просто оба оказались в трудном положении и их интересы совпали, как уже случалось прежде при других обстоятельствах.
– Я попытаюсь послать вам весточку, – пообещала Кэт. – Хотя один Бог ведает, каким образом это можно сделать.
– Должен быть какой-то способ. Хотите, я пришлю к вам Стивена?
– Нет. Они наверняка знают, что у вас есть арапчонок. – Кэтрин призадумалась. – Знаете что? Я почти каждое утро хожу в кухмистерскую на Бедфорд-стрит, чтобы заказать обед. Это рядом с домом под знаком золотого руна.
– Там есть кто-нибудь, через кого можно передать письмо, если потребуется?
– Никого, кому бы я доверяла. Я бываю в кухмистерской около девяти часов утра. Встречаться там тоже опасно. Но ничего другого придумать не могу.
– Даже если люди Бекингема постоянно следят за вашим домом, – заметил Марвуд, – то вовсе не обязательно они пойдут за вами в кухмистерскую. Тем более что вы бываете там каждый день.
– Кто знает? – Кэт потерла лоб. – Я теперь и тени своей боюсь. – Она посмотрела в окно, прикидывая, сколько времени прошло: начинало темнеть. – Мне пора идти. И так уже припозднилась.
– Я провожу вас.
– Не надо. О чем вы только думаете? Чем меньше нас видят в обществе друг друга, тем лучше.
Дождь утих, и домой Кэтрин добралась быстро. На Генриетта-стрит, рядом с воротами в церковный двор, группа мужчин окружила прилавок с устрицами, который частенько там появлялся. На пороге дома под знаком розы она обернулась и бросила взгляд в их сторону. Одним из мужчин был Роджер Даррел. Он смотрел на нее, даже не пытаясь скрыть свой интерес.
Кэт постучала в дверь. Фибс тотчас открыл, и она поспешно вошла внутрь.
– У прилавка с устрицами стоит мужчина, – сказала она, когда он собрался закрыть дверь. – Крупный такой мужчина, со шпагой. Видишь?
– Да, госпожа, – ответил привратник, лицо его при этом оставалось невозмутимым, как пудинг.
– Хорошо. Посмотри хорошенько, чтобы запомнить его, а потом закрой дверь. – Кэт подождала, пока Фибс выполнит то, что ему велели. – Раньше его не встречал?
– Может, и встречал, но не запомнил.
– Если вдруг снова его увидишь – не важно, здесь или где-нибудь еще, – тотчас сообщи мне. И ни в коем случае не впускай этого человека в дом. Никогда и ни под каким видом. Ты слышишь меня?
– Да, госпожа.
Фибс с поклоном принял шиллинг, который она ему дала. Поднимаясь по лестнице, Кэт чувствовала на себе его взгляд.
Этажом ниже чертежного бюро она остановилась перед дверью в гостиную. За дверью слышался голос ее мужа, более высокий, чем обычно. Так случалось, когда он пребывал в возбуждении. Кэтрин открыла дверь и вошла. Господин Хэксби сидел за столом. Он выглядел более жизнерадостно, чем до этого.
Какой-то высокий мужчина поднялся со стула и отвесил ей неловкий поклон. Гость, облаченный в длинный коричневый камзол, был очень худым.
– Позвольте представить вам мою жену, сэр, – проговорил Хэксби. – Дорогая, это господин Вил, закадычный друг господина Кранмора. Я очень рад, что он нанес нам визит.
Глава 8Двор «Кобеля и суки»
Звонят колокола. Бим-бом, бим-бом. Громкие звуки режут слух. Это воскресные колокола.
«Угомонитесь, – говорит им Феррус, – да успокойтесь вы уже!»
И колокола умолкают. Он ждет.
«Я плоский, как тень, – думает он. – Я сгибаюсь, словно тень».
После обеда слуги спят. Повариха запирает дверь из судомойни на кухню. Однако над каменной раковиной есть люк. Он прикрыт деревянной крышкой, но не заперт. Люк маленький. В него не пролезет голова Пустобреха, даже если отрезать ее от туловища.
Но Феррус умный. Он сгибается, как тень. Его длинные, очень длинные руки дотягиваются до кастрюль и сковородок на другой стороне. С них можно слизывать и соскребать остатки еды.
Феррус любит воскресенья.
Когда Кэт ушла, я около часа сидел в гостиной, съежившись у камина и обсасывая, так сказать, косточки нашего разговора. Признаться, визит Кэтрин здорово выбил меня из колеи, но сейчас, когда я вспоминал подробности, это выводило меня из равновесия еще больше. Никогда прежде Кэт не выглядела такой растерянной. Я воспринимал ее сильный характер как данность, но сегодня вдруг увидел эту молодую женщину совсем с другой стороны и испугался за нее. Бедный старик Хэксби, которому Кромвели здорово заморочили голову, был в такой ситуации абсолютно бесполезен. От мужа Кэтрин помощи ждать не приходилось.
