Придется проявить фантазию. Я должен оставаться прибыльным бегуном. Чем больше крови я пролью, и чем изощреннее это сделаю, тем больше шансов, что останусь в живых. Да и девять тысяч кредитов, обещанные постоянным зрителем, весьма мотивируют.
На долгие пытки нет времени. Нужно что-то относительно быстрое, но при этом мучительное и зрелищное.
— Зрители хотят, что твоя смерть была ужасной. Признаться, я тоже этого хочу. Знаешь, как умирал сто первый? Который пошел со мной, помнишь?
— Рик, пожалуйста!..
— Его избили, а потом сняли скальп и перерезали горло. Он страдал, но при этом не плакал, как ты. А ты всего лишь получил по яйцам и по морде. Если я тебя прощу, то через пару минут ты очухаешься и побежишь дальше, — я крутанул лопату в руке. — Ну так что, будешь умолять или как?
Семьдесят третий смотрел на меня снизу вверх, размазывая по лицу кровь из сломанного носа. На короткий миг в его глазах мелькнула гордость. Та самая, с которой он набивался ко мне в спутники тогда, на точке сохранения. Но гордость эта быстро исчезла. Семь-три сдался. Он понимал, что не сможет бороться со мной.
— Что ты хочешь, чтобы я сделал? — негромко прогундосил он.
— Встань на колени, сложи руки, будто молишься, и проси меня сохранить жизнь.
— Я ведь и так просил тебя…
— Сделай, сука, как я говорю! — крикнул я и для усиления эффекта рубанул лопатой по голени бегуна.
Семьдесят третий коротко вскрикнул. А потом, опустив глаза в землю, встал на колени и молитвенно сложил ладони.
— Пожалуйста, Рик, сохрани мне жизнь.
— Не слышу.
— Прошу, не убивай меня! — громче, с дрожанием в голосе сказал семьдесят третий.
Мне стало мерзко. Реально мерзко, даже затошнило. Неужели он и правда готов так унижаться, ползать передо мной на коленях, лишь бы выжить?
Неужели он не понимает, что я все равно его убью? И ему придется умереть как ничтожной твари, задыхаясь от стыда и потеряв последние капли самоуважения.
Как же отвратительно. Мне захотелось тут же убить его. Закончить все это дерьмо одним ударом.
Но нет, не выйдет. Мы в прямом эфире, детка. Я должен доиграть до конца.
— Ты не убедил меня. Что еще сделаешь?
Шмыгая разбитым носом, семьдесят третий покачал головой.
— Я не знаю… Что скажешь.
— А если я скажу раздеться и встать раком, чтоб я трахнул тебя? Ты согласишься?
Бегун ответил не сразу. Задумался. А потом поднял глаза, из которых катились горькие слезы унижения, и сказал:
— Ты же убьешь меня, да? Ты не собирался меня щадить, ты, ублюдок! — заорал он. — Тварь!
Он вскочил с колен, пытаясь схватить меня, но получил лопатой по морде и упал. Выхватил откуда-то из-за пазухи нож, щелкнул им, выбрасывая лезвие, и снова попытался напасть. Еще один удар лопатой, на этот раз в полную силу и под таким углом, что щека бегуна почти отделилась от лица и теперь болталась на маленьком куске плоти.
Семьдесят третий в очередной раз упал и выронил нож. Сначала заорал, и с дырой в лице, через которую было видно зубы, это выглядело жутко и смешно одновременно. Но когда он распахнул рот в крике, щека чуть не порвалась до конца, поэтому он заткнулся и попытался прилепить мясо на место.
Хорошо, что до него дошло и он все-таки нашел в себе силы сопротивляться. Теперь будет не так противно его убить. Но просто пробить черепушку лопатой будет недостаточно. Продолжим украшать ублюдка…
Я несколько раз пнул его в живот и еще разок по яйцам, чтобы он поменьше дергался. Подобрал его нож из грязи, воткнул ему в ляжку и провернул. Это на случай, если вдруг надумает бежать.
Боясь потерять щеку, семьдесят третий орал с закрытым ртом, из-за чего звук напоминал мычание умственно отсталого теленка.
— Как же мне тебя прикончить, — размышлял я вслух, ходя вокруг бегуна и не забывая поглядывать на радар.
На краю стометрового радиуса промелькнула пара точек, но сразу же исчезла. Если в нашем районе и были охотники, к нам они не торопились.
Семь-три, мыча и плача, потянулся к ножу, торчащему из ноги. Я остановил его несильным ударом лопаты по пальцам.
— Не доставай. Пусть там торчит. Или тебе неудобно? Давай поправлю.
Я наклонился и подергал нож, не доставая из раны. Бегун выдал новую порцию мычания и зачем-то ударил кулаком мне по лицу. И так как лицо было закрыто баллистической маской, он добился только того, что разбил себе костяшки.
— Вот, значит, как, — сказал я. — Тогда моя очередь.
Я воткнул лопату в землю, уселся семьдесят третьему на грудь и принялся беспощадно избивать. Накладки на перчатках из твердого пластика обладали эффектом кастета, поэтому каждый удар добавлял заметные повреждения уже и так покалеченной морде бегуна. Когда я закончил, там живого места не осталось — подбитые, красные от лопнувших сосудов глаза, сломанный набок нос, глубокая сечка на лбу и изодранные в лохмотья губы.
Но семьдесят третий был еще в сознании, и у меня наконец-то появилась идея, как прикончить его. Одной рукой я подхватил свою лопату, другой взял бегуна за ногу и потащил за собой. Съемочный дрон с негромким гудением полетел за нами.