Скорее всего, человек, которого я видел рядом с Вилом на Дне смирения, устроенном Бекингемом в Уоллингфорд-хаусе, и есть Ричард Кромвель. Я был в этом почти убежден, принимая во внимание зеленые очки и неухоженную бороду. Это объясняло, почему Вил так спешил избавиться от меня. День смирения проходил 7 февраля, более пяти недель назад. Должно быть, Кромвель попал в поле зрения Бекингема еще до этого.
Я дал Кэт слово, что не выдам ее секрет. Однако чем больше я думал о ее положении, а заодно и о своем, тем более безнадежным оно казалось. Чего мы могли добиться в деле, которое затрагивало государственные интересы, а по сути, безопасность самого королевства?
Ричард Кромвель не представлял особой угрозы для властей, пока жил в безвестности в другой стране, без денег и друзей. Господин Уильямсон завел специальную папку, где отмечал все передвижения бывшего протектора, хотя сам я никогда не видел этого досье. Я слышал от одного приятеля, который работал в конторе у лорда Арлингтона, что Кромвель постоянно переезжал: из Нидерландов в Швейцарию, а затем в Италию, пока не поселился наконец в прошлом году во Франции. Я сомневался, что этого человека считали настолько опасным, чтобы за ним требовалась постоянная слежка. Пока он не сделал ничего такого, чтобы привлечь к себе внимание. Долги не позволяли ему вернуться в Англию, поскольку там на него сразу бы накинулись кредиторы.
Однако, как только Ричард Кромвель пересек Канал и вновь оказался на родине, все изменилось. Теперь его фигуру нельзя сбрасывать со счетов. Как магнит притягивает гвозди, так и сын великого Оливера Кромвеля может, помимо своей воли, притягивать всех недовольных положением дел в королевстве и объединять их вокруг себя.
Будучи секретарем господина Уильямсона, я был в курсе многих сведений, каковые он черпал из разных источников: как из донесений состоявших у него на службе шпионов и осведомителей, так и из частных писем, которые он еженедельно получал из провинций, дабы знать новости. Король и его правительство неуклонно теряли популярность. Восемь лет назад реставрацию монархии встретили с радостью, которая постепенно рассеялась. И теперь голоса недовольных звучали все громче.
Прибавьте сюда еще позорное поражение, которое мы потерпели в войне с голландцами год назад, и постоянную нехватку денег у правительства. Парламент распоряжался финансами, но, несмотря на обещания Бекингема, члены палаты лордов и палаты общин никак не могли договориться друг с другом, а также с королем и его министрами. Министры тоже постоянно ссорились между собой, что мне было известно не понаслышке: достаточно вспомнить козни лорда Арлингтона против герцога Бекингема. Распутство и расточительность Уайтхолла вызывали недовольство в Сити и по всей стране.
Если Ричард Кромвель и впрямь вернулся в Англию и находился под защитой Бекингема, последствия могли оказаться самыми непредсказуемыми. Он мог стать единственной козырной картой в колоде глупцов и жуликов. Да, его прозвали Разбитым Диком и потешались над его слабостью. Но этого человека никогда не обвиняли в казнокрадстве и продажности, и даже в его слабости были повинны обстоятельства, а не он сам.
Кроме всего прочего, он был сыном великого Оливера Кромвеля, благочестивого человека, главнокомандующего республиканской армией, заставившего Европу бояться Англию и уважать ее. Находились люди, которые помнили только это, забыв, что Оливер был еще и тираном, более беспощадным и самовластным в своем правлении, чем король, которого он заменил.
У Бекингема имелись деньги, репутация и жажда власти. Амбициозный герцог пользовался немалым влиянием, и не только при дворе. У него было много сторонников в Сити и среди протестантов, ненавидящих папистов, которые процветали в Уайтхолле. Заполучив в союзники Ричарда Кромвеля, пусть даже в качестве всего лишь номинального лидера, и обладая безудержным честолюбием, Бекингем мог пообещать английскому народу обновленную Республику. Кучка беспринципных авантюристов, полный карман золота и парочка подходящих лозунгов – этого вполне достаточно, чтобы уничтожить монархию.
И разжечь еще одну гражданскую войну.
В понедельник в нашей конторе царила какая-то странная атмосфера. Люди перешептывались по углам и отлынивали от работы.
Господин Уильямсон выглядел чрезвычайно занятым. Утром он в очередной раз послал меня в Арундел-хаус справиться о здоровье лорда Шрусбери. Я подозревал, что исключительно для проформы. Всем было известно, что графу стало лучше, но дальновидный Уильямсон явно считал, что не помешает лишний раз проявить заботу о союзнике лорда Арлингтона.
Было сухо, изредка выглядывало солнце, обещая скорую весну. Если люди Бекингема по-прежнему следили за Арундел-хаусом, то я никого из них поблизости не обнаружил. Меня впустил привратник. Я пересек двор, направляясь ко входу в апартаменты милорда, где назвал свое имя и передал пожелания скорейшего выздоровления его светлости от господина Уильямсона.
Обычно после этого спускался слуга с запиской. Однако сегодня появился господин Велд, джентльмен, с которым я прежде встречался пару раз. Как и граф Шрусбери, он был папистом. Тем не менее я испытывал симпатию к этому человеку, обладавшему изощренным умом и манерой говорить смешные вещи с невозмутимым лицом.