В этой яме слишком много воды, эта недостаточно глубокая, а вот эта вполне подойдет. Я столкнул семьдесят третьего в яму и принялся забрасывать сверху землей.
— Што… ты делаеф… — пробормотал он. Я едва разобрал слова, вытекающие изо рта вместе с густой, как варенье, кровью.
— Закапываю тебя заживо.
Семьдесят третий заворочался, но сил бороться у него уже не было. Он принял свою судьбу и закрыл глаза, покорно ожидая, когда тяжелая земля покроет его полностью.
Увы, этого не случилось.
Я увидел на радаре быстро приближающуюся точку. Подумал, что это может быть одинокий охотник, а в следующий миг в грудь мне прилетела пуля.
Я упал, и только затем услышал звук выстрела. Значит, еще жив. Спасибо бронежилету, остановил пулю. И хотя у меня теперь наверняка сломано ребро, я все еще жив.
Я лежал, стараясь не дышать и не шевелиться, и аккуратно вытащил из-за пояса недавно найденный баллистический нож.
Охотник приблизился, и я увидел, что это вовсе не охотник. Это был хреносос Бегун-20, но вооруженный винтовкой с коллиматорным прицелом. И прицел этот, судя по его меткому выстрелу, вполне способен «видеть» сквозь туман.
Двадцатый рассмеялся:
— Ну что, две девятки?! Я же говорил, что мы встретимся! Сукин…
Он внезапно прервался и вскинул винтовку. Видимо, глядя на меня, увидел в интерфейсе надпись «статус: в игре», и понял, что я только притворяюсь мертвым.
Как далеко и как быстро стреляет баллистический нож? И смогу ли я прицелиться и нажать на кнопку быстрее, чем двадцатый шмальнет из винтовки?
Очень скоро узнаем.
Не переключайтесь, мать вашу.
Глава 19
Пуля, конечно, оказалась быстрее, чем клинок, выпускаемый с помощью пружины. А вот реакция у меня была лучше, чем у двадцатого. В итоге я нажал на кнопку первым. Но пока клинок баллистического ножа еще не вонзился ему в живот над пахом — блин, всего на пять сантиметров выше — он успел выстрелить, и пуля по касательной ударила в маску. Разбила боковую часть и оцарапала мне морду.
Мы оба чуть-чуть промахнулись. Вот только я остался безоружным, не считая чертовой лопаты, а у двадцатого по-прежнему была в руках винтовка.
И снова вопрос был исключительно в скорости реакции. Моя скула горела огнем, острые обломки маски вонзались в обнаженную плоть, а кровь хлестала по лицу, стекая на шею и забираясь в рот. Не говоря уж о том, как болела грудь в том месте, где броник принял пулю. Но двадцатому было куда хреновей. Клинок вошел глубоко в живот, как раз в район мочевого пузыря, и это наверняка было дьявольски больно. Поэтому, хоть речь и шла о долях секунды, я быстрее нашел в себе силы действовать.
Я оставил лопату на земле и бросился в ноги двадцатому. Выстрел прозвучал уже тогда, когда он падал, над самым моим ухом. Слух еще не до конца восстановился после бомбежки, а теперь добавился новый звон — к счастью, только в одном ухе.
Когда я валил бегуна, то специально врезался головой ему в живот, в то самое место, где торчал нож. Таким образом я вбил клинок еще глубже. Достать будет непросто, не уверен, что даже наноботы справятся.
Хотя двадцатка все равно не сможет сделать себе укол. Ведь я его сейчас убью.
Бороться в полной экипировке и с рюкзаком за спиной было неудобно. Сломанное ребро тоже напоминало о себе — я не мог в полной мере контролировать противника, постоянно отвлекаясь на резкую боль в груди. Тем более, что двадцатый был силен и не глуп. Он понял, что винтовка сейчас бесполезна, отбросил ее и схватил меня за маску, втыкая один палец в рану, а другой — в глаз.
Я закричал. Как тут не закричать. Попытался оторвать руки двадцатого от лица, и добился только того, что он перестал выдавливать мне глаз. Бегун крепко вцепился в глазницу маски одной рукой, а второй ковырялся в ране, оставленной пулей. Он вонзил палец в мясо, согнул его, будто крючок и нещадно рвал мою плоть. Ногами он прижимал меня к себе, не давая пространства для удара.
Хреновая ситуация. Наполовину ослепленный, с чужим пальцем в морде, я даже не мог добраться до ножа, висящего на поясе — ноги двадцатого мешали. Он закрыл хороший гард, и то, что на нем не было бронежилета, шло ему только на пользу. Сейчас двадцатый был переполнен адреналином и желанием убить меня, поэтому почти не обращал внимания на рану в пузе.
Значит, стоит напомнить. И раз не могу добраться до ножа на поясе, то возьму другой.
Одной рукой я контролировал запястье двадцатого, не давая выдавить себе глаз. Приподнял туловище, насколько мог, и сунул руку вниз. Сразу же наткнулся на горячее и липкое пятно, напряг пальцы и воткнул их в пробитый живот противника.
Ковыряешься в моей ране? Я в твоей тоже поковыряюсь! Где там, сука, этот клинок?!
Двадцатый ревел, как раненый слон, но не собирался сдаваться. Он вытащил палец из моего лица и ткнул в другой глаз, пользуясь тем, что моя вторая рука была занята. Я полностью перестал видеть — только разноцветные круги плясали в темноте. Бегун давил, а я наконец смог ухватить клинок в его ране и вырвать оттуда, рассекая пальцы о лезвие.